Владимир Маканин - Алла Марченко. Запах своей тропы
Вспомним и споры о рассказе «Гражданин убегающий». Самую емкую характеристику дал ему все тот же Лев Аннинский: и первопроходец может оказаться прохожим, а то и проходимцем. Но нет ли в поведении маканинского первопроходца, хищными ноздрями втягивающего запахи нетронутых пустых мест, некоего особого генетического коленца, этакого хромосомного корешка, уходящего в глубины российской истории? Откроем томик В. О. Ключевского:
«Наша история открывается тем явлением, что восточная ветвь славянства, потом разросшаяся в русский народ, вступает на русскую равнину из одного ее угла, с юго-запада… В продолжение многих веков этого славянского населения было далеко не достаточно, чтобы сплошь с некоторой равномерностью занять всю равнину… Оно распространялось по равнине не постепенно путем нарождения, не расселяясь, а переселяясь, переносилось птичьими перелетами из края в край, покидая насиженные места и садясь на новые». И далее: «История России есть история страны, которая колонизируется»2.
Нет, нет, ни «дорогоманией», ни вульгарными житейскими резонами (мол, поскольку не жалко лаптей, убегаем от жены и от детей) снедающую Павла Алексеевича страсть к переселению из края в край, и все в том же — веками заданном восточном направлении («нужно было двигать куда-то восточнее, в самую глушь»), и все теми же птичьими перелетами, — пожалуй что и не объяснишь. Из каких же темных историко-генетических глубин-далей кричит в его почти умершей плоти это: «Но нельзя ли подальше? Дальше, ребята… Как можно дальше»?
И еще одно кажущееся странным сближение если не судеб, то ситуаций. Предсмертное письмо не от счастья убегающего Павла Алексеевича к забытой и почти забывшей его матери. С самого края земли — туда, где посреди старорусской равнины пустеет-ветшает родное гнездовье: «…нет у меня денег, и не пиши больше. Повторяю тебе: я скоро сдохну, не мучай меня. Так и соседям скажи».
Читаю, а память подсовывает, подсказывает, цитирует еще одно Завещание, то самое, лермонтовское, как бы со слов умирающего «русского кавказца» поэтом записанное:
Но если кто из них и жив,Скажи, что я писать ленив,Что полк в поход послалиИ чтоб меня не ждали.
«… История России есть история страны, которая колонизируется…»
Ну а «Человек свиты»? Не узнаете разве в этих суперменах так и не перевоспитанное историей всякое холуйство?
«… Оборвав вокруг траву, старик отбросил ее и теперь — рыл. Он рыл час без минутного даже перерыва, бережно выбирая из земли корешок, длинный, тонкий, как крысиный хвост, корешок же уходил все глубже и глубже… Оберегая тонкую, готовую порваться ниточку, Якушкин копал и копал огромную яму — сначала ножом, а когда нож, вдруг щелкнув и закрывшись, порезал ладонь, старик копал острой суковатой палкой. Когда палка хрустнула, он копал обломком палки, а потом руками. Он влез в нору с головой, расширив ее — влез плечами, после чего протиснул туда туловище… (Зарывшийся старик был как отражение человека, простирающего руки к небу, где вместо светлого неба — чернота земли.)»
Из всех портретов и автопортретов Владимира Маканина — и прямых и отраженных — сюжетная эта метафора при всей ее ускользающей темной многосмысленности вернее всех иных образов выражает суть автора: копатель.
1
Лихачев Д. С. Национальное единообразие и национальное разнообразие. Русская литература, 1968, № 1, с. 138.
2
Ключевский В. О. Соч., т. 1. М., Мысль, 1987, с. 49 — 50.
