Борис Фрезинский - Илья Эренбург и Николай Бухарин
Вам ли говорить, что Эренбург не эмигрант, не белый, не “пророк нэпа” и пр. пр.?
Если я живу в Париже и посещаю кафэ, то от этого не становлюсь ни Алексинским36, ни Зинаидой Гиппиус. Местожительство не определяет, надеюсь, убеждений. Я работаю для Советской России, живу с ней, не в ней. И вот…
И вот… Слушайте. Нет в С.С.С.Р. собаки, которую бы еще не повесили [на] меня.
Факты:*) 1) Главлит запретил переиздание “Курбова”, который вышел в 1923 г. 2) Главлит запретил переиздание “Жанны”, которая вышла в 1924 г. 3) Главлит не пропускает “Рвача” (это мой новый роман).
Таким образом, меня не печатают, механически ликвидируют. Судите сами – справедливо ли это? Плоха ли, хороша ли “Жанна”, другой вопрос – я пытался создать детективно-сентиментальный роман революции, один опыт из десяти других, но ведь в ней контрреволюции даже Лелевич37 не отыщет.
Значит, эта мера направленная не против книги, а обще – против меня.
Я много думал и работал над “Рвачом”. Это оборотная сторона нэпа. Не раз в книге я подчеркиваю, что это лишь оборотная сторона. Если я даю ее, а не лицевую, то потому, что я сатирик, а не одописец. Каждому свое. Но вся книга исходит от октября, как зачина. Объективизм изложения не скрывает пристрастий автора. Я дал книгу в Госиздат. Ионов38 ее оплевал и прислал мне 2 строки “Книга в пределах СССР выйти не может” (храню записку!). Теперь ее зарезал Главлит. Я не хотел давать книг частным и[здательст]вам. Но Госиздат меня не издает. А Главлит не разрешает частным и[здательст]вам печатать меня.
Я не имел никакого отношения к эмиграции. Меня хают здесь на каждом перекрестке.
Это естественно. Но почему же меня хают в России? Я печатаю здесь 1000 штук “Рвача” на одолженные деньги с тем, чтобы послать книгу руководителям Эркапе39 и спросить – “почему вы это запрещаете?”.
Зачем мне в таком случае писать? Для кого?
Я боюсь походить на одесскую хипесницу, которая клянется, что у нее умирает на руках ангелочек, и поэтому не говорю о материальной отдаче подобной политики.
Кратко – приходится бросать литературу и идти в канцелярию.
Я пишу все это для Вас, п[отому] ч[то] 1) Вы – Бухарин, человек, к[о]т[о]р[ому] я верю и к[о]т[о]р[ого] люблю. 2) Читал Вашу речь на литер[атурной] дискуссии40. 3) Предисловием к “Хуренито” Вы как бы узаконили меня. Я очень прошу Вас сделать все возможное для снятия запрета на меня. Вы, кажется, читали “Жанну” и “Курбова” – Вы знаете, что это не “контрреволюция”. Возьмите (скажите по телефону) в Главлите “Рвача” и Вы убедитесь, как и почему это написано.
Вся моя надежда теперь на Вас.
Ответьте мне, дорогой Николай Иванович, обязательно, хоть два слова по адресу парижского полпредства. Если мои литдела устроятся, возможно, что скоро увидимся, т. к. собираюсь летом или осенью в Сибирь. Продолжаю (хоть и натощак, хоть и зря) работать. Пишу рассказы о фашистах франц[узских] и итальянских.
Крепко жму Вашу руку.
Илья Эренбург”. (Сверху письма красным карандашом Эренбургом приписано: “*) Дополнение а) “5 повестей” (переиздание) конфисковали, б) Госиздат не переиздает разошедшегося “Хуренито”, в) Репком запретил “Киносеверу” делать фильм по “Жанне”.) В большом блоке эренбурговских деловых писем В. Г. Лидину 1925 года об ответе Бухарина нет ни слова, но в письме от 1 июня сообщается: “Я месяца два тому назад послал письмо Каменеву с жалобой на гонения. Сейчас пришел (в представительство) ответ. Я еще не читал его, но знаю содержание – Каменев утверждает, что запрет относится к издательству, а не ко мне. Сегодня письмо получу и тогда пошлю Вам копию”. Копия действительно была послана и сохранилась у В. Г. Лидина: “Совет Труда и Обороны. Секретариат председателя. т. Эренбургу.
