Борис Сопельняк - Секретные архивы ВЧК-ОГПУ
А потом пошел так называемый конвейер: допросы продолжались круглыми сутками, следователи менялись, а от измученного Платтена требовали не только подтверждения предыдущих показаний, но и новых данных о друзьях, знакомых и совсем незнакомых людях. Так следователи подошли к одному из самых главных вопросов.
— По какой причине в августе 1937-го вы были исключены из рядов ВКП (б)?
— Это случилось в связи с арестом моей жены, — вытер повлажневшие глаза Платтен. — Она работала в Коминтерне, выполняла ответственные задания, а потом за ней пришли. Был суд. Она получила большой срок за то, что являлась не только троцкистской, но еще и шпионкой — английской и германской одновременно. Бред и чушь! — неожиданно для себя вспылил Платтен. — Моя Берта — шпионка?! Я этому не верю. Произошла ошибка. Трагическая ошибка.
—У нас есть кому разбираться с ошибками,—выразительно посмотрел на потолок Шейн. — А пока что я жду ответа на вопрос: за что вас исключили из партии?
— За притупление политической бдительности и за неразо-бпачение жены,—криво улыбнулся Платген.—Как вам формулировочка, а? Неужели я не смог бы поставить свою жену на место, если бы заметил в ее поведении что-нибудь неподобающее!
Младший лейтенант Шейн перебирал какие-то бумаги—это были ответы различных инстанций на его запросы — и вдруг удивленно воскликнул:
— Гражданин Платген, а из партии-то вас, оказывается, исключали дважды!
— Как это — дважды? — не понял Платтен.
— Вы апелляцию в вышестоящие органы подавали?
— Подавал.
— Так вот, ваша апелляция была удовлетворена и в партии вас восстановили, со строгим выговором, но восстановили. Но это еще не все, — поднял указующий перст Шейн. — Когда вас арестовали, вы были коммунистом, с выговором, но коммунистом. Но коммунист под следствием — это недопустимо, поэтому из партии вас снова исключили. Вот выписка из решения Красногвардейского райкома партии, — потряс он какой-то бумажкой, — «Платтена Ф.П. как врага народа из рядов ВКП(б) исключить».
Платтен покрылся холодным потом, натужно закашлялся, вцепился в схваченное спазмом горло и рухнул на пол.
— Врача! — закричал Шейн. — Быстрее! Он мне нужен живым.
Три дня Фриц Платтен приходил в себя. А потом снова пошел конвейер. Следователи надеялись без особого труда сломать немолодого больного человека, но перед ними был не инвалид, а богатырь, зубр, который оказался им не по зубам. Чем глубже они забирались в биографию Платтена, тем больше в этом убеждались. К тому же всплывали такие имена и такие детали истории страны, что у них зябко передергивало плечи. А прочитав все показания подследственного, они убоялись содеянного и... выдрали из дела более сорока страниц, уничтожив при этом и фотографии. Как и все остальное, это сделано грубо и топорно, например, фотографии, скорее всего, сожгли, а конверты из-под них, да еще с подписями, остались.
— На предыдущем допросе вы показали, что были арестованы в Финляндии. При каких обстоятельствах это произошло? — задал уточняющий вопрос следователь.
Платтен откинулся на спинку стула, положил ногу на ногу и, барабаня пальцами по колену, устремил взгляд в далекое прошлое.
— Это было в 1919-м, — начал он.—После первого конгресса Коминтерна я получил задание доставить материалы конгресса шведским коммунистам. Кроме того, по личному поручению Ленина я должен был передать золотую валюту и бриллианты на оказание помощи компартии Швеции. Так как незадолго до этого я сопровождал спецвагон, в котором ехал Ленин, меня там хорошо знали. Риск ареста был слишком велик, поэтому я взял с собой внешне неприметную швейцарскую комсомолку Боллингер. Так оно и случилось: полиция охотилась за мной, а я, как вы понимаете, от ее агентов особенно-то и не прятался, и, в конце концов, меня арестовали. Пока за мной следили, а потом допрашивали, финская наружка стала менее плотной. Что и требовалось доказать! Пока возились со мной, товарищ Боллингер спокойно выполнила задание, передав документы, золото и бриллианты по известному ей адресу.
Можно себе представить полуобморочное состояние следователей. Ленин... спецвагон... золото... бриллианты. Кошмар какой-то! Разве мог самый святой из всех святых отправить золото каким-то сытым шведам, когда в России голод, холод и разруха?! Ведь шел 1919 год. Деникин, Колчак и Юденич, кажется, вот-вот возьмут Москву и Петроград, народ вымирает сотнями тысяч, а в Кремле, оказывается, полно бриллиантов, которые за здорово живешь отдают каким-то шведам.
Рехнуться можно! Ведь на эти бриллианты можно было купить горы хлеба и спасти от голодной смерти тысячи пролетариев и верных советской власти крестьян. Нет, нет, не было этого! Не было, и не мото быть! А этот, то ли немец, то ли швейцарец врет, не был он в Финляндии и кощунственного задания Ленина не выполнял!
