Газета Завтра Газета - Газета Завтра 883 (42 2010)
Второй мой вопрос тесно связан с первым. Каково, по вашему мнению, современное состояние русского народа, сохранил ли он достаточно сил, чтобы ответить на вызовы XXI века? Я спрашиваю вас об этом потому, что в патриотических кругах стало очень модным говорить о народе в самых мрачных тонах, обвинять его в политической пассивности и равнодушии к нуждам страны. В качестве доказательства приводится обычно провал всех попыток создания русских общественных и политических организаций. Хотя в связи с этим невольно вспоминается Солоневич. В эмигрантских кругах было принято утверждать, что народ не понял Деникина, и поэтому большевики (тогдашняя форма проявления "малого народа") победили. Солоневич давал им прекрасный ответ: Деникин и народ — слишком несоизмеримые величины и, наверное, это все же он не понял своего народа и тем обрек себя на поражение.
ИГОРЬ ШАФАРЕВИЧ. Ваши вопросы касаются будущего нашего народа. Прошлое мы можем анализировать и осмысливать на основании фактов, добытых историками. Но я твёрдо убеждён, что даже всей суммы этих фактов недостаточно для того, чтобы предвидеть будущее. Тут можно только указать на некоторые тенденции и возможные варианты. Причина в том, что, как мне представляется, история народа, подобно эволюции живого мира или жизни одного человека, не является естественно-научным процессом. В ней в каждый момент имеется свобода выбора между множеством разных путей, и только благодаря этому жизнь и имеет смысл.
Возвращаясь конкретнее к судьбе нашего народа, мне кажется, что его будущее в ближайшее время так или иначе зависит от того, что сейчас он находится под властью слоя, полностью подпадающего под категорию, названную Кошеном "малый народ". Я с этим явлением столкнулся, когда в начале 70-х годов прошлого века написал для Самиздата, и ещё больше для самого себя книгу, в которой попытался понять роль идеологии социализма в человеческой истории. Тогда я обнаружил поразительный тогда для меня факт, что эта идеология всегда возникала в узких кружках, противопоставлявших себя остальному народу и основным традициям его жизни, например, в кружке философов вокруг Платона в Платоновской академии в IV веке до рождения Христа, а после установления христианского общества — в бесконечных сектах павликиан, богомилов, катаров, вальденсов, баптистов и т.д., и уже в XIX веке — в ряде течений, пытавшихся создать учение научного социализма.
Для меня было большим подспорьем, когда я позже узнал, что в рамках своей совершенно своеобразной теории на очень близкое явление обратил внимание Лев Николаевич Гумилёв. В рамках его концепции это понятие называется антисистемой. Как примеры он приводит и те же христианские секты, цитирует и Кошена, но также и ряд течений ислама, мне малознакомых. То, что два человека, размышляя совершенно независимо друг от друга (в то время мы даже не были знакомы), приходят к близким взглядам, конечно, делает более вероятным объективную убедительность некоторого общего ядра этих взглядов.
Итак, мы можем исходить из того, что сейчас наша страна, да и большая часть мира находятся под властью некоторого "малого народа" или антисистемы, и, зная громадное число подобных феноменов в истории, мы можем экстраполировать и определённые последствия этого в нашей жизни. Прежде всего, то, что "малый народ" всегда формирует общество, не опирающееся на традиции, выработанные историей, даже общество, враждебное им, как бы пирамиду, поставленную на вершину, то есть неустойчивое общество, подверженное кризису. Гумилёв даже подчёркивает, что феномен антисистемы или "малого народа" носит больше духовный, чем социальный характер.
Это обстоятельство я в своё время иллюстрировал множеством примеров течений предсоциалистического типа. Как говорит Гумилёв, основой всех антисистем было отрицание всех форм жизни в принципе. Он пишет: "В отрицании была их сила, но также и слабость. Отрицание помогало им побеждать, но не давало победить". Пример этого мы видим в эпоху военного коммунизма, да и все 70 лет господства коммунистического режима в России. Часто, как и в нашей истории, это противостояние самому принципу жизни маскируется некоторыми материальными интересами — пайками для номенклатуры или денежными богатствами олигархов. Но всё равно оно проявляется в стремлении заменить жизнь техникой, деревню — городом, а небольшой город — мегаполисом. Награда же носит чисто абстрактный характер. Вряд ли можно сформулировать, чем материально жизнь у миллиардера слаще, чем у миллионера.
