Александр Горянин - Традиции свободы и собственности в России

То есть, одно недоказанное предположение кладется в основу другого недоказанного предположения, а оно — в основу третьего. Самое первое из предположений опирается на догадку, которая базируется на гипотезе, с помощью одного трюка создается алиби другому9.

Ленивые умы не задумываются о шаткости сооружения. С какой стати? Почтенный иностранный ученый, самые разнообразные ссылки — на Гоббса, Вебера, Писарева, Маркса (а как же!), Котошихина, Леви-Брюля, Струве, Милюкова — чего еще требовать? И беспочвенные пайпсовы утверждения охотно клонируются российскими публицистами второго и следующих рядов. Среди них почти нет авторов с выстраданным мнением — таких в любой стране немного. Эти ряды в основном пересказывают друг друга. У нас эта публика легко диагностируется как по кратким штампам (что делать и кто виноват, дураки и дороги, история не имеет какого-то там наклонения и т.д.), так и по штампам чуть более развернутым, но все равно выдающим неумение соотнести расхожие басни с живой жизнью. Например: «Либерализм в России провалился. Либерально-демократическое устройство общества отвергается нашим (или «этим») народом». Или: «России присущи иные принципы жизни: коллективизм, общинность и соборность...». Затвердивший подобное, можно побиться об заклад, сроду не видел «общинности» (по крайней мере, в России), замучается объяснять, что такое «соборность». У авторов такого рода отсутствует интеллектуальное мужество чуть-чуть сфокусировать зрение и разглядеть, что основной принцип либерализма, состоящий в том, что ни один человек не может быть выше другого по своим правам10, как раз и есть наше народное понимание справедливого устройства жизни. А уж как наш соотечественник не любит, чтобы государство лезло в его дела! В этом смысле он прямо-таки идеальный либерал.

Данный текст — не рецензия на Пайпса, а возражение на тезис (неважно даже, чей), гласящий, что России чуждо понятие собственности и свободы. От Пайпса же не уйти потому что современные российские адепты этого экзотического тезиса особенно обильно черпают его именно у данного автора. Для начала сосредоточимся на собственности, а затем перейдем к законоправию и личным свободам.

Вопрос же о том, можно ли вообще считать профессора Пайпса ученым, обсуждать, так и быть, не станем, хотя его недавняя статья «Бегство от свободы» (Richard Pipes. «Flight from Freedom: What Russians Think and Want», Foreign Affairs, May-June 2004) соблазняет поднять этот вопрос. Обратившись, на свою беду, к современности, Р. Пайпс делает несколько удивительных заявлений. Например: «Всего 3,9 млн российских граждан владеют собственностью, достойной какой-либо заботы». Сегодня в России, по Пайпсу, происходит скачок назад — «к обществу разрозненных, но в целом самостоятельных деревень, существовавших в эпоху Московского царства». Толково, ничего не скажешь. А вот еще замечательный пассаж: «До 1861 года подавляющее большинство жителей России были крепостными». Достаточно хорошо известно, что этот показатель составлял около 28% (22,5 млн освобожденных от крепостной зависимости на 80-миллионное население страны), незнание подобных фактов для профессионального историка — вещь, мягко говоря, авангардная. Сергей Земляной, автор «Русского журнала», имел некоторые основания озаглавить свою заметку о Пайпсе «Невежество как демоническая сила». Столь же выразительно («Памперсы для Пайпса») назвал свою статью в «Новой политике» публицист Алексей Кива, очарованный утверждением маститого русиста о том, что треть россиян, проживающих в сельской местности и маленьких городках, «не знает о том, что советского режима больше не существует» (причем это у Пайпса не метафора, как может кто-то подумать, а прямое утверждение).

Нет, не будем заходить так далеко11, тем более, что для заметок с подобными заголовками мировая русистика предлагает нам куда более яркие мишени. На фоне какого-нибудь Стефана Куртуа профессор Пайпс — просто Геродот. Отнесем статью «Бегство от свободы» на счет почтенного возраста ее автора, разменявшего уже девятый десяток, и всерьез обсудим предпринятую им 30 лет назад попытку ревизии российского исторического пути в той ее части, где речь идет о полноценной и условной собственности, бедности и богатстве, свободе и несвободе.

Полноценная или условная?

