Луи Жаколио - Собрание сочинений. В 4-х т. Т.3. Питкернское преступление

— Так вы говорите серьезно?

— Меня удивляет, что вы еще могли сомневаться.

— Значит, это официальный приказ?

— Да.

— Хорошо, но в таком случае потрудитесь отдать мне ваше распоряжение сегодня вечером или завтра утром в письменном виде.

— Я не привык повторять замечания…

— Это было бы понятно только в том случае…

— Что вы говорите?

— Я сейчас не на службе, а за обедом.

— В таком случае я должен вам заметить, сударь, — возразил Блай, который был в этот день особенно не в духе и незаметно для самого себя пришел в сильное раздражение, — что помощник капитана всегда на службе и капитан судна может делать ему замечания когда угодно.

Крисчен был уже готов ответить в том же духе, но благоразумие взяло верх, и он сдержался.

— Пусть будет так. Завтра же ваше приказание будет исполнено, — отвечал он совершенно спокойно.

— Офицеры также должны будут подчиниться приказанию, — прибавил Блай, на которого хладнокровие друга подействовало возбуждающе.

— Конечно, офицеры особенно.

— Вы проговорили это таким тоном…

— Офицеры всегда должны подавать пример.

— Так не хотите ли уж вы сказать, что я, командир…

— Успокойтесь, друг мой, — проговорил Крисчен, стараясь не волноваться, — все это не стоит того, чтобы мы ссорились. Вы желаете, чтобы буква закона была соблюдена, и это будет исполнено; но ради самого Бога, не дадим остыть этому прекрасному супу.

Но, как и всегда бывает в подобных случаях, шутка Крисчена не имела успеха; напротив, чаще всего случается так, что чем сильнее один из разговаривающих старается избежать неприятного спора, с тем большим упорством другой старается поддержать его. Можно было подумать, что Блай нарочно придирается к Крисчену, чтобы с ним поссориться, что было бы, конечно, странно, так как никто из остальных офицеров судна никогда не вел разговоров с командиром, кроме чисто служебных. Быть может, он обвинял своего помощника в остракизме, которому подвергался, но только он резко отвечал:

— Я думаю, что мне незачем учиться у вас, как вести себя, и я попрошу вас в будущем не противоречить моим приказаниям.

— Но, уверяю вас…

— Оставьте! Мне не нравится ваше поведение, и я докажу, что на судне один командир.

— Блай!

— Скоро уже восемь месяцев, как мы отплыли, и все это время вы только и стараетесь идти мне наперекор и добиться расположения всего экипажа.

— Мой милый Блай!

— Попрошу вас не забывать, что вы говорите с командиром судна и что здесь нет больше милого Блая.

— Будьте спокойны, я больше никогда не забуду этого, — проговорил Крисчен, выведенный из себя.

С этими словами молодой человек поднялся с места. Он с трудом сдерживался, чтобы не сказать какой-нибудь резкости командиру.

— Подумайте, что вы делаете, — сказал ему Блай с гневом.

Какую незаменимую услугу оказало бы им самое ничтожное обстоятельство, которое в эту критическую минуту положило бы конец их разговору.

Но случай не пришел на помощь, и ссора этих двух одинаково энергичных и вспыльчивых людей не могла окончиться иначе, как полным разрывом.

Крисчен был оскорблен до глубины души, а главенствующее положение Блая, которым он злоупотребил в разговоре со своим помощником, делало всякое примирение невозможным.

И на вопрос Блая Крисчен отвечал с едва сохраняемым хладнокровием:

— Я ожидаю ваших приказаний, которые вы, по всей вероятности, намереваетесь дать мне.

— Я приказываю вам не противоречить мне.

— В таком случае мне остается только уйти и занять отведенное мне место за офицерским столом, которое я напрасно оставил.

— А я запрещаю вам уходить.

— Вы не смеете задерживать меня только для того, чтобы оскорблять.

— Кажется, я один здесь отдаю распоряжения…

— Не заставляйте меня забыть это.

— Как, угрозы! — закричал в ярости Блай. — Угрозы! Это вы мне-то угрожаете, мне, который спас ваше семейство от позора…

— Уильям Блай!

— Мне, который, несмотря на вашу неспособность…

— Молчать, убийца Эллен! — вскричал Крисчен с негодованием. — Молчать, или я… — и с этими словами помощник капитана схватил висевшую на стене саблю и стал размахивать ею над головой Блая.

Хорошо еще было, что никто из посторонних не присутствовал при этой сцене… Помощник командира угрожает смертью своему начальнику! Нет сомнения, что не нашлось бы такого военного суда, который оправдал бы его, но в то же время всякий судья по-человечески обвинил бы Блая.

