Николай Лесков - Переписка

§ 1. Я действительно составил «указку», с помощью которой всякий может без затруднения отыскать требуемое место в Новом завете. Я тоже и напечатал эту «указку» в виде «полосок», которые можно удобно держать в книге, как закладку. Во всем этом я признаюсь. Причина, побудившая меня напечатать такую указку, была следующая: в учебных заведениях одно время стали упражнять детей в изучении св. писания и спрашивали ответы, за которые ставили отметки, а пособия, вроде указки, не давали. Это детей очень затрудняло. Помнит дитя, что есть такое слово в св. писании, а отыскать его не умеет. У меня жил милый ребенок, и я видел его затруднения и терзался ими. Потому я захотел помочь дитяти и составил для него указку. Указка моя полюбилась другим детям, и я издал ее для общего пользования (по 2 коп. за штуку, – из коих 1 коп. идет книгопродавцу). Я думал, что я этим не сделал ничего худого ни для детей, ни для взрослых, которые тоже берут мои указки, и о сю пору не понимаю – что худого в том, что я издал указку? Не могу понять, кого я этим обидел и у кого должен просить прощения? Всех откровеннее разъяснил это с самого начала литератор, писавший в «Петербургской газете» под псевдонимом «Оса». Он первый заметил мою указку и первый в свое время посмеялся надо мною в «Петербургской газете». По его словам, дурно было то, что я «взялся за поповское дело», но это несправедливо: из русского духовенства никто такой указки не составлял и не издавал. В данном случае я просто сделал такое маленькое дело, которое вызывалось потребностью и которого между тем никто не делал. Но если даже есть основания считать это и за «поповское дело», то это до меня не касается и я не вижу в этом такого крайнего проступка, который стоило бы из года в год каждый великий пост причитать: «Вот до чего дошла наша литература!»

Может быть, можно указать случаи, где она доходит до чего-нибудь гораздо более предосудительного.

Я имел в виду одну детскую пользу и важность евангелия, в котором, по моему убеждению, сокрыт глубочайший смысл жизни.

§ 2. Имя мое, как говорят, «треплется и веется», – «муза моя пущена, как уличная потаскушка». Это сказано сильно, но несправедливо. «Потаскушка» в данном случае заменяет другое слово, которое в печати тоже употребляется, но не поставлено, очевидно, из некоторой ко мне снисходительности. Автор пощадил меня, что называется, «по старой памяти». В том смысле, в котором слово «потаскушка» употреблено применительно к моей «музе», оно должно выражать неразборчивость, склонность вращаться, где попало. Моя муза будто идет, куда ее поманут. Стало быть, она продажна…

Если уж пошло на сравнения, то «муза» моя не похожа на «потаскушку», ибо – она своих ласок не продавала и не продает. Ее положение, кажется, гораздо удобнее сравнить с положением скромной девушки, которая умеет делать изрядные работы, но не желает исполнять их по всякому фасону. Чтобы не сидеть без дела и не щеголять ни безстудием лица, ни постною харею, она покрылась простым платочком и ходит на поденщину…

Мне кажется, что она сделала еще не самое худшее из того, между чем ей предстояло выбирать. Лучше работать по-рыночному, кому попало, чем с притворным благоговением нести мишурные шнуры чьего бы то ни было направленского штандарта.

§ 3. Статью «Подмен виновных», может быть, и есть возможность привести в какое-нибудь историческое соотношение с недавним якобштадтским происшествием, но я не имел этого в виду и могу это доказать.

Статья «Подмен виновных», напечатанная в февральской книге «Исторического вестника», была мною написана тогда, когда о якобштадтском случае еще и слуха не было. Статья эта, содержащая рассказ о событии, имевшем место восемнадцать лет назад, была написана мною прошлым летом. Осенью она уже была отдана в редакцию журнала «Новь» и оттуда возвращена мне г. Вольфом в числе других моих рассказов, целиком не пропущенных для «Нови» цензурою. В «Историческом вестнике» статья эта была не только набрана, но даже и отпечатана прежде, чем случилось что-то в Якобштадте. В этом я пошлюсь как на А. М. Вольфа, так и на редактора «Исторического вестника», С. Н. Шубинского. Двух свидетелей, полагаю, достаточно.

<В редакцию журнала «Новь»>

Милостивый государь Александр Маврикиевич!

Мой роман «Незаметный след» остался неоконченным. Печатание его оборвалось на первой части, что крайне неприятно как лично для меня, так равно для читателей и редакции «Нови».

