Олдос Хаксли - Серое Преосвященство: этюд о религии и политике
Так, в голом пересказе, «Туркиада» выглядит до крайности нелепой. Но приложите тот же метод к «Потерянному раю», отбросьте стиль, сдерите украшения, сведите поэму к чистому содержанию и вы получите нечто немногим менее абсурдное. Открытые собрания ангелов, теологические дискуссии между первым и вторым лицами Троицы, ангельские битвы с очерком стратегии в трех измерениях, инфернальная артиллерия и божественный аналог танка. Было ли это всего лишь литературной условностью, нарочитым подражанием поэтической меха-пике другого века? Эти удивительно материалистические описания жизни на небесах — рассматривались ли они авторами как чистый вымысел, подобно горестной истории молодого принца Сифилиса, которую сочинил за сто лет до этого Фракасторо? Удобно было бы так думать; но боюсь, что для этого нет оснований. В каком-то невыразимо пиквикском смысле «Потерянный рай», «Туркиада» и «Апофеоз Карла V» задумывались Тицианом, отцом Жозефом и Мильтоном как нечто большее, нежели просто фантазии. В случае Тициана и Мильтона это, в общем, объяснимо: оба, каждый по-своему, были обыкновенными верующими людьми. Другое дело — отец Жозеф. То, что он впрямую, непосредственно соприкасался с высшей реальностью, не вызывает сомнений. В своем «Введении в духовную жизнь» он описал единение души с Богом. Несколькими годами позже, не ощущая, по-видимому, никакой несообразности, он писал «Туркиаду», писал с убеждением, что служит этим Богу и некоторым образом рассказывает истину о Боге, которого он смутно постигал в медитациях. Дело, разумеется, в том, что люди без всякого труда могут придерживаться — поочередно или даже одновременно — убеждений, совершенно несовместимых одно с другим. Больше того, эта самопротиворечивость есть нормальное и естественное состояние человека. В разных местах нашей книги излагаются разные идеи; следовательно, у нас эти идеи есть, хотя согласовать их никак невозможно. Вполне последовательным может быть лишь тот, кто вполне сосредоточен на одной идее, вполне поглощен высшей реальностью.
В перерывах между делами, связанными с крестовым походом, отец Жозеф направлял свою огромную энергию на организацию миссий среди протестантов Пуату. Притом не одних протестантов надо было наставлять в христианской вере; католицизм, хотя и сохранился на Западе, но войной, равнодушием и суетностью был низведен до жалкого и безнравственного состояния. Почти все аббатства и большинство приходов подпали под контроль местного дворянства, которое тратило церковные доходы на себя, а проводниками своих интересов имело полуголодных и обычно безграмотных викариев. «Бенефиции и даже церковные приходы отдаются за девицами в качестве приданого, считаются частной собственностью и среди католиков, и среди гугенотов, продаются за деньги по контрактам, составленным нотариусами». На радость Иезекили образовались эти авгиевы конюшни симонии и ереси. Вот где работа под стать его рвению! Начав лишь с семью помощниками, отец Жозеф горячо взялся за задачу реформирования и обращения. Успехи его были поразительны. Жаждавшие именно такого возрождения религии католики встретили его с энтузиазмом. Едва ли меньшую готовность проявляли гугеноты, тысячами собиравшиеся для того, чтобы посмотреть на незнакомые обряды, послушать литургическое пение и проповеди. Аскетический образ жизни миссионеров производил не меньшее впечатление, чем их яркие проповеди; люди возвращались в Церковь, и многие были обращены. Отец Жозеф снова был в своей стихии и занимался делом, которое любил больше всего. Но теперь он настолько был связан с миром высокой политики, что и не помышлял уже снова стать тем, кем был, — популярным проповедником, странствующим учителем искусства умной молитвы. Его миссионерская деятельность на Западе время от времени прерывалась визитами в Париж, визитами, в ходе которых он общался с самыми важными людьми — аристократами, церковниками, с папским нунцием, с самим Люином и даже с королем. Людовик XIII прислушивался к политическим суждениям капуцина; большое впечатление производили на него пламенные речи монаха, таинственные рассказы о видениях и откровениях, которых сподобился он сам или его кальварианки. Еще за пять лет до того, как Ришелье стал первым министром, отец Жозеф был в настолько близких отношениях с королем, что выслушал признание о том, как, несмотря на протесты и сильное нежелание, восемнадцатилетний юноша был загнан Люином на ложе царственной супруги. Не меньше, чем Людовик, поддался тем же пророческим чарам его брат Гастон Орлеанский — и сохранил привязанность к отцу Жозефу до конца, хотя тот был помощником ненавистного кардинала.
