Дмитрий Писарев - Сборник стихотворений иностранных поэтов
"Глупый ты, глупый человек, хвастун нелепый! Гнетет тебя тоска! Погибли твои надежды, живые дети сердца, и, увы! сердце твое, подобно Ниобе, каменеет от горя. В голове у тебя наступает ночь, и сверкают в ней молнии безумия, и ты с горя хвастаешь! О, глупый ты человек, глупый хвастун. Ты упрям, как твой предок, великий титан, укравший у богов небесный огонь и давший его людям. Измученный коршуном, к скале прикованный, он грозил Олимпу и не покорялся и стонал, так что мы это слышали в глубине моря и пришли к нему утешать его песнью. Глупый, глупый ты человек, хвастливый глупец! ведь ты еще бессильнее. Ты бы сделал благоразумно, если бы стал уважать богов и терпеливо перенес тяжесть страдания, и нес бы ее терпеливо так долго, так долго, пока сам Атлас потеряет терпенье и сбросит с плечей тяжелый мир в вечную ночь".
А вот перевод Костомарова:
Дурак ты, дурак ты, хвастливый безумец!
Жалко тебя нам!
Там погибают твои золотые надежды
Сердца шутливые дети!
И ах! твое сердце, подобно Ниобе,
Окаменеет от скорби великой,
И в голове твоей темная ночь поселится,
И молнии бешенства будут одни лишь блистать в ней.
Расхвастался ты перед горем-бедою! и т. д.
На это место перевода стоит обратить внимание. Не говоря уже о грубом незнании немецкого языка, выражающемся в том, что г. Костомаров переводит "Kummergequalter {Измученный горем. - Ред.} - "жаль мне тебя", "_dahin_ gemordet" {Убиты, погибли. - Ред.} - "_там_ погибают", настоящие времена глаголов - будущими (versteinert - окаменеет, zucken - будут блистать), наконец, оборот: "du prahlst _vor_ Schmerzen" {Ты хвастаешь с горя. - Ред.} - словами: "расхвастался ты _перед_ горем", не говоря уже обо всем этом, любопытно посмотреть, как понята вся идея стихотворения.
Что хотел сказать Гейне, или, вернее, что сказалось в его поэтическом образе? - То, что человек с разбитым сердцем, с лопнувшими надеждами, с уничтоженными верованиями находит удовольствие в том, чтобы упорно говорить о своем счастье, с цинизмом хвастать им перед другими, давая им, впрочем, заметить свою неискренность, и громким, резким, ожесточенным хохотом заглушать голос тихой грусти или судорожные вопли страдания. Этот человек становится лицом к лицу с природою, смотрит на волнующееся море, на серое небо и в виду их беспредельности начинает смутно чувствовать мелочность своей неискренности, начинает понимать, что та несокрушимая сила, которою он хвастался перед людьми, даже не успокоивала страдания, а только закрашивала рану. Страдалец перестает рисоваться, фанфарон делается на минуту искренним человеком, и ожесточенный смех разрешается тихими, теплыми слезами ноющей грусти, Кто читал Гейне внимательно, да кто при этом знает немецкий язык лучше 'г. Костомарова, тот припомнит, что борьба между искреннею грустью и натянутым смехом не только составляет колорит его произведений, но во многих из них обращает на себя его собственное внимание и делается предметом поэтической обработки. Г. Костомаров этого не знает и потому принимает "Песню океанид" за какое-то пророчество о будущих страданиях и, кажется, вместо глубокой мысли видит во всей пьесе только причудливое творение фантазии. В стихотворении "Горные голоса" ошибка переводчика еще наивнее. Гейне представляет, что эхо отвечает на слова путника, расспрашивающего о своей судьбе. Оно отвечает, повторяя его последние слова, и эти ответы, случайно нося на себе характер грустного предзнаменования, наводят уныние на путника. В этом поэтическом образе лежит глубокая ирония, но в нее нужно вдуматься. Все, в чем есть доля мистицизма, все, что основано на одном веровании и не проверено критикою мысли, - все это случайно, и между тем всему этому слабое человечество придает суеверное значение, отказываясь во имя бредни от живых надежд и свежих радостей жизни. Вот смысл слов Гейне. Что г. Костомаров не понял этой затаенной иронии - это еще не беда, но он даже не понял, что этот горный голос - эхо, или забыл, что эхо повторяет последние слова. Путник в переводе говорит: "или с темной, холодной могилой". Эхо повторяет: с могилой.