По наведенным справкам установлено: 1) Что книги “Жизнь и гибель Николая Курбова” и “Любовь Жанны Ней” Главлитом не запрещались. Не разрешены они к печати только в новом издательстве только потому, что были представлены в Главлит от издательства артели писателей “Новая жизнь”, в программу которого входит издание произведений лишь членов артели.
Если названные книги примет к изданию издательство, программа которого включает этого вида литературу, то препятствий к печатанию их со стороны Главлита не встретится. 2) “Рвач” в Главлит на просмотр не поступал и поэтому запрещен не был. 3) Сценарий “Любовь Жанны Ней” запрещен не Главлитом, а Худ. Советом Главполитпросвета. 4) Переизданная в Рязани книга “Акционерное общество Меркюр де Рюсси” конфискована, потому что в нее была включена не разрешенная к печати повесть “Сутки”.
Из указанных справок нельзя усмотреть “общей меры”, принимаемой против Вас Главлитом.
Секретарь завсекретариатом Музыка”. (Отметим, что романы “Жизнь и гибель Николая Курбова” и “Любовь Жанны Ней” были переизданы в 1928 году в составе тогдашнего собрания сочинений, после чего не переиздавались; первый из них издан вновь лишь в перестроечные годы; роман “Рвач” к изданию в собрании сочинений 1928 года был запрещен и опубликован только в собрании сочинений Эренбурга в 1964 году.) В 1925 году приехать в Россию Эренбург не смог, он приехал летом 1926 года, но совершить поездку в Сибирь ему оказалось не по средствам. По приезде в Москву Эренбург написал записку Бухарину (она была отправлена не почтой): “[Июнь 1925 года] Николаю Ивановичу Бухарину Дорогой Николай Иванович, очень хочу повидаться с Вами. Мне нужно о многом с Вами поговорить. Я знаю, что Вы очень заняты, но все же прошу уделить мне 1/2 часа. Я думаю пробыть в Москве недели две. Мой адрес: Проточный пер. 16, кв. 3041. Назначьте любое время дня или ночи и напишите. Если Вы никак не можете уделить мне этого получаса, напишите и тогда (хотя мне это было бы очень обидно!) я напишу Вам деловую часть разговора. Но, повторяю, я хочу с Вами поговорить! Жду ответа.
Ваш Илья Эренбург”.
После того как в 1925 году Бухарин поддержал Сталина в борьбе с левыми (эта поддержка в итоге дорого обошлась и ему, и стране), он стал, наряду со Сталиным, центральной фигурой государственной власти со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами; не располагая никакими документами относительно того, состоялась ли в июне 1926 года встреча Эренбурга с Бухариным, выскажем все же предположение, что состоялась, основываясь не только на соображениях психологического плана, но и на сохранившемся письме Эренбурга Бухарину 1928 года, в котором не чувствуется обиды (на что Эренбург всегда был очень памятлив).
Если роман “В Проточном переулке”, написанный Эренбургом в конце 1926 года, был, пусть и с купюрами, напечатан в СССР, то попытки Эренбурга напечатать сатирический роман “Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца”, завершенный в октябре 1927 года, сразу же натолкнулись на стену (впрочем, Эренбург это предчувствовал и, еще работая над книгой, писал 21 сентября Замятину: “Теперь буду кончать моего “Ройтшванеца”, который выйдет, вероятно… в переводах. C’est la vie”42). В середине января Эренбург издал “Лазика” в Париже за свой счет. (М. Осоргин, откликнувшись на новый роман Эренбурга весьма дружественной рецензией, писал: “Эту злющую и остроумную книгу Эренбурга прочесть приятно и интересно, в особенности в первой ее части, в бытовой российской, где у сатирика было больше материала…
Любопытно, кстати, возможно ли будет эту книгу переиздать в России?”43) 3 февраля 1928 года Эренбург писал Лидину: “С моим “Лазиком” дела плохи. Тихонов44 пишет, что Главлит не одобряет. Попробую еще прибегнуть к героическим мерам”45. “Героические меры” – это обращение к Бухарину, на чувство юмора которого Эренбург очень рассчитывал; при этом Эренбург скорее всего не был в курсе все обострявшихся, поначалу в узком кругу, столкновений Бухарина со Сталиным, когда маячившее клеймо “правого” резко ограничивало политические возможности Бухарина, вынуждая подчас к высказываниям более левым, чем ему бы хотелось. “Париж, 22/2 [1928 года] Дорогой Николай Иванович, недели две тому назад я послал Вам через НКИ46 мою новую книгу – “Бурная жизнь Лазика Ройтшванеца”47. Мне думается, что она Вам должна прийтись по вкусу.
