Морис Ренар - Всемирный следопыт, 1926 № 08

Мы двигались не спеша. Был еще только апрель, а жара стояла тропическая.

Я приближался к унылой горе не без страха. Мне казалось даже, что и в лесу, несмотря на его весенний наряд, было что-то зловещее. Чего-то не хватало, присущего весенней картине, но чего — я не мог определить.

Наконец, я понял. В лесу не слышно было щебетанья птиц. Я сообщил о своем наблюдении Гамбертену.

— Так всегда бывает в вулканических областях, — ответил он мне. — Животные боятся сейсмических волнений и угадывают места, где они возможны.

Дорога шла в гору и вскоре вывела нас на лужайку, которая впереди была ограничена отвесными скалами, помешавшими дальнейшему наступлению леса. В скале зияла пещера, как ужасная, разинутая пасть. Огромные глыбы, несшиеся когда-то страшной лавиной, опередив другие, усеивали теперь лужайку.

Мы вошли в пещеру с зажженными факелами, все, не исключая и Сорьена с телегой.

— Обратите внимание, — сказал мне Гамбертен, — что наклон почвы все время продолжается. Мы все еще идем по дну древнего моря, очень слабо повышающегося к берегу. Скалы, нагромождаясь друг на друга, оставляли между собой случайные пустоты, — мы сейчас двигаемся по одной из них.

Наконец, мы достигли громадной круглой залы, дно которой было все изрыто; черневшие по бокам отверстия свидетельствовали о наличии дальнейших разветвлений пещеры.

— Однако, ваш грот не отличается прохладой, — сказал я, вытирая пот со лба.

— Еще бы. Ведь мы двигаемся по направлению к ходу закрытого кратера. Прохлады здесь не может быть…

— Гамбертен! Неужели вы говорите правду?

— Разумеется. Но бояться вам нечего. До кратера целых пятнадцать километров.

Гамбертен принялся было за свои об'яснения, но я перебил его.

— Тише. Я слышу журчание ручья…

— Ну, так что же. Я знаю. А откуда же, по вашему, текут ручьи? Ну, полно вам дурачиться. Пора за работу.

Я с радостью схватился за кирку и принялся действовать ею, как умел, чтобы заглушить тревожное чувство, не покидавшее меня с тех пор, как мы очутились в молчаливом лесу, и усиливавшееся от сознания, что я не сумел бы найти выход из этой мрачной пещеры чудовищ.

— Смотрите сюда, — сказал мне Гамбертен. — Вот эта кость, часть которой еще погружена в землю, служит признаком присутствия большого скелета. Я уже вижу целое ребро. Мы определим пространство, которое он занимает, а затем разделим всю глыбу на части, занумеруем их и будем переносить на телегу. А дома я буду восстанавливать из этих частей целое. После этого нам останется только соскоблить покров и обнажить хрупкий костяк. Чтобы кости не рассыпались в прах, мы покроем их спермацетом.

Не прерывая лекции, Гамбертен копал с усердием крота. При свете факелов его силуэт напоминал гнома.

И вдруг он радостно воскликнул.

— Что такое? — спросил я.

— Это, вероятно, вы принесли мне счастье. Перед нами птеродактиль порядочных размеров. А я так боялся, что это опять игуанодон. Их тут целое стадо. Они, вероятно, спасались от наводнения и увязли в болоте.

— Хорошо, — согласился я, — пусть это будет птеродактиль, — но скажите, что это за скотина?

— Я вижу по вашему тону, что вы уже успокоились. Это очень хорошо. Не стыдитесь. Я тоже прошел через это. А что касается птеродактиля, так это первое летающее существо, воздушная ящерица, конец игуанодона и начало летучей мыши.

Мы ходили в пещеру чудовищ каждый день в течение целого месяца, приблизительно до двенадцатого мая. После этого нам пришлось прекратить работу из-за палящей жары, когда воздух был горяч даже ночью. Ежедневные путешествия в пещеру становились слишком утомительными. Температура в пещере тоже поднималась изо дня в день, а сырость все увеличивалась. Гамбертен об'яснял это вспышкой гнева старого вулкана.

В один из последних дней работы я отправился с факелом из круглой залы в одно из черневших в ее стене отверстий. И вдруг удар грома заставил меня вернуться. Я даже обрадовался этому предлогу, потому что, не скрою, в узком коридоре мне было жутко.

— Слышали вы грозу? — спросил я.

Послышался новый продолжительный раскат, заставивший крестьян радостно засмеяться в надежде, что пришел конец разорявшей их засухе.

