Газета Завтра - Газета Завтра 242 (81 1998)
Виктор ИЛЮХИН. Должен сказать, что гибель Рохлина, которая нас потрясла, которая нас выбила, как гибель, может быть, самого близкого человека,- а для меня он и был самым близким человеком в Государственной думе,- создала совершенно новую ситуацию и в политике, и в обществе. Для меня это большая личная потеря. Не стало человека - не буду говорить: политика большого ранга,- но просто человека, с которым можно было делиться, с которым можно говорить, с которым можно обсуждать любые вопросы, и - самое главное - человека, которому можно было доверять самое сокровенное, самые, может быть, последние тайны, какие есть. Если говорить о близости, то наше с ним общение было близким не только в последние три месяца.
Получилось так, что мы одновременно получили назначения председателями комитетов. Лев Яковлевич - по обороне от фракции НДР, я - по безопасности от фракции коммунистов. И уже на второй день после назначения он зашел ко мне, что называется, по-соседски: кабинеты в одном крыле старого здания, на смежных этажах. Помню, дверь с шумом распахивается, заходит Рохлин, так его всего кажется сразу много, кабинет наполнился шумом, и тут говорит: “Брат мой, давай так договоримся, что будем все проблемы решать вместе. Ты знаешь, я тебя немножко знаю, я тебя отслеживал, мне твоя позиция нравится. Есть в тебе бескомпромиссность, есть в тебе бесшабашность, и, самое главное,- наши мысли совпадают: Россию надо защищать!” Это он еще не порвал с НДР: “Россию надо защищать!”. Я ответил так, что раз вы ко мне, Лев Яковлевич, с такими лозунгами, с такими принципами врываетесь, то вот вам моя рука и давайте работать вместе. хОтя вас я, в общем-то, плохо знаю, но знаю, что вы командовали в Чечне и были на передовой, и за спины солдат не прятались. Он говорит: “Ты знаешь, я законов никогда не писал и не знаю, что это такое”. Я отвечаю: “Проблема не в этом. У вас есть аппарат, и что нужно сделать - давайте делать вместе”. На том и решили. Вот такой была первая встреча, такое личное знакомство. Я могу сказать, он многое пытался сделать для пресловутой военной реформы, о которой много говорили, но никто ничего не делал, особенно Юшенков, предыдущий председатель комитета по обороне. А Рохлин с первых дней стал вносить предложения - пусть они коряво были оформлены, плохо отшлифованы в законодательном плане, но предложения шли, и предложения реальные. С Юшенковым все было иначе: бузотерство, и, по сути дела, одна хула наших вОоруженных сИл. Лев, наоборот, в критику не ударялся никогда: да, в армии сегодня плохо, но надо ее поднимать, надо восстанавливать - такая была позиция.
Я должен сказать, что в большую политику он действительно ворвался неожиданно - вот как ко мне в кабинет. Сразу о себе заявил как о человеке жестком, достаточно твердом, и, можно сказать, со своим собственным “я”. Если этого нет, то нет и политика, потому что тогда налицо приспособленец или простой исполнитель, который будет обслуживать другую личность. Ко Льву это совершенно не относилось. Вот это его собственное “я”, какая-то бескомпромиссность и прямота была не по душе многим лидерам. У Рохлина не было никакой дипломатии, это надо откровенно сказать. Он всегда пытался заставить собеседника или оппонента слушать себя. Не было опыта, политического опыта. Он не знал нравов политической элиты, не знал, что такое политические интриги.
Он ворвался, считая, что здесь - большое поле для его войны, а сегодня, будем так говорить, все политические ниши заняты. И ему, вольно или невольно, приходилось кого-то расталкивать, чтобы занять место на передовой. Это не было каким-то эгоизмом или властолюбием, а именно стремлением прорваться на передовую и там, как говорится, свой штаб построить, как в Чечне: вот здесь я на месте и отсюда буду руководить наступлением. Здесь ему пришлось, конечно, со многими столкнуться, конечно, и конфликты были. Его затирали в Комитете, пошли трения и с руководством, в том числе со спикером Госдумы. Геннадий Селезнев Рохлина вообще не понимал: “Вот есть регламент, вот эта позиция, и вот надо так оформить, так завернуть”.
Наверное, все это так, но у Рохлина не было времени на регламент, он его толком никогда и не знал, потому что главным считал одно - действие. Именно эти качества и выделяли Рохлина на фоне всех остальных. Надо сказать, что благодаря им он на передовую прорвался и на передовой погиб. Это был внутренне честный и порядочный человек,- человек, которому можно доверять, и в этом плане с ним легко было общаться. Личность была очень своеобразная, и своеобразие заключается в том, что Лев - человек из той, советской эпохи, в которой он достаточно натерпелся. И Афганистан был, и горел, и били, и стреляли, и унижали, если говорить по большому счету. И к правительственным наградам представляли, к самым высочайшим, а потом решения отменялись. Потом - Кавказ, Закавказье. Там, могу сказать, мы где-то и рядышком ходили, когда я оперативно-следственную группу возглавлял, а он командовал дивизией и прочими воинскими соединениями. Тоже - не сахар. Трагедия с сыном, который тяжело заболел. Потом - Чечня. Потом уже целая эпоха при новом правительстве. И опять - та же круговерть, та же война, те же мучения, те же страдания, те же неурядицы. Рохлин, может быть, больше, чем кто-либо ощущал вот эти неурядицы, трагедию нашего народа.