Ежели я не ошибаюсь в этом, то помогите Лазику увидеть свет. Дело в том, что Главлит не хочет пропускать эту книгу. Я вспоминаю, что “Хуренито” тоже вышел только благодаря Вашему отзыву, и поэтому Вам пишу касательно “Лазика”.
Я не прошу Вас о какой-либо исключительной мере. Но если Вы найдете запрет несправедливым, Вам легко будет снять его: предисловием или как-нибудь иначе.
Ответьте!
Весной, наверное, увидимся48.
Сердечный привет. Илья Эренбург”.
Во всех письмах того времени Лидину Эренбург спрашивает, не слышал ли он, есть ли надежды на издание “Лазика”. 18 марта: “Мне сказали, что будто бы в “Правде” была ругательная статья о “Лазике”. Если верно, то пришлите. Очень важно!
Слыхали ли Вы что-нибудь о судьбе “Лазика”?” (Слух оказался уткой – редактируемая Бухариным “Правда” о новом романе Эренбурга не высказывалась.) 21 марта, узнав, что в печать не пропустили отрывок из романа: “Только что получил Ваше письмо и чрезвычайно огорчился. Напишите мне, в чем же дело? Неужели даже парижский отрывок не напечатают? Каковы мотивы? Каково отношение к роману и безнадежно ли с ним? Наконец, речь идет об этой книге или обо мне?” Ситуация прояснилась 29 марта 1928 года, когда “Правда” напечатала статью Бухарина “Чего мы хотим от Горького” к 60-летию писателя и его приезду в СССР. С характерной пылкостью Бухарин звал Горького немедленно включиться в работу по созданию “широкого полотна великой эпохи”. Вторая поставленная писателю задача – изобразить советского мещанина так, чтобы ему “пришлось кисло, а в то же время настоящие читатели не только бы не раскисли, а, наоборот, стали бы поспешно засучивать рукава, чтобы еще быстрее приняться за работу”. “Разве это было бы плохо?” – спрашивал Бухарин Горького и тут же переходил к жалобам: “А у нас? Уж если заскулят, так заскулят! Собачьи переулки, Проточные переулки, Лазики Ройтшванецы (последний роман Эренбурга), – дышать нельзя! Размазывать этакую безыдейную, скучную, совсем неправдивую в своей односторонности литературную блевотину это дело неподходящее! Это не борьба, и не творчество, и не литература; это – производство зеленой скуки для мертвых людей”. Н. И. Бухарин в своих программных выступлениях 1928 года, выступлениях, подчас полемически направленных против сталинской программы, ставил масштабные идеологические задачи. Создание книги о судьбе местечкового еврея в пору жесточайших социальных потрясений в этот масштаб не вписывалось как в силу идеологических концепций Бухарина, так и по причине его личных пристрастий в литературе. Отсюда явная несдержанность реплики. Отношения Эренбурга с Бухариным надолго оказались прерванными. 3 апреля Эренбург написал Лидину: “Сегодня мне показали статью о Горьком Бухарина с отзывом мимоходом о Лазике. Очень удручен по многим причинам. Какие последствия? Если услышите что, напишите! Какое отношение ко мне в журналах (Красная новь, Новый мир, Прожектор)? Не изменилось ли?” В журналах Эренбурга печатали, но корнали как хотели (“остались лохмотья”, – написал он об одной такой публикации). Продолжал его печатать и двухнедельник “Прожектор”, бессменным редактором которого оставался Бухарин (А. К. Воронского, соредактора Бухарина в “Прожекторе”, освободили, как сторонника Троцкого, от крупных литературных постов; его место заняли ученики Бухарина А. Слепков и Л. Шмидт).
