Эксперт Эксперт - Эксперт № 01 (2013)
Восстановление независимости в 1945–1948 годах означало приход к власти новой элиты, которая состояла частично из технократов, а частично из лидеров национально-освободительного движения. И среди тех, и среди других христиан было куда больше, чем среди всего населения страны. Больше половины членов первого корейского кабинета министров были христианами, а Ли Сын Ман даже пытался сделать молитву обязательным ритуалом в корейском парламенте. В 1952–1962 годах христиан среди южнокорейской элиты (высшее чиновничество и армейский генералитет) был 41%, в то время как в начале 1960-х доля христиан в общей численности населения составляла лишь 5,3%.
Тонкий баланс
Впрочем, христианство не оставалось религией элиты. После Корейской войны оно пошло в массы и за два-три десятилетия стало главной силой, определяющей корейский религиозный ландшафт. Немалую роль тут сыграла активная деятельность американских проповедников, а также косвенная поддержка властей, шире говоря, элиты, к тому времени в основном христианской. Многим было памятно и единство, которое христиане продемонстрировали в годы Корейской войны. В 1950–1955 годах в огромных лагерях беженцев именно христианские церкви часто становились главными центрами самоорганизации и самоуправления. Наконец, сыграло свою роль и окончательно закрепившееся к тому времени восприятие христианства как религии прогресса и развития — тогда мало кто из корейцев сомневался, что только экономический рост и технический прогресс могут решить проблемы страны.
Массовая евангелизация привела к тому, что доля христиан в населении Южной Кореи выросла с 5,3% в 1962 году до 12,8% в 1972-м. А в 1984 году достигла 23%. С тех пор рост числа христиан замедлился, возможно, потому, что все, кто в принципе был склонен к религиозной активности, были к тому времени уже охвачены миссионерскими усилиями.
Кстати, недавно скончавшийся Мун Сон Мен, основатель пресловутой Церкви Объединения, в самой Корее известен мало и воспринимается скорее как фигура одиозная и одновременно курьезная. В корейском протестантизме доминируют куда менее экзотические направления — баптисты, пресвитериане, методисты.
При этом религиозное влияние христианства не означает, что оно является заметной политической силой. Во-первых, при всех прохристианских симпатиях южнокорейской элиты Корея — светское государство. Во-вторых, корейский протестантизм разобщен, он состоит из множества направлений, групп и церквей, которые не слишком склонны к совместным политическим демаршам. Хотя большинству корейских протестантов свойственны умеренно правые взгляды и симпатии к США, среди христианских лидеров есть немало политических активистов самого разного толка. Однако в целом на политику как таковую христианская община Кореи влияет мало.
В любом случае нынешняя Южная Корея — одна из немногих стран Азии, где христианство не только доминирует в религиозной жизни, но и воспринимается как основная национальная религия.
Сеул
По пути Хомейни
Геворг Мирзаян
История Ближнего и Среднего Востока не знает успешного сосуществования политического ислама и модернизации. Создать прецедент пока может лишь Иран
Фото: AP
«Арабская весна», по сути, похоронила арабские государственные проекты, основанные на светском национализме. Новые режимы (Египет, Тунис) заявили, что они в своих странах будут строить новый проект — демократию, основанную не на либерализме, а на исламе. Однако многие на Западе сомневаются, что ислам, инкорпорированный в государственные институты, окажет положительное влияние на развитие страны. Они утверждают, что ни в одной стране на Ближнем и Среднем Востоке, где сильны позиции традиционного ислама, он не уживается с политической и экономической модернизацией. Немногочисленные попытки провести ее влекут за собой либо ответную реакцию традиционных сил (Иран), либо установление жесткого авторитарного режима и проведение модернизации из-под палки (Турция периода Ататюрка). Это позволило ряду исследователей говорить о полной несовместимости ислама с модернизацией, о его ущербности.
Между тем специалисты-исламоведы говорят, что подобный симбиоз вполне возможен. Ведь в чистом своем виде ислам не выступает против модерна. «В модерне и исламе действительно очень многие вещи совместимы. Если мы возьмем идеальную модель исламского государства и либеральную демократию, то увидим, что в них много общего. Например, принцип справедливого правления, разделение властей, принцип совещательности (Шура, прописанная в Коране), принцип выборности правителей (из четырех праведных халифов трое были избраны)», — говорит доцент кафедры регионоведения и исламоведения Института востоковедения и международных отношений Казанского федерального университета Ильшат Саетов .