Некоторое время они молча смотрели друг на друга, очевидно стараясь понять, как все это могло произойти, затем Крисчен, заслышав шаги вестового, шедшего в каюту, бросил саблю в угол и выбежал на палубу, прежде чем Блай, успевший опомниться, проговорил:

— Я прикажу его расстрелять, как собаку!

Но это гораздо было легче сказать, чем сделать: морской кодекс, имея в виду те крайности, до которых могли дойти на море офицеры из личной мести, говорил, что недостаточно только одной жалобы, а нужны еще и доказательства.

А так как в данном случае доказательств не было, то и обвинение Крисчена в открытом неповиновении не имело под собой почвы, а потому штурман, позванный командиром, спокойно выслушав его требование арестовать Крисчена, отвечал:

— Благоволите дать мне письменное приказание.

— Как, вы отказываетесь?

— Таков устав.

Слова штурмана отрезвили Блая; он понял, что смертельно оскорбил Крисчена, и горько пожалел о произошедшей сцене. Одно мгновение он готов уже было послать за своим помощником, но гордость взяла верх, и, повернувшись спиной к штурману, проговорил:

— Можете идти, сударь, я больше вас не задерживаю; Адмиралтейство будет поставлено в известность, как все до единого из членов экипажа понимают свои обязанности.

Штурман удалился.

Требуя письменного приказания об аресте Крисчена, Джон Фраер, штурман на «Баунти», только воспользовался своим правом. Таким образом, безграничная власть капитана корабля смягчалась его личной ответственностью.

Каждый офицер, будучи обвинен в неповиновении, может потребовать от своего командира письменного приказа, когда желает, чтобы ответственность за происшедшее пала не на него, а на капитана судна.

Так, например, офицер в бурную погоду дежурит на судне; появляется капитан и приказывает ему проделать какой-нибудь маневр, который, справедливо или нет, офицер находит в данный момент опасным для судна; тогда он сейчас же спросит:

— Вы берете на себя управление судном?

И если последует утвердительный ответ, то он оставляет свой пост и записывает обо всем случившемся за время его дежурства в судовой журнал: «В таком-то часу сменен с дежурства капитаном, который взял на себя управление судном».

В случае отказа он вежливо заметит:

— Я нахожу ваш совет, капитан, немного рискованным, а потому и попрошу у вас разрешения не исполнять его.

Обычно командир не настаивает, так как знает, что за всякое несчастье, происшедшее с судном, отвечает дежурный офицер, а потому вполне естественно, что его подчиненный не желает рисковать этой ответственностью.

Подобным образом можно действовать во всех исключительных случаях.

Штурман «Баунти» совершенно правильно потребовал от своего командира письменного приказания об аресте Крисчена, так как оскорбление было нанесено с глазу на глаз, а посему следствие не могло бы выяснить, кто был в действительности виноват.

Могло, конечно, случиться и так, что чересчур вспыльчивый командир, испугавшись последствий своего необдуманного поступка, легко мог свалить всю ответственность на штурмана, исполнившего его приказание, и все только потому, что оно было отдано в устной форме.

Офицеры судна, с которыми, не делая ни для кого из них исключения, Блай обращался чрезвычайно сурово, были искренне рады ссоре двух бывших друзей и приняли Крисчена в столовой с распростертыми объятиями.

Командир «Баунти» вскоре после ссоры попытался было сделать шаг к примирению, но действовал так неловко, что Крисчен, не удостоив его ответом, повернулся к нему спиной: он был слишком сильно оскорблен в своих самых священных чувствах, чтобы удовлетвориться простым извинением.

Таким образом обоюдная ненависть, разгоравшаяся все больше и больше, должна была в конце концов привести к неизбежной катастрофе.

III

ВСКОРЕ ПОСЛЕ ОПИСАННЫХ СОБЫТИЙ «Баунти» прибыл на рейд острова Таити, который Кук и Бугенвиль вполне справедливо называли Новой Киферой.[2]

«По мере нашего приближения к острову, — свидетельствует Бугенвиль, — нам навстречу устремлялись все новые и новые пироги с туземцами; под конец их скопилось так много, что мы с трудом могли найти место, куда бросить якорь. Все они старались знаками показать свое расположение, кричали „тейе“, то есть друг, и спрашивали гвозди и серьги. Вместе с мужчинами в пирогах находились и женщины, отличавшиеся редкой красотой и прекрасным телосложением. Большинство из этих женщин приехали без всяких одеяний, и только некоторые из них были искусно завернуты в куски материй».