Вера Желиховская - Е.П.Блаватская и современный жрец истины

Вот как прежде г. Соловьев боялся, чтоб Е.П. Блаватская не послушалась своих «учителей» – когда они стали говорить, что он Обществу «не нужен»! Это знаменательно… Но впоследствии он позабыл это обстоятельство, как позабыл и самое существование фельетона в «Ребусе», – обвиняя меня одну в письмах, которые любопытные писали ему по поводу феноменов?

У него вообще память очень своеобразна: то он запоминает от слова до слова разговоры, веденные восемь лет тому назад, то забывает вещи, случавшиеся гораздо позже. Так, например, он страшно меня разудивил (на той же 69-й стр.) замечанием: почему я ни одним словом не упоминаю о нем в биографии сестры моей… Я очень резонно могла бы ему отвечать, что в такой маленькой заметке о такой большой женщине и таком значительном деле не может быть речи о людях, бесследно мелькавших на пути их, как промелькнул он со своей единственной, тоже им одураченной (как и мы были одурачены когда-то!) сторонницей, m-me de Morsier. Ведь это он силится доказать, что нанес великий ущерб Теософическому Обществу; а на самом-то деле «l'incident Soloviof»[7], как в то время называли кутерьму, поднятую его же ухищрениями, в миниатюрном кружке парижских quasi теософов, прошел «Обществом» почти незамеченный и ровно никакого следа в нем не оставил.

Казалось бы, как не знать этого г. Соловьеву и не удовольствоваться такой ясной причиной. Но он ею не довольствуется, и заставляет меня ставить точки на i. Говоря же его словами, – он «не позволяет мне забыть моего пакета с документами» и принуждает рассказать, какую неблаговидную роль он сыграл в кратковременных сношениях с моей сестрой, и доказать, что, не поминая его имени без нужды, я только щадила его.

Впрочем, могу и еще напомнить ему факт, принадлежащий ко многим, бесследно им позабытый: он сам неоднократно просил меня и всю мою семью никогда не поминать его имени в соединении с именем Е.П.Блаватской или ее Обществом. Я охотно исполнила его желание, тем более, что мне и самой претит касаться этих крайне тяжелых воспоминаний. Уверяю г. Соловьева, что никакого расчета на его «человеческую слабость», а еще менее «на его стыд» – ложный или не ложный, – у меня не было; а я просто оказывала ему снисхождение и была уверена, что он будет мне благодарен за мое молчание, – насколько человек, подобный ему, может испытывать благодарность – это свойство великих душ…

Вижу теперь, что еще раз в нем ошиблась и, разумеется, буду отвечать прямыми опровержениями на его не всегда прямые показания.

Закончу обзор первых 4-х глав статьи г. Соловьева восстановлением еще нескольких его… ошибок.

На страницах 70-х он перечисляет всех, кто, по его заключениям, бывал в Париже у Е.П. Блаватской, определяя их точное (?!) число в 31-го человека… «Ну, скажем, тридцать пять (курс. автора), – милостиво прибавляет он, – на случай, если бы я забыл, кого-нибудь из совсем уж, вообще или в то время, невидных, без речей…». Ну, как же не заметить, что г. Соловьев, коря меня за то, что я «пишу историю, как повести для легкого чтения», – сам непростительно увлекается своей фантазией присяжного романиста?.. Почему думает он, что его статистическим спискам лиц, знакомых его знакомым, все обязаны верить непреложно?.. Словно он служил у моей сестры консьержем и делал отметки всем входящим и исходящим!..

Я жила в доме ее во все время пребывания Е.П. Блаватской в Париже, ежедневно писала дневник, но знаю, что и в него вошли далеко не все ее посетители и никогда не могла взять на себя их перечисление, – занятая своими делами и довольно часто отлучаясь из дому. Знаю лишь достоверно, что в доме был постоянный водоворот посетителей. Каким же образом посторонний человек, бывавши, правда, почти каждый день, но все же не целыми днями сидевший у нас в гостиной, может подводить итоги и представлять именные списки (да еще с аттестатами зрелости или незрелости – в придачу!), уверенно определяя даже число посещений, чужих гостей?!. Можно мнить себя непогрешимым папой, но, кажется, неудобно себя самого заявлять им.

Некоторые определения г. Соловьева я положительно должна оспорить, не входя, разумеется, с ним в препирательства насчет множества им пропущенных лиц, а тем менее насчет того, кто сколько раз, – один или десять, – бывал у сестры моей.