Да и модернизация в исламском мире проходила — просто в иной форме, чем на Западе. «Есть некое ядро мирового капиталистического модерна, а есть эксплуатируемая периферия. И никто еще, в общем-то, не опроверг гипотезу, что модернизация внутри мусульманского мира по преимуществу преследовала цель встраивания его в эту мировую капиталистическую периферию, необходимую для дальнейшего развития западного ядра», — говорит директор исследовательских программ Фонда Марджани Игорь Алексеев . Модернизация осуществлялась, например, в виде создания современной нефтяной индустрии, обучения специалистов-нефтяников. Даже сейчас, во время «арабской весны», в исламских странах нет серьезного стимула заниматься экономической модернизацией. «В арабском мире есть запрос не столько на экономическую модернизацию, сколько на социально-политическую и духовную эмансипацию против тирании, против тоталитаризма, против засилья коррупции и всего прочего, за достоинство и честь, понимаемые каждым по-своему», — говорит Игорь Алексеев.
Нежелание властей проводить экономическую модернизацию отчасти и привело к сохранению на Ближнем Востоке традиционных консервативных общественных отношений. Ведь ближневосточные страны так и не прошли нормального процесса урбанизации. Поскольку они получили независимость в период перехода от индустриального общества к постиндустриальному, там не создавались масштабные производства. А именно такие производства, требовавшие множества рабочих рук, и должны были стимулировать переселение людей в города и ликвидацию традиционной патриархальной сельской общины. В результате «в отсутствие роста производства гиперурбанизация, которая началась с 1970-х годов и особенно активно шла в 1980-е и в 1990-е в Египте, приводила просто к тому, что люди целыми деревнями переселялись в мегаполисы, сохраняя деревенскую структуру. То есть сельская община переселялась на городскую окраину, строила там небоскреб и воспроизводила в этом небоскребе систему социальных связей своей родной деревни. Там был тот же сельский староста, который жил где-нибудь на верхнем этаже, распределял квартиры в доме и определял, кто будет сдавать, кто будет где жить. Исламский фундаментализм, исламский революционизм, исламский национализм — все это попытки как-то соотнести ислам с модерном», говорит Игорь Алексеев.
Когда говорят о политическом исламе, на ум приходят три страны Ближнего и Среднего Востока, где власти, по крайней мере на словах, сделали религию основной несущей конструкцией государства: Пакистан, Турция и Иран. Ни в одной из них симбиоза политического ислама и модернизации не произошло. И лишь в Иране он еще возможен.
Пакистанский провал
Наряду с ненавистью к Индии и культом армии ислам стал одним из столпов, на которых зиждется пакистанский государственный проект. Вера оказалась, по сути, единственным способом самоидентификации жителей независимого Пакистана после раздела Индии, их отличием от братьев по крови, живших по ту сторону границы. «Индуисты и мусульмане принадлежат к двум различным религиям, философиям и социальным обычаям. Они не могут заключать между собой браки, обедать в одном заведении, соответственно, они принадлежат к двум разным цивилизациям, которые основаны на различных идеях и концепциях», — говорил основатель Пакистана Мухаммад Али Джинна . В результате целый ряд религиозных норм (включая нормы шариата, а также перевод закята в разряд обязательных государственных налогов) перекочевал из Корана и Сунны в конституцию и уголовный кодекс. Однако несмотря на всю теоретическую совместимость ислама и модернизации, нынешняя Исламская Республика Пакистан находится в крайне плачевном состоянии.
Одной из основных причин краха Пакистана стало не просто игнорирование, а стимулирование государством различных исламских радикальных группировок. Сначала власти пытались использовать их для дестабилизации оспариваемого у Индии штата Джамму и Кашмир, где пакистанские боевики регулярно устраивали теракты. Затем пакистанская разведка выращивала радикальных исламистов для поддержания антисоветского джихада в Афганистане. В итоге пакистанские власти сами создали на своей территории целую россыпь радикальных исламистских организаций, а впоследствии уже не могли их контролировать.