Нестыковки гипотезы Пайпса с установленными фактами начинаются с первых веков русской истории. Уже тогда земельным собственником можно было стать через покупку, дарение, мену, наследование, а также явочным порядком на незанятых землях (трудовое и заимочное приобретение права собственности).

Почему Древнерусское государство распалось на отдельные самостоятельные княжества? Как раз потому что сложилось крупное боярское землевладение, по богатству часто не уступающее великокняжескому. Богатое боярство стало главной политической силой процессов распада.

Именно во времена Киевской Руси сформировался такой тип землевладения, как вотчина, она же отчина — т.е. отцовская собственность. Гарантии владельцам вотчин в том, что их древние права на земельную собственность неприкосновенны, специально подтвердил княжеский съезд в Любече в 1097 году. Вотчины просуществовали в общей сложности не менее девяти веков. Вотчинные земли закладывались, перезакладывались, дробились между многочисленными наследниками, продавались, дарились монастырям для посмертного поминания. Были широко распространены «купленные вотчины». С «условными владениями» такого быть не могло.

В княжествах, присоединенных к Московскому, многие крупные землевладельцы были лишены своих вотчин, но не потому, что владели своими вотчинами «условно». Они пострадали как противники московских великих князей. То же самое было обычным делом в Европе — история европейских земельных конфискаций и реквизиций составила бы тома. В одной лишь Ирландии при Кромвеле, да и позже, конфисковывались земли всех, кто косо посмотрел на англичанина. Впрочем, после опричнины конфискации и в России — достаточная редкость.

Условное поместное землевладение появились на седьмом веке русской государственности, после чего просуществовало два с небольшим века, теряя свою «условность» буквально с самого начала. Условное землевладение — не более чем частный случай на фоне более чем тысячелетней традиции собственности в России.

Стремление государства пополнить свое служилое сословие верными людьми и поощрять их верность предоставлением земельного надела, вполне логично. «Предоставлять» можно было по-разному. После присоединения в 1463 году Ярославского княжества к Москве Иван III направил туда дьяка Алексея Полуектова с правом «отписывать» в казну вотчины неслужащих бояр и детей боярских. Но те из них, кто поступали на службу великому князю московскому, сохраняли свое вотчинное землевладение.

Первое упоминание о «поместниках» или «помесчиках» — дворянах, получивших землю «по месту» (службы), встречается в Судебнике 1497 года. На протяжении трех поколений все взрослые и готовые служить лица, не принадлежащие к низшим сословиям, обеспечивались земельными пожалованиями. Поначалу надел «помесчика» действительно не мог быть продан, заложен, а самое главное — против этого и было направлено острие реформы! — не мог быть завещан монастырю. Рост могущества монастырей крайне тревожил монархов, и не только русских. В связи с названными ограничениями такую форму владения и называют условной. Однако поместье переходило по наследству сыну «испомещенного», если тому уже было 15 лет и он не имел препятствий к несению военной службы. При тогдашней многодетности сыновья были практически у всех.

Поместья наследовались и по другим основаниям. Как подчеркивает в своей книге «Власть и собственность в средневековой России» (М., 1985, стр. 93) историк В.Б. Кобрин, «источники свидетельствуют, что поместье было наследственным (если не де-юре, то по крайней мере де-факто) с самого начала» (как ни жаль огорчать Егора Гайдара, уверяющего, что поместья не наследовались).

Пик поместной системы — опричнина (1565-1572), но и тогда поместная система не стала, просто не могла стать, преобладающей в стране. Странно, что Пайпс не упомянул (думаю, по незнанию) про законы Ивана Грозного, направленные как раз на то, чтобы облегчить превращение вотчинных земель в поместные, и, казалось бы, подкрепляющие его (Пайпса) рассуждения. О каких законах речь? Земли для «испомещения» нехватало, и власть пошла на обычные для любой власти хитрости: она попыталась ограничить право завещания вотчины. Ее запретили завещать кому попало, а только прямым или ближайшим боковым родственникам, и только до четвертого колена, «а далее внучат [т.е. правнукам при отсутствии детей и внуков] вотчин не отдавать роду». Вотчинник, не имевший ни детей, ни внуков, ни ближайших боковых родственников (интересно, сколько таких нашлось?), лишался права завещать вотчину жене обычным образом, он мог это сделать только на ее «прожиток».