Н. Балашов - Рембо и связь двух веков поэзии
Современная критика выделяет начало 70-х годов XIX в как особый период в творчестве поэтов, обычно связываемых с символизмом, — не только у Верлена и Рембо, но у Шарля Кро, Жермена Нуво и других, выпустивших сборник «Реалистические десятистишия» (1876). Эти поэты сами не понимали, пишет Арагон, что «массовое появление реалистических тенденций во французской поэзии — это только отзвук Парижской коммуны, отзвук вступления рабочего класса в историю, потрясения старых учреждений, старого поэтического языка всех этих шиповников и лилий»[6].
Прогрессивные деятели культуры не устают напоминать, что Рембо творил в период, когда символистские тенденции не приобрели характера системы, и что даже его «поздние», которые легче всего рассматривать как «символистские», произведения находятся в связи с событиями Коммуны. «Можно сказать, — писал поэт Тристан Тзара, — что сверкающее появление Рембо на небосклоне, еще пламеневшем огнями Коммуны, было означено глубокой печатью восстания. Оно является призывом к энергии в момент, когда интеллектуальная жизнь официальной Франции погрязла в трусости и подлости…»[7]
Известный писатель Пьер Гаскар к столетию Парижской коммуны выпустил книгу, посвященную проблеме «Рембо и Коммуна»[8]. Иные критики — и здесь можно спорить, — например Жак Гошерон в статье «Наш и ваш Рембо», утверждают, что и последние произведения Рембо создавались в период, когда, как считал Гюго, продолжалось «осадное положение», — когда даже Гюго приходилось откладывать опубликование стихотворений или что-то недоговаривать в них. Гошерон видит такую, обусловленную версальским террором, недоговоренность во многих темных местах поздних произведений Рембо и находит в то же время в его намеках надежду, подобную выраженной Гюго в предисловии к «Грозному году» (1872)[9].
II. Из мещанского засилья — на волю
Рембо стал великим поэтом тяжелой ценой. Еще до рождения ему была уготована несчастная жизнь. Он был плодом несчастливого до нелепости брака. Его отец, кадровый пехотный офицер, капитан Фредерик Рембо, видимо, из корысти женился на Витали Кюиф, на девушке из зажиточной крестьянской семьи, в свою очередь вышедшей замуж за офицера из тщеславия, «для фасона». Семья Кюиф имела дом в Шарлевиле и землю поблизости, под городом Вузье. Хотя в браке родилось пятеро детей, четверо из которых выжили, отец, гуляка и непоседа, никогда, даже после отставки, не жил дома, и дети его почти не знали. Мать, некрасивая и уязвленная перед соседями в своем обманутом пренебрежением мужа тщеславии, сосредоточила энергию на деспотическом воспитании детей и управлении домом. Отца поэт никогда не упоминал, хотя, возможно, ненавидел его меньше, чем свою мать.
Жан-Никола-Артюр Рембо родился 20 октября 1854 г., а умер 10 ноября 1891 г. в Марселе.
Родился Артюр Рембо в захолустном провинциальном городке Шарлевиле, расположенном в департаменте Арденн, близ бельгийской границы. С детства будущий поэт попал в классически буржуазный микромир, карикатурно моделировавший общество Второй империи. Все в доме было подчинено престижу и укреплению и так порядочного достатка семьи. Бережливость и степенность были первыми добродетелями в глазах матери, и она насаждала их с суровым упорством и прямолинейностью. Поведение детей было строго регламентировано: когда мать ходила с ними в церковь, на прогулку или на рынок, то они должны были идти попарно, впереди сестры Витали и Изабель, за ними братья Фредерик и Артюр; независимо от погоды полагалось брать с собой зонтики; шествие замыкала госпожа Рембо. Эти образцовые прогулки были посмешищем даже в глазах шарлевильских мещан. Малейшие шалости детей влекли за собой нечто вроде домашнего ареста с сидением на хлебе и воде. Даже в семнадцать лет Артюр не мог надеяться получить от матери несколько су на мелкие расходы. Созданная в доме гнетущая атмосфера оказала особенно глубокое влияние на поэта-подростка, сделав его угрюмым, замкнутым и невыносимо раздражительным.
Вначале мать возлагала большие надежды именно на Артюра. Ребенком он был послушен, набожен, прилежен и блестяще занимался. Его успехи в коллеже были поразительны: он был первым учеником почти по всем предметам, переводился, минуя очередной класс, стяжал все поощрения и награды. Исключительные способности Артюра Рембо и редкостная, Овидиева легкость, с которой он импровизировал латинские стихи, сражали учителей; особенно увлек он молодого преподавателя Жоржа Изамбара. Изамбар занимался с Артюром в свободное время; он привил ему вкус к новой французской литературе и поощрил его опыты писать стихи и на французском языке.
