Журнал Q - Журнал Q 10 2012
Черчилль носился с идеей просто составить списки подлежащих уничтожению и обязать всех офицеров союзных войск после их опознания расстреливать на месте без всякого суда и следствия».
Ещё одна цитата.
«Министр финансов США Генри Моргентау выдвинул «Программу по предотвращению развязывания Германией третьей мировой войны». Предполагались расчленение и децентрализация страны, полное уничтожение тяжёлой промышленности и авиации и фактически превращение её в аграрную территорию под жёстким контролем США и Великобритании. Как выразился Моргентау, Германия отныне должна представлять из себя «одно большое картофельное поле». Или «территорию-призрак». Что кому больше нравится… Схожими были и настроения президента Рузвельта. 19 августа 1944 года он заметил: «Мы должны быть по-настоящему жёсткими с Германией. И я имею в виду весь германский народ, а не только нацистов. Немцев нужно либо кастрировать, либо обращаться с ними таким образом, чтобы они забыли и думать о возможности появления среди них людей, которые хотели бы вернуть старые времена и снова продолжить то, что они вытворяли в прошлом».
Тем не менее процесс начал работу. И практически снесённый с лица земли авиацией союзников старинный имперский Нюрнберг, в котором каким-то чудом сохранился лишь Дворец правосудия, становится ареной борьбы, в которой принимают участие политики и дипломаты, спецслужбы многих стран, нацистское подполье. К тому же уже развёртываются и полыхают фронты холодной войны между вчерашними союзниками.
Майор советской контрразведки Денис Ребров оказывается в центре этой борьбы, открытой и тайной. «Генерал Филин считал, что поколение, к которому принадлежал Ребров, поколение особое. Это были молодые люди действительно с горящими сердцами, свято уверенные, что лучше них никто на белом свете не умеет смеяться и любить, действительно готовые на подвиг и на труд, верящие в высокие идеалы. Сам Филин, родившийся за двадцать лет до революции, испытал и пережил слишком многое и многих, чтобы быть похожим на них. Но именно в появлении этого поколения он видел оправдание тому кровавому ужасу, что принесли революция и Гражданская война… Они и впрямь, думал он, способны построить новую жизнь. И потому с отчаянием видел, как они, такие молодые и прекрасные, те, с кем связаны были все его надежды, первыми гибнут в мясорубке войны. Так погиб под Москвой и его собственный сын, в самые первые дни войны записавшийся в добровольцы…» И здесь, в немецком городе, где ещё недавно громыхали нацистские парады, а теперь среди развалин обитают тени людей, готовых на всё ради пачки сигарет и куска хлеба, откуда на человечество ежедневно обрушивается правда о немыслимых преступлениях, Ребров встречает княжну Ирину Куракину, принадлежащую к семье российских аристократов-эмигрантов и работающую на процессе переводчицей французской делегации. И это не просто встреча двух молодых людей, тут две части трагически расколовшегося русского мира потянулись друг к другу. Тогда, сразу после Великой Победы, многим вдруг показалось, что соединение и примирение между ними возможно.
Особое место в книге уделено темам, которые приобрели особое звучание в наши дни, когда вокруг итогов и причин войны идёт столько споров. И главные фашистские преступники, подобно нынешним «историкам» вроде Суворова-Резуна, тогда всячески пытались доказать, что нападение на Советский Союз было вынужденным, превентивным…
«– Видишь ли, Денис, если всю гитлеровскую верхушку просто перебить, передавить, как скорпионов, то пройдёт немного времени, и начнут говорить, что это была просто месть победителей… Будут утверждать, что преступления преувеличены, факты подтасованы, документы подделаны.
– После всего, что было! – недоверчиво воскликнул Ребров.
– После всего, что было, – спокойно подтвердил Филин. – Желающие найдутся. Их уже и сейчас достаточно. А пройдёт время… Всё поставят с ног на голову. Станут говорить, что это мы напали…
– Мы? На фашистов? Бред какой-то!
– Это тебе сегодня кажется невозможным. А завтра появятся провокаторы, просто откровенные враги, которые начнут обвинять нас в том, что мы воевали не так.
