Андрей Ашкеров - Экспертократия. Управление знаниями: производство и обращение информации в эпоху ультракапитализма

Олег Матвейчев,

кандидат философских наук

Примечания

1

Отсюда постоянная подозрительность интеллектуалов в отношении друг друга: продался? стал разменной монетой? лакействуешь? Эту повсеместную и бессубъектную подозрительность питает простое убеждение, выступающее следствием чудовищной обездоленности: не продаваться нельзя, невозможно не продаваться.

2

Это создает огромный соблазн, связанный с переводом деятельности философа или социогуманитарного мыслителя на язык маркетинга и конкуренции. Подобного рода «перевод» составляет единственное, что вычитала у французского социолога Пьера Бурдье немногочисленная кучка его местных последователей – в итоге получилось, что Бурдье с его анализом символического производства не методолог экономизма, а его идеолог. В этой ситуации дорога любая попытка [например, вот эта: http://chtodelat-info.livejournal.com/26053.html] поставить вопрос о взаимоотношениях между профессионалами знания как вопрос теоретической дискуссии и концептуального оппонирования, а не как вопрос о межвидовой экономической борьбе (скажем, между «философами» и «социологами»).

Примечательно, что инициируется подобное смещение акцентов не правыми (неоконсервативными) теоретиками, а адептами левой мысли, которые в нынешних условиях оказываются более озабоченными превращением интеллектуальной автономии в стратегию социального противоборства. Экономико-центристское восприятие межвидовой борьбы мыслителей мгновенно превращает вопрос об интеллектуальной автономии в вопросы цеховой солидарности, корпоративной этики и личного успеха. При этом отдельным вопросом является, насколько вообще уместна греза об этой автономии, контрастирующая с ее реальностью в виде всевластия администраторов-идеологов и администраторов-академистов.

Именно поэтому, собственно, в наших условиях нужна работа, противоположная той, которую произвел Бурдье: вместо обозначения того, что теория или репутация – это «тоже бизнес», нужно исследовать возможности науки и символического капитала в ситуации гиперкапитализма, когда провиденциальным смыслом наделяется само существование денег («Бабло победило зло!»).

3

Именно этот момент не учитывает марксова критика товарного фетишизма, в соответствии с которой отношения между вещами рассматриваются как иллюзорное отображение отношений между людьми. Отношения между людьми как носителями мифологизированной Марксом «подлинной природы» имеют не менее фетишистское происхождение. Любая апелляция к природе неизменно выступает проявлением фетишистской установки. Так, Ричард Рорти, переводящий интуиции основоположника марксизма в формат теории философского прагматизма [Рорти Р. Философия и зеркало природы. Новосибирск, 1997], недооценивает тот факт, что, отказывая сознанию в функциях «зеркала природы», мы вместе с зеркалом «разбиваем» и саму природу, существующую лишь в качестве его отражения.

4

Мерка, предоставляемая капиталом для истины, настолько широка, что эта истина может пониматься, с одной стороны, как абсолютно кумулятивное и тотализованное образование (таково представление об истине, сформированное в русле многовековой метафизической традиции), а с другой – как конгломерат все более разбегающихся, разножанровых и несовместимых друг с другом мыслительных конструкций (подобным образом описывают истину «эпистемологический анархист» Пол Фейерабенд и его последователи).

5

См. об этом, например: [Аверищев С. Два рождения европейского рационализма. http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Literat/aver/dv_r.php]

6

Отличие нашего подхода от латуровского только в том, что мы говорим не о внезапно реконструированной «антропологической матрице», а о результате вовлечения капитала в отношения потлача, приписывавшиеся ранее только лишь древним «докапиталистическим» экономикам.

7

См. об этом соответствующие разделы нашей книги [По справедливости. Эссе о партийности бытия. 2008].

8

Этот термин может иметь и другой смысловой оттенок – всеобщность миссии «интеллектуала» была связана еще и с универсальностью интеллектуальных занятий, характерной для эпохи Просвещения. Самым расхожим примером «универсального ученого» в России может быть, конечно же, Ломоносов. На Западе фигуру Ломоносова дополняет, в частности, И. Кант, бывший не только «универсальным ученым», но и «универсальным преподавателем» (в Кенигсбергском университете он читал курсы по самым разным дисциплинам, в том числе по минералогии).