В третьем куплете путник говорит: "пусть с любовью могилу встречают", а эхо отвечает: "там счастье". Что же это такое? ведь это значит переводить стихотворение, не прочтя его или не умея прочесть. Этак немудрено выпустить десять книжек, подобных разбираемой, немудрено перевести всего Гейне и Беранже, но что же в них толку? Такие книги сбивают публику с толку, портят эстетическое чувство или отбивают охоту от чтения. В личностях Гюго, Беранже и Гейне мы видим поэта фантазии, поэта чувства и поэта мысли. Создание фантазии искажено произвольными прибавками, опущениями и выдумками, в которых нет ни" исторического значения, ни эстетического такта. Выражение чувства превратилось в грубую карикатуру, в которой нет даже психологического правдоподобия. Проявление творческой мысли и разумного миросозерцания не понято и искажено; где у Гейне ирония, там в переводе наивное оригинальничанье, которое само не понимает своего значения; где у Гейне истинное сдержанное чувство, там в переводе искаженное и водянистое подражание непонятому оригиналу.
ПРИМЕЧАНИЯ
"Сборник стихотворений иностранных поэтов"
"Поэты всех времен и народов"
Обе рецензии впервые были опубликованы в журнале "Русское слово" (первая - 1860, кн. 12; вторая - 1862, кн. 5). В первое прижизненное издание сочинений не включались. Позднее перепечатывались в шеститомном издании Ф. Павленкова под общим заглавием: "Вольные русские переводчики". Здесь обе рецензии воспроизводятся по тексту журнала; ввиду тесной их тематической связи мы помещаем здесь первую рецензию непосредственно перед рецензией 1862 г.
В рукописном отделе Государственной публичной библиотеки им. M. E. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде хранится беловой автограф первой рецензии (архив "Русского слова"). В рукописи имеются отдельные места, не вошедшие в печатный текст. {Автограф исследован Л. Э. Варустиным; им же произведено для данного издания сличение печатного текста с рукописью.}
После слов: "У Берга ничего этого не видно" и перед новым предложением: "Из Андерсена можно было выбрать" (см. данн. изд., стр. 340) в автографе следовал разбор переводов стихотворения Андерсена, сделанных Бергом и Шамиссо: "(У Берга ничего этого не видно:) ледяные цветы заменены фиалками, морозный яркий день цветущею обстановкою весны, пестрый сад придуман самостоятельно. Далее, зачем мальчик, стоящий перед окном, назван счастливым? Зачем он манит цветочки-глазки в сад и откуда взялись голоски кругом? Переводчик умел при передаче совершенно изменить колорит; у него мальчик зовет девушку на свидание, и девушке желательно пойти к нему; у Шамиссо, которому мы позволим себе больше верить, нежели г. Бергу, изображена та минута, когда красота женщины только что начинает действовать на эстетическое чувство юноши. Даже в неизмененном виде стихотворение Андерсена не заслуживает особенного внимания; переводить его не стоило бы в сборнике, имеющем целью познакомить русских читателей с физиономией лучших иностранных поэтов, но по крайней мере оно не компрометирует автора; в нем виден ум, игривость и свежесть, что же касается до переделки г. Берга, то некоторые строки ее целиком годятся на конфектный билетик, а все вместе выходит до невозможности бедно и сладко".
Несколько ниже (см. стр. 340), после слов: "Если бы совершенно откинуть переводы из датских поэтов, от этого нисколько не потерял бы сборник", перед новым абзацем, посвященным разбору переводов из Шамиссо, в рукописи дается разбор переводов с итальянского:
"Переводы из итальянских поэтов сделаны с большим выбором и исполнены лучше, хотя порою встречаются уродливые и смешные погрешности. Например: "А вкруг _печаль рычит_, струятся слезы, кровь" (стр. 139). В отрывке из трагедии "Arnoldo da Brescia" г. Костомаров принимает Рим за женщину и, следуя своему оригиналу, называет вечный город блудницею, говорит ему: "ты опьянела от крови жертв своих", "ты попрала белую одежду"; оно и в итальянском выходит напыщенно, но там по крайней мере _Roma_ женского рода. Нельзя же при переводе не обращать никакого внимания на грамматику того языка, на который переводишь. По-русски тирада:
Я осудил тебя, блудница Рим! Ты опьянела
От крови жертв своих, ведешь разврат
Со всеми сильными земли...
просто смешна и бессмысленна. Здесь г. Костомаров слишком усердно поддержался подлинника, но с ним это бывает редко. Большею частью он действует смелее, отбрасывает то, что ему не нравится, и прибавляет свое для большей картинности или для удобнейшего приискания рифм".
В автографе есть и другие, более мелкие отличия от печатного текста. Например, вместо: "Такие книги сбивают публику с толку" (см. стр. 347), в рукописи сказано сильнее: "Такие книги надо преследовать! Они сбивают публику с толку".
В рукописи рецензия имеет следующий конец, отсутствующий в печатном тексте: "Что же еще прибавить? В книге нет живого места, и потому довольно"