Приступая к печатанию моего романа, редакция «Нови» была гарантирована письменным условием между мною – автором романа, и вами – редактором-издателем «Нови», в своевременном доставлении всего романа, так что печатание «Незаметного следа» должно было окончиться еще в марте.

Но разные неблагоприятные обстоятельства, о которых неуместно было бы говорить здесь, – помешали мне исполнить принятое мною на себя обязательство. Единственно по моей вине редакция «Нови», окончив печатание первой части романа, не могла напечатать окончание его, – в чем я и извиняюсь перед читателями журнала, а также и перед редакцией, которую я, совершенно неожиданно для самого себя, поставил в такое неловкое положение в отношении подписчиков журнала.

Примите, милостивый государь, уверение в совершенном почтении.

Чужое заглавие

(Письмо в редакцию)

Позвольте мне сделать заявление, к которому я вынужден довольно странным поступком одной маленькой издательской фирмы.

В текущем 1887 году, по весне, книгопродавческая фирма М. О. Вольф выпустила книжку моих «Рассказов кстати». Это были фельетонные рассказы, написанные а propos, по поводу того или другого из современных происшествий. Потому они и названы «Рассказы кстати». Цена их 2 руб. 50 коп.

Ныне же фирма Вольф прислала мне книжку, вышедшую на сих днях в Москве, под тем же самым моим заглавием: «Рассказы кстати», с ценою 1 руб. 25 коп. Кто автор названных московских рассказов, – я не знаю, а издателем ее обозначена фирма «Сверчок».

В интересах моего издателя я нахожу вынужденным заявить, что московские «Рассказы кстати» писаны не мною и что на эксплуатацию заглавия, под которым мои рассказы были писаны и потом отдельно изданы, – у меня никто согласия не спрашивал.

<Письмо в редакцию «Нового времени»>

Усвоение московской книжке тождественного названии с моею книжкою, изданною в Петербурге Вольфом, было неприятно не мне, а моему издателю. Я был того мнения, что всякий протест в этом случае бесполезен, так как лицо, о котором приходилось упоминать, очевидно держится того взгляда, что в издательстве можно считать позволительным и пристойным все, что не наказуемо по закону. Нынешнее письмо московских издателей должно убедить людей, ранее не согласных со мною, что мои соображения были верны.

Свое вынужденное и очень краткое заявление я ограничил тем, что тождественность заглавия назвал явлением «странным», а о самых московских рассказах сказал только, что «они писаны не мною» и что о присвоении им заглавия моей книжки «меня никто не спрашивал».

Мне кажется, что все это правда и что в словах моих нет никакого принижения чести вовсе неизвестной мне московской фирмы.

Все остальное в письме этих господ можно оставить без дальнейшего слова.

Товарищеский подарок

(Письмо в редакцию)

В «Новом времени», 2-го октября, напечатана заметка г. Петербуржца о юбилейных подарках писателям, и при этом сделано указание на вышедшую на сих днях из печати «Библиографию» моих литературных работ с 1860 по 1887 год. Г-н Петербуржец находит, что такие библиографии были бы уместны во всех тех случаях, когда собираются чествовать заслуги писателя, но у нас об этом «должен похлопотать сам юбиляр, как похлопотал, например, г. Лесков». Приблизительно в этом же роде 1 октября по поводу моей «Библиографии» высказался г. Фаресов в газете «День».

Я очень признателен г. Петербуржцу и г. Фаресову за их внимание к моей «Библиографии», но прошу у вас позволения сделать к этим известиям поправку, которая имеет свое значение в возбужденных теперь разговорах о «литературных юбилеях и подарках».

Я не желал бы, чтобы кто-нибудь подумал, что «Библиография» моих сочинений есть подготовление к празднованию моего юбилея. Двадцатипятилетие моей литературной деятельности уже прошло. Два года тому назад некоторые из небольшого числа моих литературных друзей желали чем-то ознаменовать этот день, и об этом тогда проскользнуло известие в «Еженедельном обозрении». Я тотчас же отклонил эту затею и напечатал о том заявление. Друзья мои смилостивились и оставили меня в покое. С тех пор никаких сборов к празднованию моего юбилея не было, нет теперь и не должно быть вперед, так как я считаю это для себя неудобным, незаслуженным, ненужным и ни под каким предлогом ничего подобного никогда не приму. Но и о «Библиографии» своей я тоже не «хлопотал». Она появилась совсем иначе: без моего участия. И деятели и свидетели этого происшествия все налицо и все известны в литературном круге.