Алексей Боровой - Власть
Каково психологическое содержание чувства зависимости? Во-первых, успокоение слабых и трусов, опасающихся, что вне спасительного маяка — власти они будут развеяны, как атомическая пыль. Во-вторых, мещане, скопидомы, шкурники, предпочитающие без борьбы отдать кусочки своего, чтобы оберечь от завистливых и ненавидящих глаз главное свое достояние. В-третьих, специфические эстеты — любители фасадов, декораций, почерпающие силу в созерцании и смаковании «великого». В-четвертых, мыслители и общественные деятели, ищущие алгебру социальных отношений и полагающие прошлый опыт основным условием дальнейших построений. Наконец, косные массы, голодом, тяжким трудом, темнотой привычные к обожествлению палки.
Совокупная работа этих настроений, технически немощных, масс, забитых, угнетаемых, и неумеренность их восторгов перед самыми умеренными подачками, эксплуатация инстинктов паразитарных групп, философский и литературный блеск прихлебателей — вот источник обаяния власти.
И более. Даже те, кто разгадал эту страшную силу самовнушения, кто восстает против нее благодаря сложному ряду привычных и навязчивых представлений, известным навыкам, исторически привычным методам борьбы, собравшись на войну, — забывает о подлинной цели ее и, сражаясь против ненавистной, опостылевшей силы, утверждает новую, столь же универсальную, столь же беспощадную, столь же подчиняющую мертвящим абстракциям реальный мир.
В новые меха льется старое вино, пьянящее головы, упоенные победой. Но проходит хмель, и трезвеющие борцы с изумлением и негодованием взирают на новые сети, ими же сотканные. Вновь наверху — сверхиндивидуальная, отвлеченная сила; вновь человек трактуется как реальность sui generis, как специальная порода, уготованная на вивисекцию во имя высоких целей прогресса, вновь отданная на усмотрение своего волшебного опекуна.
Значит ли, что борьба с социальным вампиром невозможна, что историческому человечеству до последних дней его суждена антиномия: последовательное стремление к самоосвобождению и одновременно закабаление себя социальной мистике, подкрепляемой всеми средствами позитивных арсеналов?
Нет! Анархическое мировоззрение принимает вызов.
Прежде всего оно до конца осознает и разоблачает привычный фетишизм общественных образований. Безвластие есть стихия анархизма. Напитанный пафосом предельного раскрепощения человека, в меру его человеческой природы анархизм стремится поразить самый принцип власти, подсечь ее живые корни.
Речь идет не о метафизических спекуляциях, не о теоретической аргументации против начал, ограничивающих и тем более парализующих свободу человеческой инициативы, но о создании реальных предпосылок такого общежития, в котором не могло бы быть места указанному выше дуализму.
Итак, первый шаг анархизма — категорическое утверждение, что нет разумных оснований к капитуляции человека перед силой, являющейся его собственным порождением и которая поэтому не может встать ни над его волей, ни над его сознанием.
Рост любого исторического общества есть, между прочим, всегда рост автономии его членов.
Ранние организационные формы, суровые в отношении к личной свободе, естественно воспитывают протест личности, постепенно осознающей себя как индивидуальность, как самостоятельное конкретное своеобразие. Вечно расширяющийся круг социальных учреждений, обслуживающих интересы личности, с одной стороны, связывая ее все более сложной и хитрой сетью взаимоотношений — с другой, дает ей же могучие технические средства для ее самораскрытия.
Начиная с тотемических обществ, в которых ранние протестанты пытались наперекор обычаям и суровым санкциям сототемников — «мстителей» утверждать, например, свое брачное право, свободу распоряжения своим чувством, и кончая современными европейскими обществами — всюду жизнь народности, нации, хотя бы идущей как целое к постепенному умиранию, характеризуется ростом личной независимости.