Из этих общих соображений уже можно было бы предсказать, что общество, навязываемое сейчас Западом большой части остального мира, неустойчиво. Но существует и ряд конкретных признаков надвигающегося кризиса этого общества. Об этом есть целая литература. Так что такой тезис, мне кажется, можно надёжно принять. В ближайшее время, то есть в XXI веке, скорее в его первой половине, нас ожидает грандиозный кризис — распад всего западного типа жизни — кризис и экономический, и национальный, и духовный. Но сейчас нас интересует другой вопрос: как это отразится на судьбе русского народа?
В связи с этим надо обсудить такое горькое наблюдение. Уже лет восемнадцать, как появилась возможность создавать разные группы людей единых взглядов. Много было и попыток такого толка объединения на русской национальной государственной основе, в некоторых из них я и сам принимал участие. И надо признать, что никакого русского патриотического движения так и не возникло. И это почти ведь за 20 лет! Этому можно дать два объяснения.
Вариант "а" — это типичный признак умирания нашего народа. То есть русский народ вымирает, чему можно было бы указать ряд причин, но они (причины) самый факт не отменяют. Такой вывод может быть подкреплён и другими наблюдениями, например, отсутствием какой-либо реакции на притеснение русских в Латвии, Эстонии, в Чечне при власти Дудаева, в Будённовске и т.д.
Но даже если принять и такой, самый пессимистический вывод, остаётся вопрос: что же, русский народ уйдёт из истории, как ушла когда-то цивилизация майя в Центральной Америке, останки которой скрыты джунглями? Неужели наша тонкая культура, основанная на специфических психологических особенностях русского народа, ничего не передаст будущему человечеству? К этому вопросу мы ещё вернёмся.
И второй вариант "б" — заключался бы в том, что патриотическая интеллигенция, формировавшая все те движения, о которых шла речь, исходит из одного мировоззрения, а в народе постепенно вырабатывается какой-то другой подход к жизни. Все попытки создать какое-то патриотическое движение формулировались в некоторых декларациях или манифестах, и все они, безусловно, исходили из какого-либо французского взгляда вроде такого призыва: "Итак, вперёд, сыны Отчизны! Для вас день славы настаёт". И до сих пор господствует такое настроение, что народ — это стадо, которое нужно хорошенько возбудить, побольше упрекнуть, только тогда оно станет способным к действиям, но в чём заключаются эти действия, до сих пор не ясно.
И это берёт начало ещё в советское время, с антикоммунистических призывов. Я знал в те времена таких антикоммунистов, свято веровавших, что стоит избавиться от власти коммунистической партии, и всё как-то наладится само собой — достаточно захватить Кремль хоть одной ротой, хоть дивизией. Но оставался за кадром вопрос: что же будет на следующий день? Можно, конечно, сменить политбюро, но вряд ли оно окажется лучше, чем предшествующее. А новый социальный уклад? Ведь он не может быть создан ни командиром роты, ни командиром дивизии, он вырабатывается народом по каким-то неведомым нам законам. И только когда его контуры проясняются, приходит тогда время вождей, может быть, даже и командующих ротой. То есть сейчас важно понять, что же происходит в гуще народа.
Меня поражает одно явление. Никогда, живя в нечеловеческих условиях, когда годами не платят зарплаты и пенсии, при отключении энергии, сидя в темноте и холоде, русские не становятся шахидами. Вообще не популярны столь знакомые формы протеста: террор, создание своих партий, может быть, подпольных, баррикады, забастовки… Слышно о совсем другой реакции: голодают. Сколько я знаю, это нечто совсем новое в истории. Мне, по крайней мере, неизвестно ни одного такого прецедента. Тогда создаётся впечатление, что патриотическая интеллигенция и народ говорят на разных языках — так, что один другого не понимает. Это похоже на хождение в народ в 70-е годы XIX века.
Если же рассуждать о нашем будущем, то такое рассуждение имеет смысл, только если предполагать, что это будущее у нас есть. Тогда жизненно важными становятся наблюдения, сделанные Гумилёвым. "Антисистемы, — говорит он, — существуют очень долго, меняя свои вместилища. А если им приходится сменить символ веры и догмат исповедания, не беда". Это сказано как будто специально о перевороте 1989-91 годов, хотя написано гораздо раньше, но имеет и прямое отношение к нашему будущему. Кажется, что один раз попав во власть "малого народа", большой народ обречён, так как будет создано неустойчивое общество, которое погибнет в возникшем кризисе, но сам "малый народ" изменит символ веры, как говорит Гумилёв, и захватит власть в новом обществе, столь же нежизнеспособном, и т.д.
