Иван Аксаков - Мы молоды, еще очень молоды
«Лжет за двух», – говорит Пушкин. Именно так, и именно за двух. Когда русский интеллигент повторяет зады чужой мысли и жизни, то, сохраняя по отношению к Европе смирение рабского ученика, он для русского общества становится учителем и проповедником назойливым, грозным, лжет и за себя, лжет и за Европу. За себя – в том смысле, что усваивает себе или своему русскому обществу чужое убеждение, чужое мерило, продукт чужой истории, чужих нравов; за Европу – потому что ученую ее гипотезу выдает уже за научную аксиому, случайное, преходящее мнение или явление на Западе возводит в крайнее слово знания или жизни, обобщает частные факты, искажает смысл возникающих там задач, и вопросы, еще не решенные там, – сразу решает, во имя «европейского прогресса», для своего отечества! В результате – действительно сугубая ложь, – тем более грубая и злая, что она у нас из области слова способна нередко переходить и в практику – с быстротою необычайною. Эта быстрота объясняется именно тем, что всякая новая, перенесенная таким образом к нам мысль имеет дело и в жизни большею частью не с самостоятельно воспитанными, зрелыми умами, а с учениками-школьниками, с общественною средою, более или менее отчужденною от своей народности и истории, не представляющею никаких серьезных преград для нашествия абстрактных, совсем несвойственных русской жизни и даже прямо враждебных ее духу идей и затей, а иногда и реформ… От этого (впрочем, и от некоторых других причин, о которых скажем ниже) торжество, господство этих прошлых идей принимает у нас совершенно особый, нигде не виданный характер повальности, характер поветрия, разом охватывающего массы умов, как-то стадообразно, – причем индивидуальная самостоятельность убеждения совершенно стушевывается.
Возьмем так называемый «дух времени», пред которым большинство нашей интеллигенции так безусловно благоговеет. Дух времени там, у себя на родине, в Западной Европе, как и всякий дух, возникает и проявляется свободно, – не предъявляя никакого ярлыка с надписью, не рекомендуясь: «честь имею представиться, я – дух времени». Он опознается таковым уже впоследствии, по результатам, – начинает обыкновенно веянием едва заметным, проникающим в душу сначала немногих, потом несколько большего числа и т. д.; его проявление, его действие бывает большею частью очень медленно, хотя и прочно. Да и не всякое веяние есть уже непременно «дух времени». У нас на этот счет не строги. Нам «дух времени» доставляется с Запада при самом первом дуновении вместе с самыми модными товарными новинками, как бы какой закупоренный в склянке Es-bouquet, одним словом как духи. Не успеешь оглянуться, как сотни, тысячи субъектов, да вдруг, разом, успели этим «духом времени» надушиться, тогда как на Западе им обвеяны только еще несколько избранных. Но ведь на Западе ему, бедному, приходится считаться с историей, с установившимся общественным бытом, нравами, а ведь у нас и для нас это все «пустяки-с», «предрассудки», трын-трава! Во Франции, например, появилась Жорж Занд, произвела, как и понятно, сильное впечатление: возбудился «женский вопрос», имеющий там полное raison d'etre – ввиду законов о женских имущественных и семейных правах, ее общественного местного положения и т. д. У нас, ни с того ни с сего, мигом появились полчища жоржзандисток. Мы знавали многих, которые, отправляясь из России в Париж, на родину «женского вопроса», думали, что Париж кишит жоржзандистками, да так и возвратились, не встретив ни одной ни в Париже, да и нигде в Европе! Во Франции, стоящей, как известно, «во главе цивилизации» и т. д., вопрос даже о гражданской (не о политической) полноправности женщин до сих пор не решен, – но все это и до сих пор не вразумляет наших взрослых детей!.. Очень бы затруднился тот, кто вздумал бы серьезно составлять историю «женского вопроса» в России, потому что, по правде говоря, у него и истории никакой нет, а он свалился к нам прямо готовый, как с неба, – но о нем мы когда-нибудь поговорим особо, – мы хотели только указать на «повальность» господства идей как на характерную черту нашего общественного развития.
Эта черта объясняется, впрочем, и некоторыми историческими условиями.