Мы побросали работу и выбежали освежиться на дождь. Но никакого дождя не было, и на голубом небе не видно было ни одного облачка.

Новый, едва слышный раскат грома послышался из отверстия пещеры, и мне вдруг показалось, что у меня под ногами точно прошла волна. Я даже покачнулся. Остальные, как по команде, произвели такое же нелепое телодвижение. Гамбертен остался спокоен.

— Землетрясение, — возвестил он.

Все четверо крестьян обратились в бегство.

Но сотрясение больше не повторялось.

Проработав еще неделю без наших четырех помощников, мы тоже покинули пещеру и принялись за сборку в оранжерее одного из чудовищ.

IV. Таинственный ночной посетитель.

Прошел целый месяц без каких-либо выдающихся событий. Жара все усиливалась и превратилась в настоящее бедствие. Все задыхалось. В полях, пыльных и растрескавшихся, прекратились работы, слишком изнурительные, да и бесполезные. Кто упорствовал, падал от солнечного удара. Были случаи безумия. Все искало тени. Стада свиней бежали в леса и рылись во мху.

Чудовище, скелет которого мы собирали, постепенно принимало свою форму. Но оранжерея, расположенная на солнце, так накалялась, что мы вскоре должны были прекратить свои занятия.

Мы читали с Гамбертеном статьи по палеонтологии, закрыв в библиотеке окна и опустив шторы. В самый разгар жары мы уходили на погреб и читали там при свете фонаря.

В сумерки наступала относительная прохлада, и мы спешили насладиться ею, так как после этого краткого перерыва жара опять свирепствовала всю ночь. Этим временем пользовались и животные. Во время небольших прогулок, которые мы совершали, мы встречали даже змей, выползавших, забыв всякую осторожность, на дорогу, в поисках воды.

Но это было еще не все. Поднялся знойный, все опустошавший сирокко. Крестьяне молились, ожидая конца мира. Фома продолжал поливать остатки парка. Несмотря на палящий зной, он ходил со своими лейками к крану, устроенному в оранжерее, и наполнял их все более скудно бежавшей водой.

Однажды утром Фома явился к Гамбертену и в отчаянии заявил, что появилась саранча и с'ела листву на некоторых деревьях. Горожанина всегда интересуют события сельской жизни. Я отправился взглянуть на беду, а Гамбертен предпочел остаться в холодке.

На попорченных деревьях от всей богатой листвы остались лишь небольшие пучки на самой верхушке. Оголенные ветви напоминали рыбьи кости.

— Почему они не сожрали все, собаки, дьяволы, — бранился Фома.

Я вернулся к Гамбертену.

— Ну, что же? — спросил он.

— Что? Парк похож на сушильную печь.

— Да. Климат, которым мы сейчас наслаждаемся, принадлежит жаркому поясу, как во вторичной эпохе. Термометр показывает 50°. В ту эпоху нынешняя температура экватора распространялась по всей поверхности земного шара без смены времени года…

Он увлекся. Я с величайшим наслаждением слушал его, и мы забыли о саранче.

А насекомые эти продолжали свое разрушительное дело, с безнадежной правильностью следуя какому-то странному методу.

В десять ночей десять платанов были лишены своих нижних листьев, но с каждым разом разрушение поднималось все выше, и одиннадцатое дерево, наконец, было с'едено все.

Заинтересованный этим явлением, Гамбертен решился, наконец, перейти лужайку и осмотреть место действия.

Оказалось, что саранча, прилетевшая из Африки вместе с сирокко, сначала оставляла у листьев жилки, висевшие в виде пучков, а потом стала об'едать и их. Это заинтересовало Гамбертена, и он решил исследовать явление ближайшей ночью.

Когда он предложил мне сесть с ним ночью в засаду, признаюсь, я этому не очень обрадовался. Вязы казались мне беспокойным местом, где дела не шли нормальным порядком, и я начал подумывать о возвращении в Париж. Я согласился только из вежливости.

— Бедные листочки, — сказал Гамбертен, — бедные листочки, которые не умеют защищаться.

В это время к нам подошел встревоженный Фома.

— Мосье. Цистерна на дворе пуста. Я хотел почерпнуть там воды, потому что в кране ее тоже нет. Но цистерна пуста, в ней нет ни капли воды. Ума не приложу, с чего бы это?

— От жары.

— Но на прошлой неделе она была полна до краев. Нет такого солнца, чтобы в одну неделю вычерпать до дна такую кадку. К тому же, она с полудня в тени.

— Может быть, это саранча, — попробовал я пошутить.

Гамбертен пожал плечами.