Даже в обществах социалистических, впервые слагающихся на наших глазах (в данном случае для нас важен утверждающийся принцип, а не практические формы его осуществления, определенные незрелостью обществ и сложностью среды их окружающей), в которых воля коллектива как будто все, а личность лишь исполнительный чиновник гигантской канцелярии, роль личности, несомненно, вырастает, хотя процесс этот и маскируется систематически ограничениями личности при помощи неуклюжего центрального механизма. Самая идея коллективного учета, коллективной инициативы, коллективного труда на всех ступенях общественной жизни возникает в виде протеста личности против тех лживых форм «либеральной» свободы, которая, обеспечивая свободу распоряжения для узких привилегированных кругов, одновременно была откровенным, циничным отрицанием прав личности как таковой. Действительная сила буржуазии обеспечивалась не хвастливыми словесными погремушками под именем деклараций, хартий и прочего, украшавшими все ее фасады, но малозаметными на первый взгляд и вместе с тем действительными оговорками, которыми благожелательные эксплуататоры определяли реальную сферу осуществления личных прав.
Социалистические общества, или, вернее, их эмбрионы, даже подчиняя личность как таковую коллективу «равных и равноуважаемых целей» — практической полицейщиной, застенками для протестантов, партийным маскарадом и пр. и пр., тем не менее во внутренних истоках своих одушевлены стремлением обеспечить независимость личности от всяких покушений извне. Исключение делается только для самого просвещенного деспота — коллектива, хозяина, ревниво оберегающего своих бесчисленных приказичков от попыток взаимной эксплуатации.
Анархическое общество, требующее для своего осуществления ряда технических и психологических предпосылок (о чем речь ниже), строит свои утверждения на требовании совершенной независимости личности в пределах данной человеческой природы и ее технических средств. Нет и не может быть в социальной сфере ничего обязывающего личность, определяющего ее акты вне ее добровольного согласия. И последнее может иметь место только при наличии убеждения, что оно не станет источником посягательств на свободное самораскрытие индивидуальности.
Именно таковым явится постоянное господство безличного надындивидуального момента над волей и актами единственной подлинной реальности исторического процесса — человека.
Констатация этой антиномии есть основной мотив анархического отрицания не отдельных только институтов власти, но ее принципа, как бы сложно и искусно ни были замаскированы формы ее выявления. И бунт анархизма против власти абстракций над людьми обусловливается прежде всего тем, что анархическое мировоззрение есть мировоззрение не политически только, не юридически, но реально психически свободной личности.
Этот бунт возможен, неизбежен, имеет место также в силу естественного динамизма личности, охарактеризованного выше.
Этот динамизм не только не мирится с исторически предшествующими конкретными выражениями социальной зависимости, отношениями господства и подчиненности, но вступает в непримиримое противоречие и с той сферой безличного надындивидуального произвола, который по своей природе имеет претензию быть вечным, неувядающим спутником всего социального — любого общения и любой организации.
Этот «идол» бессмертия — самый страшный и упорный «идол». За него цепляются все исторические общества. Теоретическая аргументация признает его неустранимость. Утверждают, что вне действительного чуда преображения человеческой природы, вне универсального просветления поражение «идола» невозможно.
Но если трудно вообще, а для анархизма особенно, поверить в такое чудесное преображение природы, не менее трудно и верить в неизменную буддистскую неподвижность ее.
Таким образом, не меняясь в своей основной материальной сущности, человек благодаря постоянной работе над подчинением сил внешней природы, благодаря усложнению и дифференциации общественных отношений, благодаря нарастанию, укреплению и распространению антагонизмов утончает и углубляет свое самосознание, модифицирует свои запросы, вырабатывает новые формы отношения не только к материальным базам общества, но и к противоречивой, полной исторических фетишизмов идеологии.
Динамика личности есть движение ее самосознания, последовательного раскрытия и крушения нарастающих в процессе общественного развития фетишизмов. Личность, полагающая себя самоцелью и рассматривающая любую общественную форму как служебный орган — хотя бы первично он вырастал стихийно, независимо от чьей-либо индивидуальной воли — не может, естественно, мириться с представлением о существовании каких-либо сил или моментов, ограничивающих ее. И личность восстает не только против исторических конкретных сил, вытекающих из самой природы человеческого общения. Правда, необходимо иметь в виду, что эволюция человеческого самосознания неизбежно должна считаться и с растущими трудностями борьбы — усложнением и утончением самих фетишизмов, ростом их сопротивляемости и пр.
