Ярослав Могутин - Битники: история болезни
Суд: Как, по-вашему, что он имеет в виду, говоря: "Завтрак, как всегда, голый"?
Гинзберг: Кажется, эта фраза встречается там, где говорят о смертной казни.
Суд: А где говорится о смертной казни?
Гинзберг: Здесь же.
Суд: В предисловии, точнее — во Введении?
Гинзберг: В одном из абзацев той же страницы: "Пускай они увидят, что находится на конце этой длинной газетной ложки".
Суд: Что такое "газетная ложка"?
Гинзберг: Нам преподносят на блюдечке, нас пичкают, кормят с ложечки новостями о смертях, о смертных приговорах и казнях.
Суд: Он употребляет выражение "газетная ложка"?
Гинзберг: Да.
Суд: На какой странице?..
Роль, гениально разыгранная Гинзбергом на суде, — "прогрессивный буржуазный моралист". Именно с этих позиций он рассмотрел наиболее «рискованные» темы "Голого завтрака", интересовавшие судей, таким образом он не только объяснил гомосексуализм, антисемитизм, агрессивный нигилизм и атеизм, «бездуховность» и «аморализм» Берроуза, но и оправдал все это, закончив свидетельские показания чтением стихотворения, посвященного подсудимой книге и ее автору.
Как ни парадоксально, именно суд над "Голым завтраком" стал первой серьезной попыткой дать адекватную оценку этому произведению, определить его значение в истории американской литературы и воздействие на сознание читателей…
"Вы можете включиться в "Голый завтрак" в любой точке пересечения… "Голый завтрак" — это план, практическое руководство… Абстрактные понятия, простые, как алгебра, сводятся к черному говну или к парочке стареющих метисов… Данное руководство умножает уровни восприятия, открытая дверь в конце коридора… Двери, которые открываются только в Т и ш и н е… "Голый завтрак" требует от Читателя Тишины. В противном случае Читатель попросту щупает собственный пульс…"
На суде Мейлер сказал: "Я считаю, что по одной причине мы не можем назвать "Голый завтрак" великой книгой, подобной "В поисках утраченного времени" или «Улиссу» — по причине несовершенства структуры… Я не имею представления о том, каким образом скомпонована эта книга. Ее компоненты отличаются друг от друга так, что создается впечатление пира, где поданы тридцать, а то и сорок блюд. Их можно подать в любом порядке".
Берроуз разрушил форму классического романа. Содержание "Голого завтрака" просто не могло в нее вместиться. Впрочем, трудно было бы представить классический (по форме) роман, написанный на "подзаборном диалекте" (по выражению Мейлера), виртуозное владение которым демонстрирует Берроуз в своих книгах. И именно то, что Мейлер именует "несовершенством конструкции", можно назвать едва ли не самым главным изобретением автора. "Принцип монтажа" полностью отвечает задаче, стоящей перед ним (стремление как можно точнее и убедительнее передать состояние психики наркомана) и удачно сочетается с используемой лексикой. Можно сказать, что в этом случае форма настолько адекватна содержанию, насколько это было необходимо Берроузу для достижения ожидаемого от книги эффекта (а ведь он на него, конечно же, рассчитывал, "работал на скандал", иначе чем же еще можно объяснить реплики, обращенные к Читателю, раскиданные по всему тексту удочки, на которые с мазохистской покорностью ловится каждый, в Тишине, в поисках открытых дверей, в поисках Входа)…
Керуак назвал Берроуза "самым великим сатириком со времен Джонатана Свифта". И подобно Декану Свифту, чей "метод отвращения" он сознательно копирует, автор "Голого завтрака" не боится ни поучать читателя, ни иронизировать и издеваться над ним (Берроуз не собирается никого жалеть или щадить), ни раскрывать перед ним замысел (точнее сказать, умысел, сразу замеченный американским правосудием) своего произведения.
У Берроуза нет героев, у него даже персонажи весьма условны. С "действующими лицами" — еще сложнее, поскольку условно и само действие. Предполагаемые персонажи книги, носящие смешные и странные имена, появляются ниоткуда и исчезают в никуда, они промелькивают, как тени, натыкаясь друг на друга. Иногда они смешиваются в один большой поток, и тогда автор уже с трудом успевает в двух словах охарактеризовать каждого:
"Группа ревущих обезьянопатов раскачивается на фонарях, балконах и деревьях, испражняясь на прохожих. Обезумевшие амоки на ходу отрубают головы, лица потные и отрешенные, с мечтательными полуулыбками… Граждане с начальной стадией бангутота сжимают в руках свои пенисы и зовут на помощь туристов… Арабские мятежники с визгом и воем кастрируют, потрошат и поливают все вокруг горящим бензином… Танцующие мальчики устраивают стриптиз с демонстрацией кишечника, женщины вонзают себе в пизду отрезанные половые члены и пританцовывают, вихляя задницей, после чего швыряют их в желанного мужчину…" и т. п.