Свое личное мнение, до некоторой степени, никому не воспрещается заявлять, но нельзя так бесцеремонно превозносить качества и преимущества своих друзей, в ущерб другим и в явную клевету на своих недругов. Напрасно г. Соловьев, провозглашая таланты г-жи де-Морсье, называет ее «настоящим автором теософических брошюр, издававшихся под видом произведений дюшессы де Помар, леди Кейтнесс», – аттестуя эту последнюю какой-то полоумной. Lady Caithness издала и издает не одни теософические брошюры (она во многом с учением теософическим не согласна); она написала несколько увесистых, более или менее философских сочинений и постоянно издает журнал «L'Aurore». Как очень богатая женщина, она хорошо платит г-же де Морсье за то, что та переводит ее рукописи с английского языка, на котором легче писать леди Кейтнесс, на французский, – которым она не так свободно владеет; быть может, m-me de Morsier, исполняет и еще какие-нибудь редакционные дела – я не знаю; но следует ли из этого, что она пишет, а герцогиня пользуется ее славой?..

Я довольно близко знаю леди Кейтнесс; мы иногда переписываемся о вещах, нас интересующих; я уважаю ее за верность дружбы ее с моей сестрой, несмотря на многие несогласия во взглядах, и мне было бы приятно, если б мои показания могли осилить далеко неверное свидетельство г. Соловьева. В виду этой цели, я написала ей, прося ее засвидетельствовать мою правду, и вот что получила в ответ:

29 дек. 1892 г.

Париж. Avenue de Wagram 124

«Дорогая m-me Jelihovsky, госпожа де Морсье была у меня, когда я получила письмо ваше касательно мнения г. Соловьева о моих статьях. Я очень возгордилась тем, что он счел их достаточно хорошими, чтобы принадлежать ее перу… Но только это не так: я пишу их сама, а она так добра, что их переводит на французский язык.

Я, конечно, ей прочла ваше письмо, и она просила у меня позволения сама написать и сказать г. Соловьеву, что он ошибся; ибо она слишком правдива, чтоб ему позволить остаться под впечатлением, что мои статьи – ею написаны. Что за странный он должен быть человек, чтобы так думать!.. Но, как я уж ранее заявила, – я принимаю это за комплимент, зная, как он преклоняется перед m-me de Morsier. Только боюсь, что, узнав правду, он больше никогда не захочет читать моих писаний… А это было бы очень печально, так как они весьма религиозны и нравственны и рассчитаны на то, чтоб делать дурных людей – добрыми, а хороших – еще лучшими!..».

Несколько дней спустя, я получила, неожиданное мной никак, письмо от самой главной сподвижницы г. Соловьева, г-жи де Морсье.

Вот оно.

28 янв. 1893 г.

Париж. Ул. Клод-Бернар 71.

«Madame, герцогиня де Помар мне сообщила, что вы ей пишете, что г. Соловьев напечатал в русском журнале, будто я пишу статьи и брошюры, которые она подписывает.

Я непременно желаю удостоверить вас, что это показание неточно; что никогда, ни в какое время я ничего другого не делала, как только переводила творения герцогини де Помар и старалась их даже переводить построчно. Я бы хотела, чтоб по этому поводу не было ни малейшего сомнения, и вследствие этого и пишу вам эти строки.

Примите и пр.

К этому письму присоединено письмо г. Соловьева к г-же де Морсье (от 2/14 янв. 1893 г.), которым он удостоверяет, что «она сама, г-жа де Морсье, ему никогда не рассказывала о характере ее теософических и литературных работ с герцогиней и что эти сведения он почерпнул… из другого источника»…

Точно также неверно говорит г. Соловьев и о графине д'Адемар, из которой он делает пустоголовую, эмалированную куклу. Он объявляет, что «никогда от нее не слыхал хотя бы чего-нибудь чуть-чуть теософического»… Очень быть может, что он и ничего не слыхал, но если бы он имел обыкновение вникать добросовестнее в данные, которые провозглашает за истинные, то не мог бы не узнать, что графиня несколько лет издавала журнал, которого экземпляры лежат и теперь передо мною. Вот его заглавие:

«Revue Thésophique». Redacteur en chef: H.P.Blavatsky. Directrice: Comtesse Gaston d'Adhémar.[8] Из этих двух фальшивых показаний можно судить о других.

На странице 72-й г. Соловьев приводит письмо к нему Шарля Рише, очевидно, писанное после переполоха, наделанного между горсточкой парижских теософистов легковерной M-me de Morsier? Вследствие веры ее в – опять-таки неверные, – свидетельства того же Вс. С.Соловьева. В этом письме Рише выражает недоверие к Блаватской и ее делу, – то есть собственно феноменам. А вот, как сам Всеволод Сергеевич расписывает о нем, в одном из писем своих к ней.