Чаяния матери, надеявшейся вырастить из Артюра своего продолжателя, не сбылись. Домашний деспотизм будил протест в его душе, чтение приключенческих книг, а затем романтических постов и писатетелей-реалистов поддерживало это чувство, блестящие успехи наполняли гордой уверенностью в своих силах.
Госпожа Рембо не замечала, как в душе сына накоплялось недовольство и отвращение к ней, к насаждаемой ею и окружавшей его пошлости. Рембо рассказал об этой взаимонепроницаемости и о волновавших его чувствах в стихотворении «Семилетние поэты».
Артюр тянулся к обездоленным детям бедняков, а мать возмущала его «позорная жалость». Он догадывался о ее бездушии и с детских лет с отвращением читал ложь и черствое себялюбие в голубых глазах матери. Семейный мирок служил ему школой жизни. Поэт-дитя полюбил уединенные мечтания, в которых ему мерещились далекие страны с благодатным климатом, где сияет свобода. А в довершение уже тогда:
Он бога не любил, любил людей, что былиОдеты в блузы и черны, когда домойС работы шли…
Ниже в книге, в комментарии, сопровождающем каждое стихотворение, шаг за шагом прослеживается поэтический путь Рембо. Как раз несколько первых отроческих стихов были напечатаны в журналах, а затем с мая 1870 г., т. е. с пятнадцати с половиной лет, поэт был умерщвлен для публики. С его ведома больше ни одно стихотворение (кроме стихотворения «Вороны», 1872) в годы поэтической жизни Рембо не печаталось. Он издал свое «завещание» «Одно лето в аду», но ни один экземпляр книги не был продан: ни один!
А пока, в течение 1870 г., постепенно происходило перемещение центра творчества юного поэта с написанных под влиянием парнасцев стихов своего рода «пантеистического цикла» к стихам «цикла обличительного», становившимся все более социально насыщенными, а после начала франко-прусской войны прямо направленными против Второй империи.
Первым поэтом, на суд которого решил послать свои опыты юный Рембо, был Теодор де Банвилль.«…Я люблю, — писал Артюр в сопроводительном письме Банвиллю 24 мая 1870 г., - всех поэтов, всех парнасцев, потому что поэт это парнасец, влюбленный в идеальную красоту… Я простодушно люблю в вас потомка Ронсара, брата наших учителей 1830 года, подлинного романтика, подлинного поэта.
Через два года, через год, может быть, я буду в Париже… Я буду парнасцем. Я клянусь, Дорогой Учитель, всегда обожать двух богинь: Музу и Свободу».
Несмотря на эти заварения, можно сказать, что Рембо обходился с поэтами-предшественниками так же, как варвары с античными зданиями, ломавшие их на камень для своих построек. В этом аспекте уже «Подарки сирот» моделировали будущую манеру Рембо — гения «варварского» по отношению к предшествующим традициям, который не столько развивал, сколько безжалостно ломал их, создавая, как и Лотреамон, принципиально хаотическую поэтику, где на смену образам нередко шел аморфный поэтический «текст» — нечто безобразное, а по понятиям старших современников, и безобразное. «Текст» воздействовал не только испытанным оружием поэзии — сочетанием прямого и метафорического смыслов, но отчасти и замещением прямого смысла пугающей фрагментарной метафоричностью, которая обостряла чувство невозможности прямого истолкования и сеяла растерянность у читателя.
Банвиллю Рембо отправил вполне зрелые, но по системе образности в общем традиционные стихотворения. Особенно это касается стихотворения «Солнце и плоть», меньше — «Предчувствия». Первое из них посвящено Афродите. Вначале поэт дал ему заглавие «Верую в единую» («Credo in unam»), пародирующее первые слова христианского символа веры («Верую во единого Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым….»). Следуя парнасским поэтам — «языческой школе», — Рембо уже на шестнадцатом году жизни обвиняет в упадке человечества христианскую религию. Он объявляет, что поклоняется Афродите, и скорбит, что прошли счастливые времена, когда любовь царила на земле.
Стихотворение динамично[10] и проникнуто восторженным пантеизмом. Рембо обращается не к статуе, как это делал Леконт ле Лиль в знаменитом стихотворении «Венера Милосская», но к самой богине, к извечной Афродите, матери богов и людей, которая символизирует все живое в природе.
