Олег Кашин - Всюду жизнь

У меня действительно сдали нервы на этом митинге. Я бродил среди ветеранов (самое ужасное, что они действительно ветераны, то есть те, кого я с младенчества приучен уважать, относясь к ним как к людям заведомо более достойным, чем я сам) и спрашивал каждого: „Вам нравится здесь? Вам нравится этот митинг?“ А они не отвечали даже. Это как в фильме ужасов: ты среди них, совсем один, а они сквозь тебя ходят, извергая слизь, оставляя ее на твоем лице и твоей одежде. К „Идущим вместе“ всегда следовало относиться как к мразям, но 7 ноября нынешнего года они себя переплюнули: одно дело бросать в политические бои традиционных гопников, мечтающих о пейджере (или о чем там мечтают эти недоноски), другое – притаскивать для массовки стариков, которые вовсе не для того побеждали в войне и отстраивали послевоенную страну, чтобы некий Вася Якеменко бросал их под гусеницы интересов некоего Славы Суркова.

Добили же меня флаги, сотни флагов Союза Советских Социалистических республик, – а флаг СССР, конечно, гораздо более симпатичен, чем нынешний триколор. У меня отец в 1991 году работал в Литовском морском пароходстве, и Новый 1992 год мы встречали в Клайпеде у него на судне, „Капитан Реутов“ оно называлось, большой такой сухогруз. На корме его к тому времени развевался литовский желто-зелено-красный флажок, а отец (он электромехаником был) отвел меня в свою маленькую мастерскую в трюме и говорит: смотри, мол. А там среди всяких трансформаторов и прочего хлама лежат аккуратно сложенный красный флаг и металлические серп и молот, свинченные литовцами с трубы. Отец сказал мне, двенадцатилетнему: вот так она, история, на наших глазах и делается, запоминай. И я запомнил. С тех пор я к советскому флагу отношусь как к семейной реликвии, и когда какие-то уроды размахивают моей семейной реликвией, чтобы порадовать Васю Якеменко, мне делается очень неприятно.

Поэтому, уходя с Болотной площади, я перехватил первую попавшуюся старушку, у которой в руках был красный флаг, и, стараясь говорить милиционерским голосом, приказал ей: „Сдайте инвентарь“. Старушка отдала мне флаг, я забросил древко на плечо и торжественно пошел через мост к метро „Третьяковская“. Можете считать меня мелким жуликом или воришкой, но я до сих пор уверен, что сделал важное дело. Спас флаг.

За спасение погибавших

Приятно, читая неинтересную официальную хронику, спотыкаться о знакомые фамилии. Вот на прошлой неделе Путин, если верить его пресс-службе, наградил медалью „За спасение погибавших“ Геннадия Васильевича Коломенского, капитана учебного парусного судна „Крузенштерн“. Спасение погибавших, о котором я расскажу в этой колонке, случилось летом двухтысячного года, но не стану упрекать президента в том, что награда нашла героя спустя почти пять лет, – ничего страшного в этом нет. Вот Рамзана Кадырова более высокая награда нашла, кажется, еще до того, как его главный подвиг был совершен (если, конечно, допустить, что в его жизни вообще будет подвиг), – такой закон сохранения медалей получается, все нормально. Когда капитан Коломенский приедет в Кремль за медалью, надо будет с ним созвониться и встретиться, пива попить. Коломенский действительно хороший мужик.

Теперь – что касается собственно спасения погибавших. Как раз пять лет назад я был на „Крузенштерне“ одним из двадцати штурманских практикантов. Это было что-то вроде награды за хорошую учебу и примерное поведение – нас отправили на эту практику участвовать вместе с парусником в большой парусной гонке, посвященной миллениуму. Гонка состояла из двух этапов: надо было пересечь Атлантику вначале с востока на запад, потом – с запада на восток. В первом этапе мы заняли второе место, уступив питерскому „Миру“, поэтому второй этап для всего нашего экипажа обещал пройти под знаком реванша, ведь что „Мир“ – он хоть и русский парусник, но все-таки не наш „Крузенштерн“.

Второй этап стартовал в канадском Галифаксе. С „Миром“, к нашей всекрузенштерновской радости, с самого начала что-то случилось – он отстал и так и не сумел стать лидером гонки. А мы, наоборот, в первый же день вырвались вперед и значительно оторвались от ближайшего преследователя – аналогичного „Миру“ польского парусника „Дар млодзежи“.

Однако через несколько дней после старта „Крузенштерну“ пришлось выйти из гонки. Сигнал бедствия „Мэйдэй“ посылала польская яхта „Погория“, участвовавшая в регате по классу маломерных судов. На борту „Погории“ случилось ЧП – с мачты на палубу упала девушка, курсант мореходки из города Гдыня Яна Черлиньска. Упала, сломала позвоночник и, как было сказано в радиограмме капитана „Погории“, балансировала между жизнью и смертью. Умирала, короче говоря. А врача на „Погории“ не было.