9

Обоснование зависимости общественно-политического значения социогуманитарной мысли от роста компетенции мыслителя стало теоретическим завещанием французского социолога Пьера Бурдье, утверждавшего в своей последней публичной лекции: «В умах большей части образованных людей, особенно тех, кто занимается общественными науками, присутствует дихотомия, которая мне представляется совершенно гибельной: раскол между scholarship и commitment, между теми, кто посвящает себя научной работе, используя научные методы и адресуя свои труды другим ученым, и теми, кто вступает в бой, вынося свои знания за пределы научного сообщества. Это противопоставление – искусственное. На самом деле нужно быть независимым ученым, который работает по правилам scholarship, для того чтобы производить ангажированное, легитимно ангажированное знание и вводить это знание в бой» [Бурдье П. За ангажированное знание. 2001. http://scepsis.ru/library/id_544.html].

10

Гумбольдт, Вильгельм фон (22 июня 1767 – 8 апреля 1835) – немецкий общественный и государственный деятель, политический мыслитель, один из родоначальников современной лингвистики, специалист в области философии истории и теории эстетики, писатель. Известен как инициатор реформы прусской системы образования и создатель Берлинского университета.

11

Формы интеллигентского этоса, воплощающие наиболее высокий градус изолганности, основаны на сочетании подозрительности по отношению к европейской академической кастовости, в которой видят наследие «моноэтнического империализма», с восторгом по отношению к американскому академическому бриколажу, прекрасно декорирующему глобалистский военно-политический империализм Соединенных Штатов [см., например: Надточий Э. Паниковский и симулякр. 2000. http://www.ruthenia.ru/logos/number/2000_4/03.htm].

12

См. об этом, в частности: Покровский Н. Корпоративный университет: утопия, антиутопия или реальность? http://old.russ.ru/culture/education/20040805-pr.html

13

Особая роль в этой реификации принадлежит социальной теории и обществознанию в целом, которое исследует систему возможностей овеществления слов, и уже тем самым все больше инвестирует себя в постоянное расширение этих возможностей. Подобная ставка содержится, к примеру, в социальной эпистемологии Бурдье, который достиг максимальной отдачи от интеллектуальных инвестиций и экспертократической политики, построенных на обсуждении вклада социологии в трансформацию социальной реальности: «.. Слова социолога способствуют производству социального. Социальный мир все более и более населяется реифицированной социологией. Социологи будущего (но это относится уже и к нам) все больше будут открывать в изучаемой ими действительности осадочные продукты от работ своих предшественников. Понятно, что социолог заинтересован в том, чтобы взвешивать свои слова. Но это еще не все. Социальный мир есть место борьбы за слова, которые обязаны своим весом – подчас своим насилием – факту, что слова в значительной мере делают вещи и что изменить слова и, более обобщенно, представления (например, художественные представления Мане) значит уже изменить вещи. Политика – это, в основном, дело слов. Вот почему бой за научное всегда должен начинаться с борьбы против слов». [Бурдье П. Оппозиции современной социологии. 1996. http:// www.ecsocman.edu.ru/images/pubs/2006/04/24/0000275544/004Burde.pdf]

14

Особую роль в исследовании фигуратива цинического разума играет блоггинг, в особенности, блоггинг интеллектуальных профи. Именно для ни Живой журнал и подобные ему сервисы играют роль не абстрактного «бессознательного», а коробочки со спорами рессантиментных неврозов. Интеллектуалы нередко выставляют себя дон-кихотами мысли, готовыми сражаться за её достоинство с ветряными и любыми прочими мельницами. На деле оказывается, что предмет их враждебных атак лишь они сами, точнее, их невротические проекции. Рессантимент зашкаливает, обрекая интеллектулов на впадение в наиболее банальную из иллюзий: они начинают ненавидеть другого (других) за то, что ненавидят себя (или за то, что они ненавидят в себе). Мало того, что это безвыигрышная игра, она ещё и выдаёт себя за универсальную форму духовной практики. Наиболее духовным оказывается занятый упомянутой игрой тип советского «постинтеллигента», когда начинает говорить о «бабле-благе-добре» и коммерциальном измерении символического производства. И только попробуй даже полунамёком поставить под вопрос легитимность экономических метафор: духовность прольётся смердящим гноем. Излюбленный стиль аргументации в данном случае – «сам дурак» – выворачивает наизнанку основной страх ненавидящих себя.