Во время одного из визитов отца Жозефа в Париж, в феврале 1619 года, курьер привез тревожную новость из Блуа. Королева-мать ночью бежала из замка в Ангулем, под защиту герцога д'Эпернона. Это угрожало новым и более опасным мятежом. Что делать? Растерянный Люин вызвал отца Жозефа и Берюлля. Они посоветовали немедленно послать к королеве-матери какого-нибудь незаинтересованного посредника, которому она может доверять. Отец Жозеф предложил Бутийе, который заведовал у нее раздачей милостыни. Теперь Бутийе был деканом в Люсоне и одним из самых верных сторонников Ришелье. Декан был острием клина, широкой же его стороной — епископ. Послали Бутийе; в качестве первого условия мира Мария потребовала, чтобы к ней из ссылки вернули ее доверенного советника. Люин не хотел возвращения потенциально опасного соперника, но страх перед гражданской войной перевесил. Зная, что Ришелье наверняка будет призывать к умеренности, Люин согласился на условия королевы-матери. В начале марта брат отца Жозефа Шарль дю Трамбле был срочно послан на юг в Авиньон с письмом от короля к епископу Люсонскому. Сломав печать, Ришелье прочел распоряжение: немедленно отправиться в Ангулем к королеве-матери. Он отбыл тотчас же, хотя из-за холодной погоды и ужасного состояния дорог подвергал себя серьезным опасностям. В Ангулеме к нему присоединился отец Жозеф, и они вместе составили соглашение между партией королевы-матери и королем. Соглашение оказалось непрочным, мир продлился недолго. Через год, в 1620-м, аристократы использовали недовольство Марии как повод для нового мятежа. В сражении при Пон-де-Се армия короля одержала решительную победу. В качестве утешительного приза и для укрепления верности солдат Мария Медичи потребовала, чтобы ее пехотинцам, прежде, чем они отойдут на юг, было позволено разграбить город Анжер. Отец Жозеф, находившийся поблизости, прослышал об этом и немедленно попросил аудиенции у королевы. На этот раз «бесконечная ловкость» монаха в обращении с благородными людьми уступила место пророческому красноречию. Стоя перед королевой, он сказал ей без обиняков, что если она отдаст Анжер на поток и разграбление, кровь его жителей падет на ее голову, и Бог проклянет ее навеки.
Доктрина адского наказания не всегда была вредной по своему действию. Например, в случаях подобных этому, она могла сослужить отличную службу. Взывать к лучшим чувствам такого глупого, упрямого, бессердечного создания, как Мария Медичи, было бы бесполезно, поскольку эти чувства отсутствовали или спали так крепко, что понадобился бы великий святой и очень много времени, дабы их пробудить. О себе, однако, королева очень заботилась и в физической реальности ада не сомневалась ни секунды. Громоподобно разыгрывая эту зловещую тему, Иезекили сумел вселить в нее страх Божий. Она отменила свой приказ; Анжер был спасен. Благодаря определенного рода интеллектуальному «прогрессу», правители современного мира уже не верят в то, что за дурное поведение подвергнутся вечным мукам. Эсхатологические санкции, некогда бывшие главным оружием пророков, более не существуют. Это не имело бы значения, если бы мораль шла в ногу с «интеллектуальным прогрессом». Но она не шла. Правители XX века действуют так же гнусно и безжалостно, как правители XVII или любого другого века. Но, в отличие от своих предшественников, они не лежат по ночам без сна, раздумывая о перспективе ада. Если бы Мария Медичи приобщилась к благам современного образования, отец Жозеф напрасно метал бы громы, и Анжер подвергся бы разграблению.
После Пон-де-Се вооруженная борьба сменилась переговорами, которые закончились Анжерским миром. В награду за то, что помог прекратить гражданские раздоры, умерил требования грандов и помирил короля с матерью, Ришелье потребовал кардинальскую шапку. Люин формально согласился и послал в Рим просьбу о том, чтобы епископа Люсонского повысили в сане при первой же возможности, но одновременно с официальном письмом, в частном порядке, дал понять, что не спешит видеть своего соперника князем церкви. Ришелье сделали кардиналом лишь в 1622 году, через несколько месяцев после смерти Люина. Между тем епископ стал слишком важной фигурой, и с ним нельзя было не считаться. В уплату за свою дружбу или, по крайней мере, дружественный нейтралитет Ришелье потребовал, чтобы племянника Люина, де Комбале, женили на его племяннице, мадемуазель де Пон-Курле. Племянник был отличной парой, ибо за свое недолгое пребывание на посту Люин стяжал огромные богатства — не только для себя, но и для всех членов своей нуждающейся и неродовитой семьи. Посредником, на деле устроившим брак, был отец Жозеф. Мы можем не сомневаться: он верил, что исполняет внешнюю волю Божью, если воспользоваться терминологией его учителя.
