Живой Журнал. Публикации 2010 - Владимир Сергеевич Березин
— Renvoyez au moins cet homme. Je ne veux pas qu'il soit t?moin de cette conversation, — говорит его жена, и понятливый Александр Петрович отвечает: " Компрене. Тужер муа парте".
Всё началось с того, что мне позвонил Архитектор. Жизнь моя была негуста, и я был рад каждому звонку.
Архитектор спросил меня, как я отношусь к Толстому.
Я задумался и начал открывать и закрывать рот, как обычно это делают рыбы.
— Так вот, — продолжил Архитектор, — давай поедем в Астапово.
— И умрём там? — с надеждой спросил я.
Он замолчал. Видимо, эта мысль ему в голову не приходила. Он вообще был человек бесстрашный.
Извините, если кого обидел.
07 января 2010
История про план действий
1)
2)
3)
Извините, если кого обидел.
07 января 2010
История про приход и уход (II)
Но вот он продолжил, не ответив на этот вопрос, точь-в-точь как когда-то генералиссимус:
— Ещё Краевед поедет. И Директор.
Звучало это очень привлекательно — а ведь русского писателя хлебом не корми, дай куда-нибудь поехать. Хлебом его и так не кормят, живёт он под забором, ходит во вчерашних носках, а в дороге эти обстоятельства как-то извинительны.
Опять же, Гоголь велел русскому писателю проездиться по России, а глагол этот сродни "проиграться" и "протратиться", не говоря уж о прочем.
Ну, и через пару дней я осознал себя стоящим около машины в странной местности за Киевским вокзалом, где с одной стороны — величие сталинского ампира, красота лепнины и основательность былых времён, а с другой стороны грохочут поезда, и лязгают железнодорожные механизмы.
Уходя из дома всегда думаешь о том, что забыл — рвётся какая-то невидимая пуповина и параноик-путешественник навроде меня всегда страдает — взял ли он казённую подорожную, если таковая имелась, не забыл ли где, как Йон Тихий, любимого перочинного ножика, не осталась ли на подзеркальнике бритва.
Настоящий сюжет начинается в тот момент, когда это всё оставлено, забыто и никакой надежды увидеть это снова нет. Вот у Василия Аксёнова есть рассказ про искусственный глаз его отца — я вообще-то считаю, что это лучшее, что написал Аксёнов, но это так, к слову. Так вот, этот искусственный глаз остаётся в стакане, когда отца уводят. Отец арестован, потом он скитается где-то, как дервиш, потом добравшись до родного города спит. Он спит, а в стакане, как мокрый водоплавающий зверь, сидит его глаз. Шкловский, когда писал большую книгу о Толстом, мимоходом обмолвился о древнем романе, который всегда построен на возвращении. Герой, что немало стран перевидел, немало проездился, и не было у него печалей, чем быть от дома вдалеке, возвращается. Он входит в дом и с размаху бьётся лбом в притолоку.
Дело в том, что он подрос за время странствия.
И вот я, впрок, стукнувшись лбом, отдуваясь, как жаба полез внутрь поместительного автомобиля, пристроился там сзади и стал ждать, когда мы поедем.
Краевед уже сидел там.
Краеведа я уважал — через сто лет на маленьких деревенских церквях где-нибудь в глубине России будут висеть таблички "Про этот храм Краевед ни разу ничего не сказал". Я вполне могу предполагать, что таких церквей всё же обнаружится не одна, а две.
По дороге мы подобрали Директора музея. Директор был кругл (но не круглее меня), бородат и похож на пирата с серьгой в ухе. Есть такие люди — всмотришься в них, и сразу понимаешь, что это начальник.
Я и сам как-то приходил в его музей. Там белели колонны, журчали фонтаны, слонялись по дорожкам брачующиеся, женихи затравленно озирались, а худосочные невесты смотрели на круглые перси греческих богинь. Да что там персики — арбузные груди нависали над парковыми дорожками.
Звенел на тонкой ноте мотор, и машина уверенно шла на юг.
Извините, если кого обидел.
08 января 2010
История про приход и уход (III)
…Мы остановились в Молоди. Надо сказать, что места, где умерло много людей — всегда мистические. То есть, я считаю, что где и одного человека зарезали — всё ж место странное, стрёмное и будоражащее, но уж где сто тысяч положили — и вовсе обывателю тревожно.
А тут, у Лопасни и на Рожайке перебили не то сто, не то полста тысяч крымчаков, шедших на Москву. В числах источники начинают путаться — на радость любителям нулей.
Надо сказать, что это классическое сражение русской армии.
Во-первых, оно выиграно русскими по законам воинского искусства, не абы как, а по уму.
Во-вторых, оно надолго определило географию соседних стран.
В-третьих, не прошло и года с битвы при Молодях, как Михаила Ивановича Воротынского, который, собственно там и победил, взяли в оковы, пытали (причём, по легенде Иван Грозный подсыпал ему угли к бокам и лично рвал бороду князя) и сослали в Кирилло-Белозерский монастырь. По дороге князь, впрочем, умер. Однако ж, об этом нам сообщает Курбский, а судить по нему о таких историях всё равно, что о истории Отечественой войны по Эренбургу. Неясно, в общем, что стало с несчастным Воротынским — но уж ничего хорошего, это точно.
И, наконец, в-третьих, и в-крайних, битва эта забыта. Нет, видел я как-то в Молодях каких-то ряженых казаков и камуфлированный вермахт с русскими рожами, однако спроси кого на московской улице об этой истории — плюнут тебе в бесстыжие глаза. Потому как утопление рыцарей в Чудском озере и Бородино известны нам по рекламе сухариков, а вот разгром Девлет-Гирея в рекламе не освещён.
Краевед с Директором Музея ушёл к церкви, Архитектор уткнулся в карту, а оторвавшись от неё, сурово посмотрел на меня.
— А вот скажи, — начал он — есть ли какая-нибудь геофизическая аномалия, ведущая от Москвы строго на юг?
Я нервно сглотнул, начал мычать и трясти головой. Ничего мне на ум не приходило — поняв это, Архитектор мгновенно утратил ко мне интерес.
Тогда я сел на камушек и, набив трубку, принялся курить, озираясь вокруг. Всё-таки место было непростое, и я вспоминал хоббитов, что шли через поля минувших битв, на которых не то росли особые цветы, не то и вовсе видели странное свечение.
Потом я приложился к фляжке и заснул в своём углу. Так что я совершенно не понял как, но