Выполнял, гражданин следователь, выполнял. И эта страница протокола, к счастью, сохранилась.
— Как долго вы находились в финской тюрьме? — придя в себя, уточнил Шейн.
— Пустяки, всего четыре месяца, — как бы между прочим бросил Платтен. — Когда Боллингер вернулась в Москву и доложила о выполнении задания, финской стороне было предложено обменять меня на белофинских офицеров, которых чекисты на всякий случай задержали в Москве.
— Так, с этим ясно, — устало потянулся Шейн. — А что за история с вашей гибелью в результате аварии самолета?
— Гибелью? — усмехнулся Платтен. — Тогда кто же сидит перед вами? Нет, я уцелел, хотя с курса мы сбились и в сплошном тумане сели не в Будапеште, а где-то под Бухарестом. Вы человек молодой и, может быть, не знаете, что с 21 марта по 1 августа 1919 года существовала Венгерская советская республика. Все это время власть принадлежала рабочим, были национализированы банки, введено бесплатное образование и, самое главное, заключен союз, в том числе и военный, с Советской Россией. Ленин пообещал венграм всестороннюю помощь, а для изучения обстановки на месте послал в Будапешт меня.
Но я долетел не до Будапешта, а до Бухареста. Румыны меня тут же арестовали, объявили, что мне грозит расстрел, и бросили в тюремную крепость под названием Жилява. В каких только тюрьмах я не сидел, но такой мерзости, гнусности, грязи и жестокости, как в Жиляве, никогда не встречал. Пришлось объявлять голодовку. Из нее меня быстро вывели. Тоща я объявил голодовку повторно. Снова вывели. И так четыре раза подряд. Я уже готовился к пятой голодовке, когда ворота тюрьмы неожиданно распахнулись.
— Вас опять на кого-нибудь обменяли, — съехидничал Шейн.
— Нет, — не заметил этого Платтен. — Как ни трудно в это поверить, меня спасли румынские рабочие.
— Как это? — недоверчиво отложил карандаш следователь. — Не хотите же вы сказать, что они с оружием в руках ворвались в крепость и, как триумфатора, на руках вынесли вас за ворота?
—Оружие не понадобилось. Пролетарии не так глупы, чтобы подставлять свои головы под пули сигуранцы. Уже будучи на воле, я выяснил, что рабочие, узнав о грозящем мне расстреле, а такие слухи по Бухаресту ходили, пригрозили всеобщей забастовкой, которая парализует страну. Власти решили, что моя голова таких жертв не стоит, и выдворили из Румынии в двадцать четыре часа.
К сожалению, слухи о расстреле имели и печальные последствия, — погрустнел Платтен. — Одни газеты писали, что я разбился на самолете, другие—что расстрелян, третьи—что, не выдержав пыток, покончил с собой. Какие-то доброхоты подкинули эти газеты моей жене Ольге Корзлинской. Мы очень любили друг друга, очень, и вдруг такое сообщение. Ольга не захотела оставаться одна, она решила уйти за мной и выбросилась из окна.
— Погибла?
— Конечно, — обреченно вздохнул Платген.
—Вы сказали, что власти Румынии выдворили вас в двадцать четыре часа. Куда? На родину, в тихую Швейцарию?
— То-то и оно, что нет! — победоносно вскинул палец Платтен.—Меня отправили на границу с Украиной и передали в руки Петлюры.
— Это еще зачем? — удивленно поднял брови Шейн.
— У вас время есть? — не без лукавства поинтересовался Платтен.
— Есть. А что?
— Потому что рассказ будет довольно длинным. Соблаговолите попросить, чтобы нам принесли чаю, и вам поведаю такое, о чем вы, наверняка, не имеете ни малейшего представления.
ЕВРЕЙСКАЯ ПУЛЯ ДЛЯ СИМОНА ПЕТЛЮРЫ
Должен признаться, что над этим разделом протокола допроса мне пришлось изрядно потрудиться. То ли потому, что следователь Шейн был не очень грамотным человеком, то ли история Петлюры его не очень интересовала, но все, что касается этого сюжета, изложено как-то отрывочно, сбивчиво и откровенно безграмотно. Поэтому я позволил себе историю Симона Петлюры, если так можно выразиться, несколько беллетризировать и рассказать ее не от первого лица.
То, что творилось на Украине в начале прошлого века, напрямую связано с именем Симона Петлюры. Его далеко не бедный отец, который занимался извозом, решил хотя бы одному из своих девяти детей дать образование и отдал Симона в Полтавское духовное училище. Живой и любознательный подросток, который был вовсе не Симоном, а обыкновенным Семеном, но предпочитал, чтобы его называли на греческий манер, о карьере священника и думать не думал, но он понимал, что без образования ничего путного в жизни не добьешься, и потому учился не за страх, а за совесть.