– Да мы же кровью захлёбывались!»
Герои книги сделали всё, что могли, в схватке с врагом, от которого нельзя было ждать пощады. Способны ли на такое мы, сегодняшние?
Настроенный голос
Сергей Есин. Дневник. 2009. М., издательство Литературного института им. А.М. Горького, 2011
19.02.2012
Загадка определенно есть.
Первые из опубликованных дневников писателя Сергея Есина датируются 1984 годом. Этот том — дневники за 2009-й. Выходит, уже более четверти века Есин со своей фирменной лукавой полуулыбкой вглядывается в современников и времена («эпохой» всю эту маету и суету язык не поворачивается назвать).
Еще не все года опубликованы (я, например, не видел записей за 1991 или 1993 годы — а очень любопытно) — но круг читателей у дневников сложился минимум лет пятнадцать как.
Согласен я или не согласен с точкой зрения Есина (а я, как правило, согласен), безусловно одно: эти дневники станут одним из наиважнейших свидетельств о наших днях. Притом что никаких сенсаций и сплетен о тайных интригах тут нет вовсе.
Я сам читаю уже, наверное, том восьмой или девятый, наверняка знаю, что ничего оглушительно нового не узнаю, когда прочту очередную есинскую «летопись» за год, — и тем не менее меня не оторвать от этого чтения.
Но почему?
Я вот сказал «ничего нового не узнаю» — но с другой стороны, что мы такого нового узнаём, когда судорожно листаем бесконечные перекрестные ссылки Сети? Что от этих знаний остается спустя неделю, день?
Это в есинских дневниках я впервые прочел не его, но им услышанную и так удивившую меня фразу: «Мы знаем всё больше и больше о всё меньшем и меньшем».
Есин подходит к временам с какой-то другой стороны. Явно неглупый человек поставил себе задачу не мыслить глобально — и такой подход вдруг открыл что-то до сих пор не сформулированное никем.
«Я пишу не дневник, а летопись обывателя», — признаётся Есин.
Тут нет никакого кокетства — несмотря на то что слова эти произносит автор многих романов (как минимум один из которых, «Имитатор», имеет статус культового), лауреат премий, председатель жюри кинофестивалей, до недавнего времени ректор Литинститута, и прочая, и прочая.
Что такое, в конце концов, дневники Пришвина или Чуковского — которые вдруг осветили самую важную и страшную часть XX века совсем иначе, чем до этого литература и публицистика? Это именно свидетельства не столько участников событий, сколько наблюдателей, которые, как им самим казалось, находились на кромке истории.
Но выясняется, что с этой кромки многое видно куда лучше. В деталях скрывается не только дьявол, но и дух. Если не святой — то дух времени точно.
«Не обвиняйте меня в излишних социальных подробностях, — продолжает Есин. — Обыватель в наше время обижен, он недооценён, его раздражает богатство, которое он проморгал… телевидение, депутаты, успешные писатели, даже ушлые преподаватели, которые плохо исполняют свой долг».
И дальше, без перехода: «Вечером варил щи из кислой капусты. Это на дни после праздника».
После этих щей я в очередной раз понимаю, что имею дело, конечно, не с архиватором всякой незамысловатой всячины, а с умнейшим и тонким человеком, редким ценителем слова и жеста. Есин нашел (придумал? создал?) очень сложный интонационный рисунок для своих дневников.
Привычных дневниковых примет в виде бесконечного сведения счетов с друзьями и недругами (с друзьями — чаще), откровенной злобы и неустанной мстительности (привет и поклон Нагибину, хотя не только ему), самотерзания и тайного самолюбования — всего этого у Есина вроде бы и нет.
Вроде бы… Потому что ирония, сарказм, раздражительность — всё это присутствует, но будто бы на пятой горизонтали. Тяжкое, неприятное, горькое — всё это как лекарство, почти без остатка растворяется в тихой интонации.
Есин откровенен, но не навязывает читателю свои откровения. На какие-то потайные вещи он время от времени намекает — и этого внимательному читателю оказывается достаточно. Хорошая, умная недоговорённость — главная отличительная есинская черта.
