Создатели памяти. Политика прошлого в России - Jade McGlynn;
Несмотря на то что Россия пошла по пути, отличному от других посткоммунистических государств, которые смогли успешно экстернализировать свое коммунистическое прошлое, она оказалась вовлечена во многие из тех же процессов, о которых говорилось выше. В какой-то (пусть и небольшой) степени увлечение Россией историей можно рассматривать как реакцию на националистический пересмотр истории в странах Балтии, Польше и других странах и представление советской оккупации как российской. В этой резко антикоммунистической историографии многие активно придерживались доктрины "двух тоталитаризмов", приравнивая коммунизм XX века к фашизму. Учитывая масштабы советских (и, соответственно, российских) потерь во Второй мировой войне и ее заметную роль в советской памяти в позднесоветскую эпоху, легко понять, как это вызвало резкую реакцию даже без учета политизированного автобиографического нарратива России. Тем не менее, мнение о том, что гнев Кремля вызван в первую очередь соображениями исторической справедливости, а не политической враждой, трудно поддержать, учитывая его готовность взаимодействовать с неонацистскими организациями и теми, кто открыто восхваляет нацистские коллаборационистские режимы. Например, поддержка Кремлем Народной партии "Наша Словакия", которая прославляет нацистское коллаборационистское правительство, правившее Словакией с 1939 по 1945 год (German Sirotnikova 2021).
После распада СССР первый президент России Борис Ельцин очернил советское прошлое, стремясь к его экстернализации. Он изменил направленность всех главных советских праздников, создав вместо них новые. Он пропагандировал образ СССР как перевернутой империи, где периферия колонизировала Россию, а не наоборот. Это была попытка команды Ельцина разделить российскую и советскую идентичность и подорвать идею о том, что СССР приравнивается к статусу великой державы (великодержавности). Ельцин также ввел новый государственный гимн и попытался исключить советские флаги и коммунистический подтекст из празднования Дня Победы. Однако эти усилия потерпели неудачу из-за отсутствия у него легитимности после обстрела парламента в 1993 году и глубоко коррумпированных выборов 1996 года, а также из-за его неспособности создать позитивный вдохновляющий национальный нарратив, который полностью отрекался бы от советского прошлого (Smith 2002).
В то время как Ельцин пытался - и безуспешно - привить объединяющий антисоветский исторический нарратив, Путин успешно воспринял некоторые аспекты СССР как позитивное наследие, в том числе восстановил советский гимн (с новыми словами) в начале своего первого президентского срока. Хотя в первые годы он не представил последовательной символической программы, которая заменила бы советскую эпоху (Gill 2013), Путин вернул параду в День Победы его былую милитаристскую славу. В 2005 году он провел один из самых масштабных парадов, которые когда-либо видел мир, и к нему на Красной площади присоединились высшие чины мировых лидеров, включая Джорджа Буша-младшего и Тони Блэра, чтобы отметить семидесятую годовщину победы советского народа над нацизмом. Реабилитация некоторых советских элементов сопровождалась возвращением менее известных советских тенденций, включая захват правительством информационного пространства, особенно телевизионных каналов, и подавление оппозиции и политической жизни.
Этот автократический поворот подпитывался и подпитывается растущей напряженностью между Западом и Россией. В отличие от первых дней своего правления, когда Путин протягивал руку дружбы США после терактов 11 сентября, в 2007 году российский президент решил занять более оборонительно-агрессивную внешнеполитическую позицию по отношению к Западу в своей речи на Мюнхенской конференции по безопасности. Оглядываясь назад, можно сказать, что эта речь послужила демаркационной точкой для изменения отношений России с остальным миром. В то время ее значение было заслонено беспочвенными надеждами на то, что время пребывания Дмитрия Медведева на посту президента приведет к более либеральному климату. Однако к этому моменту уже начали формироваться исторические нарративы, претензии и инициативы, необходимые для последующих нелиберальных поворотов. Например, в 2007 году в Таллинне произошли беспорядки, после того как городские власти попытались убрать статую Алеши, которую ласково прозвали Алешей и которая увековечивает память красноармейцев, изгнавших нацистов из Эстонии. Российское правительство и СМИ усугубили существующую напряженность, спровоцировав беспорядки среди русофобского населения Таллина и даже предприняв масштабную и крайне дестабилизирующую кибератаку против Эстонии. Менее драматично то, что в 2009 году правительство создало Комиссию при Президенте Российской Федерации по противодействию попыткам фальсификации истории, а ведущая партия "Единая Россия" запустила политический проект "Историческая память" (Историческая память). С этого момента государство стало наращивать политизацию истории и административные ресурсы, которые оно тратило на пропаганду своего видения прошлого.
Когда Медведев легкомысленно отошел в сторону, позволив Путину вновь занять президентское кресло, многие демократически настроенные россияне были разочарованы. После явно фальсифицированных думских выборов 2011 года и президентских выборов 2012 года они были возмущены - и не более чем в мегаполисах, которые до этого считались оплотом поддержки экономической стабильности и развития, которые Путин принес после потрясений 1990-х годов. Протесты 2011-12 годов были усугублены сложными экономическими перспективами России после мирового финансового краха 2008 года, сделавшего прежнее политическое устройство несостоятельным. В частности, протесты отразили провал концепции влиятельного политика и советника Владислава Суркова об управляемой или "суверенной демократии", в которой российские граждане соглашались на фактический демонтаж демократических институтов (например, свободных СМИ) в обмен на экономический рост и стабильность (Teper 2016; Colton and Hale 2014). Условия были таковы, что правительству нужно было придумать новое средство политической легитимации, чтобы оправдать свой произвольный и авторитарный стиль правления и укрепить политическую базу Путина (более консервативную) в регионах. Не имея выбора, политики все чаще обращались за вдохновением к прошлому.
В своем исследовании советских и постсоветских исторических нарративов академик Томас Шерлок показывает, как делегитимация советского прошлого, произошедшая при Михаиле Горбачеве, оказала глубокое дестабилизирующее воздействие на советское общество и даже способствовала распаду СССР (Sherlock 2007: 93). Во многом российский истеблишмент при Путине стремится обратить вспять эту дестабилизацию, но это не всегда равносильно восстановлению старой истории. Напротив, он сосредоточился на восстановлении старого отношения к истории, принижая критические подходы, наблюдавшиеся в эпоху перестройки, что порой напоминает дебаты в США и Великобритании о критических теориях и их применении к историческим нарративам. Принижение критического прочтения истории было частью процесса, в ходе которого российское правительство все более жестко определяло границы "приемлемой" памяти, а некоторые темы (в частности, Великая Отечественная война) были сакрализованы и не подлежали обсуждению. Любая попытка не согласиться с этими нарративами превращалась в вопрос экзистенциальной безопасности, обобщенно выраженный в высказывании Владимира Мединского (министр культуры с 2012 по 2020 год) о том, что "если не кормишь свою культуру, то кормишь чужую армию" - переиначивание известной