Сигнал бедствия слышали вахтенные всех судов, участвовавших в гонке. Почему не отреагировали – вопрос к ним. Видимо, регата показалась важнее жизни какой-то восточноевропейской курсантки. Капитан же Коломенский объявил по громкой связи, что „Крузенштерн“ приостанавливает участие в соревновании, снял печати с машинного отделения, поменял курс на 180 градусов и приказал механикам дать самый полный вперед (то есть, получается, назад) – навстречу „Погории“ с умирающей Яной на борту.

Раненую забрали с яхты, положили к нам в лазарет, врач делал ей какие-то уколы, Коломенский тем временем вызвал из ближайшего порта – Сен-Джонс, кажется, он назывался – вертолет спасательной службы, вертолет прилетел часов через пять, наш фотограф Юра Масляев бегал по палубе, снимая процедуру упаковывания Яны в специальную люльку, которую на тросе подняли на борт вертолета. Коломенский очень смешно бегал вокруг Юры и кричал: „Не стой под вертолетом, он на тебя упадет!“ – и все смеялись над Коломенским, потому что понятно, что если вертолет упадет на Юру, ничего не останется не только от фотографа, но и от парусника вообще.

Потом к борту „Крузенштерна“ пришвартовался катер оргкомитета регаты, на катере к нам приехал инспектор, который зафиксировал, сколько времени мы потратили на спасательную операцию, опечатал машинное отделение заново, и „Крузенштерн“ вернулся в гонку. На следующий день мы снова догнали „Дар млодзежи“ и снова стали лидерами. А через три недели, когда Атлантика закончилась и мы пришли в Амстердам, представитель оргкомитета официально зафиксировал нашу победу, и, когда в Амстердам уже пришли все остальные суда, на церемонии с участием какого-то принца нам вручили большой красивый кубок из черного дерева и серебра, специально изготовленный канадскими мастерами для победителя регаты.

И если вы думаете, что на этом история закончилась, то вы ошибаетесь, потому что здесь идет речь о поляках. Месяца через три после финиша регаты капитан Коломенский получил из Международной ассоциации парусных судов (она устраивала регату) уведомление о том, что капитан „Дара млодзежи“ направил в эту ассоциацию жалобу на капитана „Крузенштерна“ – Коломенский, по мнению его польского коллеги, незаконно использовал в парусной гонке двигатель, поэтому победа должна достаться „Дару млодзежи“, а „Крузенштерн“ должен быть дисквалифицирован.

Разбирательство длилось несколько месяцев. Поляки требовали дисквалификации, Коломенский показывал протокол опечатывания машинного отделения, бельгийцы и американцы из парусной ассоциации тихо сходили с ума от неприличных внутриславянских разборок. В конце концов претензии „Дара млодзежи“ специальная комиссия признала необоснованными, но союз канадских городов, предоставивший регате тот красивый кубок, неожиданно вспомнил о том, что кубок – переходящий, и потребовал от российской стороны его вернуть. Сейчас кубок стоит в каком-то канадском музее – видимо, до следующего миллениума.

Польская девушка Яна все это время лежала у себя в Гдыне в больнице, приходя в себя после травмы. В калининградских газетах, в которых написано о том, что Коломенскому дали медаль, я прочитал, что девушку после травмы бросил ее жених, с которым она вместе ходила в море на „Погории“. В самом деле – зачем ему она с переломанным позвоночником-то?

Сейчас, когда варшавские и московские власти обмениваются топонимическими приветствиями – они нам Дудаева, мы им Муравьева-вешателя, – я вспоминаю девушку Яну и капитана „Дара млодзежи“.

Революция еды

Коль скоро мы заговорили о еде, давайте и дальше о ней. Я больше никогда не пойду есть в „Макдоналдс“. В субботу ездил в Солнечногорск на допрос по делу Кашина-Яшина (по доброй традиции, следователь неделю вызванивал меня по мобильному, наконец уговорил приехать – приезжаю, а его, конечно, нет; так я и остался не допрошенным). На каком-то этапе захотелось есть, а Подмосковье тем и отличается от нормальных русских областей, что там в каждом райцентре имеется „Макдоналдс“. Поел, вернулся домой – а там любимая женщина ни с того ни с сего (раньше с ней такого не бывало) говорит: „Хочу в „Макдоналдс“. Пришлось идти второй раз, а два раза по три гамбургера – это, я вам доложу, кошмарный удар по желудочно-кишечному тракту. Уже вон сколько дней прошло, а я без содрогания о „Макдоналдсе“ думать не могу и, полагаю, не смогу еще долго. Поэтому, когда поеду в Солнечногорск или еще куда и проголодаюсь, есть пойду в какое-нибудь менее одиозное заведение – слава Богу, таких на Руси сейчас много.