"Голый завтрак" — это изображение жуткого карнавального шествия Апокалипсиса, Конца Света, подвластное только таланту "художника, способного возвратиться из Ада с изображением его чудовищных масштабов", выражаясь языком неподдельного, в отличие от Гинзберга, моралиста Мейлера. (Нечто подобное можно наблюдать разве только на ежегодном празднике гомосексуалистов Drag Queen's Halloween в том же Сан-Франциско, когда население города увеличивается в несколько раз от наплыва столь экзотических персонажей, что встретить их в обыденной жизни не представляется реальным.)
Сюжет в книге практически отсутствует. Текст этой феерической антиутопии воспроизводит обрывки полуосознанных, бредовых наркотических видений-галлюцинаций, в которых перемешаны гротескные, доведенные автором до абсурда черты нашего мира и времени, приметы нашей жизни. В разорванную ткань повествования Берроуз виртуозно вплетает огромное количество фактических и документальных материалов, касающихся темы его исследования (Истории Болезни), обнаруживая поистине выдающиеся, энциклопедические познания в интересующих его областях: обстоятельные экскурсы в историю гомосексуальных традиций, ритуалов и обычаев всех времен и народов, подробные описания и "фармакологические свойства" множества наркотиков, воздействие которых он испытал на себе (Что там убогий Венечка Ерофеев с рецептами "Кровавой Мери"! Берроуз, медик по образованию, автор нескольких опубликованных научных исследований, на этом деле "собаку съел"), различные теософские и антропософские концепции и изыскания… Книга снабжена подробными авторскими комментариями, включенными прямо в текст, что значительно облегчает его восприятие. Кроме этого, Берроуза можно назвать полиглотом по части международного (межнационального, межъязыкового) нарко- и гомосленга, которым он овладел в совершенстве…
Сравнив Берроуза с Иеронимом Босхом, назвав его религиозным писателем, Мейлер сказал на суде, что "при чтении "Голого завтрака" возникает ощущение умерщвления духа, и с более сильным ощущением я не сталкивался ни в одном современном романе. Перед глазами встает картина, изображающая то, как бы вело себя человечество, будь человек полностью отлучен от веры".
Думается, что уже тогда, в середине 60-х годов, подобная оценка книги была более чем оправдана. Говоря о Берроузе как о религиозном писателе, Мейлер, безусловно, имел в виду, что американское правосудие имеет дело с религиозным произведением, представляющим не что иное, как совершенно новое мировоззрение, новую ментальность, те самые "новые идеи", о которых шла речь в "Письме Американцу" Сен-Симона, процитированном в начале этой статьи.
То, что "Голый завтрак" имел не только огромное литературное, культурное значение, но и не меньшее социальное, идеологическое воздействие на умы и сердца "поколения разбитых" — сейчас уже бесспорный исторический факт. Но ставил ли сам автор перед собой столь глобальные задачи? Насколько вообще социально содержание книги, умышленно ли, преднамеренно социально? Все эти вопросы очень интересовали и судей.
"Отдуваться" и «оправдываться» за Берроуза пришлось Гинзбергу. Речь шла о политических партиях Интерзоны, подробно описанных в "Голом завтраке": ликвифракционисты (извращенцы, особо склонные к садомазохизму), дивизионисты ("умеренные" гомосексуалисты), фактуалисты (антиликвифракционисты и антидивизионисты) и др.
Суд: Разумеется, их не следует принимать всерьез, поскольку все это является чистой фантазией.
Гинзберг: Конечно.
Суд: И следует, по-моему, обязательно указать на то, что здесь не существует, как мы с вами понимаем, абсолютно никакой связи ни с одной политической партией Соединенных Штатов.
Гинзберг: Да, как я говорил, в этих эпизодах имеются в виду воображаемые политические партии…
Игра такова: судья задает почти риторические вопросы, на которые Гинзберг с поспешной готовностью отвечает то, что от него хотят услышать ("поддавки"). Цель такой игры — усыпить бдительность судей. «Оправдания» выглядят малоубедительными даже после того, как Гинзберг пытается "все свалить" на Гитлера ("Я имею в виду сексуальных извращенцев — достаточно вспомнить Гитлера, Германию под властью Гитлера, ведь их политическая партия состояла из людей не совсем нормальных в сексуальном отношении…") и на Сталина ("Термин «ликви-» принадлежит фашистам и коммунистам и означает политику ликвидации, о которой говорил еще Сталин…").