Наше настоящее общество ведь все – петровской формации. Вся наша интеллигенция выгнана хоть и из русской народной почвы, но сдобренной и постоянно сдабриваемой, на казенные же деньги выписываемым наземом, – в казенных парниках, казенными садовниками. Вся она предназначалась для казенной надобности. Просвещение, прогресс стали у нас, к началу XVIII века, историческою государственною необходимостью. Это прежде всего поняла у нас казна, которая, хоть и сама в то время смыслила в просвещении немного, воодушевилась однако самою искреннею к нему ревностью и именно к «высшему», потому что в высшем-то наиболее и ощущала потребность. Вот и стала казна, не жалея ни денег, ни поощрений, искусственно и насильственно, насаждать у нас просвещение «высшее», сразу, помимо среднего и элементарного (о чем серьезно вспомнили уже гораздо позднее). Казна взяла в свое ведение науку, подстегивала прогресс, и действительно устроила наконец в обществе такой склад жизни, что все юношество, как бы исполняя некий обряд, потянулось к «высшему» (по преимуществу университетскому) образованию, хотя и подготовлялось к нему – учась, по выражению Пушкина, «понемногу, чему-нибудь и как-нибудь». Таким образом, в длинном преемственном ряде поколений воспиталось и приобщилось русское общество «высшего» просвещения – в казенных заведениях, почти даром, то есть на казенный счет, по преемственно менявшемуся чуть не для каждого поколения шаблону (чем в значительной степени и объясняется однородность и повальность воспринимаемого направления). Мало того: каждый интеллигентный смертный прошел хоть сколько-нибудь по табели о рангах, перебывал в каком-либо чине (а уж «губернского секретаря» никто, конечно, не миновал), каждый состоял на службе, на казенном жалованьи, был где-нибудь да приписан, где-нибудь числился. На лоне у казны раздался первый лепет нашей интеллигенции, и первые зубы ее вырезались; на лоне у казны она и подрастала, и развивалась, выучилась и усердствовать, и вольнодумничать, и либеральничать… Всему учила казна, что только выдавалось ей за высший прогресс. Это истинная матерь нашей жестокосердой и неблагодарной интеллигенции. Одно высокопоставленное лицо проектировало даже проект о раздаче орденов «за независимость мнений»…
Ничего подобного никогда не было ни в одной стране, – разве только теперь в Японии. Само собою, органически, вольно, хотя и не без содействия государства, насаждалось просвещение на Западе, – и не скачком прямо в «высшее», напротив, строгая подготовка служила последнему существенным основанием. Это форсированное, оранжерейное или парниковое возращение «высшего» просвещения досталось в удел только нашему отечеству. Что же и вышло в результате? Во-первых, неудержимое, даже и теперь, стремление общества к приобретению «высшего» образования – с явным пренебрежением и даже отвращением к серьезному среднему образованию, – каковое отвращение получило у нас даже заманчивую либеральную окраску! Далее: стремление к получению образования дарового, то есть на казенный счет и соединенного с значительными привилегиями. И опять странность: такому именно стремлению и покровительствуют наши «либералы» или «западники», даже в противность тому, что в «либеральных» государствах Европы ничего подобного не существует.
Но довольно… Так вот каковы внутренние составные элементы нашего общества, вот при каких тяжких противоестественных условиях насаждалось у нас просвещение, слагалась и воспитывалась наша интеллигенция! Но процесс этого сложения, равно как и формации самого русского общества, еще не окончен, как не совсем еще миновал и период наших школьных годов. Можно ли, после того, дивиться нашей невзрачной современности или же ставить в вину нашей интеллигенции: зачем она именно такая, а не иная? Тут нет ничьей личной вины, а потому и необходимо, одновременно с строгой оценкой, относиться к нашей интеллигенции с возможно терпеливым снисхождением, возлагая надежды на спасительную работу времени. Прежде же всего необходимо, как говорится, «возвести факт в сознание», дабы поубавить в нас самонадеянности и чванства, и не утруждать новыми непомерными задачами национального организма. Кроме выпавшей на его долю поистине чудовищно трудной работы: сократить до минимума органический медленный процесс общественного развития страны, такого громадного объема и населения как наша, ему предстоит еще оправиться от тех героических способов лечения, которые (и конечно не совсем без успеха) были применены преобразователем России к искоренению заматерелого недуга невежества и восточной косности. Ему предстоит еще, духовно-химическим, так сказать, процессом, парализовать или поглотить воспринятые им яды, претворить противоестественное в естественное, насильственное в свободное и явить, наконец, здоровое творчество национального духа. Ввиду же современного нашего состояния, ввиду того господства разных абстрактных доктрин, которое еще недавно так ширилось не только в нашем обществе, но и в администрации, ввиду парниковых или оранжерейных свойств ума и знания в нашей интеллигенции (как вольной, частной, так и участвующей в управлении государством), нельзя не благодарить судьбу за то, что никакие до сих пор эксперименты не исказили внутреннего духовного существа нашего простого народа. Как мы его ни кувыркали, он как ванька-встанька вставал снова и удерживал свое прежнее положение. Страшно и подумать, что было бы с Россией, если б какой благодетель поступил с нею так же, как поступили мы с несчастными болгарами, братоубийственно наделив их европейскою конституцией и парламентом!..