Сделаю отступление. Меня часто спрашивают: как ты осмелился возбудить дело на Горбачева? Да если бы я не видел эти горы трупов, если бы я не видел этой трагедии в Абхазии, в Дубоссарах, и в Фергане,- я бы, может, тоже не решился. Это тоже своего рода школа, тем более, когда задаешься вопросом: а кто виноват в этих трагедиях? И когда проходишь этот курс… Так и он, наверное. Он по-своему, через бои, через военные действия все это пережил. И вот - Чечня. Новый слой правителей, новый режим, как говорится, демократический,- а ситуация еще более тупиковая, абсолютно безысходная. Ведь военные не только воюют или водку пьют, как пытаются иногда их представить,- они ведь еще и думают, рассуждают, сравнивают. Даже когда пьют,- может быть, еще откровеннее в суждениях. И Рохлин, наверное, пришел к выводу, что мы опять ступили не на ту стезю, не те поводыри нас ведут. Здесь, как говорится, человек набивал шишки, человек все испытал через себя. И совестливый человек, а Лев был именно таким, иначе поступать не мог.
А.П. Виктор Иванович, это прекрасная характеристика Льва Рохлина. Насколько я его знал, в последнее время возникало тягостное ощущение его политического одиночества - при всей его активности, при всей окруженности и тяготении к нему самых разных людей. В политике Рохлин действительно шел по своей траектории, он вырвался на эту линию отстрела, где и погиб. Я не говорю о следствии, о киллерах, о пуле,- есть еще метафизическая смерть. оН был настолько вне контекста современной политики, что подставился под действие каких-то роковых и сокрушительных сил. И во время этого метафизического удара, который кончился для него смертью, с ним не оказалось близких людей, ему никто не помог, никто его не спас. Вот вы сейчас пришли на место руководителя ДПА, откуда вырвали Рохлина. Вас в это седло бросили на полном скаку, и конь продолжает нестись. ВЫ - на том же самом трагическом коне, и он, похоже, несет вас в ту же погибель, что и Льва Яковлевича. Кто следующий, в кого ударит эта молния? Не в вас ли, не в меня ли? Есть ощущение - вы его можете подтвердить или опровергнуть,- что теперь, когда Рохлин сделал главную, самую, может быть, грозную, черновую, опасную работу, вместе с тобой и с другими, конечно,- вы, сменив его на этом посту, внесете какие-то коррективы во всю политическую линию движения. Вы - коммунист, не порывали и не порываете с компартией. У вас своя, большая и серьезная работа в комитете Госдумы по безопасности. А конфликт Рохлина с руководством КПРФ был очевиден. И я бы хотел услышать, как вы планируете свой новый статус, свое многомерное политическое проявление: и чисто красное, коммунистическое, и то, абсолютно специфическое направление, которое вы ведете в дУме, и вот эту новую свою роль? Что это значит для вас, в чем суть вашей новой политики?
В.И. Наверное, это закономерно. То, что Лев прорвался на передовую, пошел в наступление и погиб,- это выбор солдата, воина, человека чести. У него ведь сколько угодно было вариантов, когда ему говорили: “Ну, пройди ты в избирательную кампанию за президентом сзади в метрах десяти - генерал-полковника получишь, замминистра и прочее, тебе все будет”. Отказался. Этот человек отказался от звезды Героя России, потому что героев на гражданской не бывает и т.д. Отстреливают, действительно, тех, кто находится впереди, тех, кто наступает. Он наступал. И здесь произошло то, что всегда может произойти в этой жестокой, озверелой борьбе, которая действительно сегодня недетская, и тот клан, который стоит у власти, очевидно, пойдет на все что угодно: на любую кровь и на самые серьезные жертвы. И вы совершенно правы, Рохлин оказался в одиночестве, потому что пришел в большую политику, когда, я еще раз повторюсь, на политическом поле все фигуры были расставлены. Он пытался их раздвинуть… Вот что мне, может быть, окажется тяжело: создалась его харизма, харизма Рохлина, и под нее работало все Движение в поддержку армии и оборонной промышленности. У него была своя метода, своя политика, своя тактика была работы с людьми и свой круг единомышленников, соратников. Могу сказать, что Рохлин довольно многое замкнул на себя лично. В его работе доверять многим тоже было нельзя. Если ты работаешь в таком движении, если ты работаешь с армией, если ты работаешь со спецструктурами, то выходят на тебя лично, контактируют с тобой лично и лично тебе доверяют, конечно. В этом смысле сегодня мне будет сложно. Мне придется восстанавливать то, что с ним было, и то, что с ним, возможно, навсегда ушло. Но я хочу сказать, что все-таки пришел не на пустое место. Хотя организационные вопросы, как и в любом деле, вновь появляются, и приходится их решать. Надо решать сегодня вопросы помещений, вопросы финансового обеспечения, укреплять региональные организации, потому что они еще не развились ни вглубь, ни вширь. А с другой стороны, мне в какой-то степени и легко. нЕ только потому, что мы долго работали вместе со Львом Яковлевичем, так что в Государственной думе голоса комитета по обороне и комитета по безопасности звучали достаточно слаженно и достаточно весомо. Вот почему, как мне поясняли, моя кандидатура была более приемлема, чем все остальные. В этом смысле есть определенная преемственность, не нужно времени на раскачку, на вхождение в курс дела. Это один момент. Второй момент, наверное, в том, что у меня есть определенный вес в партии. Может быть, меня в какой-то мере больше, чем Рохлина, знали и в других движениях. Знали мои слабые и сильные стороны. В современной политической борьбе я уже добрый десяток лет, поэтому мне проще, допустим, разбираться в людях, тем более в тех политиках, которые сегодня действуют или уже ушли, но которые, скажем, выглядывают из-за забора, прикидывая, как снова выскочить на политический большак.
