Харуки Мураками - Подземка
Молчание.
— Поэтому я старался почаще ходить в больницу, побольше проводить времени с сестрой.
Однако для Тацуо поездки в больницу даже через день — дело нелегкое. Он ездит на машине, и на дорогу в одну сторону уходит около пятидесяти минут. Фирма разрешила пользоваться машиной после окончания рабочего дня. Начальство знает о его постоянных поездках в больницу к сестре. Тацуо за это признателен.
Вечером, когда работа окончена, Тацуо едет в больницу. Около часа проводит с сестрой: разговаривает, берет за руку, кормит йогуртом, тренирует речь. Затем понемногу восстанавливает утерянную память о прошлом: «Помнишь, как ездили туда-то… делали то-то».
— Потерять память о семье — это как часть тела отрезать. Горше некуда. Рассказываю ей старые истории, а у самого временами невольно дрожит голос. Сестра спрашивает: «С тобой все в порядке? »
Свидания в больнице разрешены до восьми, но для Тацуо делают исключение. Напоследок он собирает грязные вещи для стирки и опять возвращается в фирму. Там оставляет машину, пять минут идет пешком до метро и с тремя пересадками возвращается домой. В электричках проводит чуть больше часа. Когда приходит домой, дети уже спят. Для такого семьянина, как Тацуо, очень печально, что времени на детей просто нет. Подобная жизнь длится уже год и восемь месяцев. Будет неправдой сказать, что он от нее не устал. Сколько она еще продлится, не скажет никто.
На обратном пути из больницы, сжимая руль машины, Тацуо сказал:
— Травма в результате аварии — еще куда ни шло. У каждой аварии есть свои резоны, свои причины. Но как подумаешь, что виной всему такое бессмысленное, такое дурацкое преступление… Руки опускаются.
Он слегка кивнул и на время замолчал.
— Подвигайте правой рукой, — прошу я Сидзуко.
Та шевелит пальцами. Видимо, через силу — пальцы двигаются медленно. Они то сжимаются в кулак, то распрямляются в ладошку.
— А можете пожать мне руку?
— Хорошо, — отвечает она.
Я кладу четыре пальца своей руки на ее маленькую — совсем как у ребенка — ладонь. Пальцы тихонько смыкаются — совсем как лепестки засыпающего цветка. Теплые, пухловатые пальцы молодой женщины. Они куда сильнее, чем я предполагал. Сидзуко некоторое время сжимает мою руку. Сжимает, словно ребенок держит важную вещь, доверенную ему родителями. В ее руке чувствуется отчетливая мысль. Ей явно что-то нужно. Но, скорее всего — не от меня. От «того другого», кто за мной. Но «этот другой» должен пройти долгий путь, чтобы непременно в меня вернуться. Извините за непонятную фразу. Просто мне так показалось.
Наверняка нечто из ее головы рвется наружу. Я почувствовал. Нечто очень важное. Но выпустить его толком не удается. Способы и силы, которые могут выразить это, пусть на время, но утеряны. И это нечто существует внутри нее, в некоем месте — живо-живехонько. А ей лишь остается, сжимая чью-нибудь руку, тихонько взывать: «Оно там! »
Она долго-долго не отпускала мою руку.
— Спасибо, — поблагодарил я, и пальцы медленно и тихо распустились.
— Если проводить день за днем у постели, прогресс выздоровления почти незаметен — все протекает крайне медленно. Но если посмотреть в перспективе, она поправляется однозначно. Не будь этих изменений, каждый день превращался бы в пытку. Кто как, а я бы не вынес. Хотя уверенности в том, что не вынесу, у меня нет. Однако в Сидзуко есть сильное стремление скорее поправиться. Я это чувствую. Это стремление поддерживало меня до сих пор.
Врачи реабилитационного центра не могут не оценить ее отчетливую волю и выносливость.
— Она никогда не говорит «тяжело», «устала», — продолжает, сжимая руль, Тацуо. — После перехода в эту больницу ежедневные занятия велись все год и три месяца. Она тренировалась двигать руками и ногами, говорить, помимо этого выполняла под контролем врача другие упражнения для восстановления разных функций. Даже посторонним взглядом заметно, что это непросто. Требуются неимоверные усилия и терпение. Наверняка давят всякие мысли. Но на вопрос врачей и медсестер «устала? » она ответила согласием всего три раза. Всего три!
Именно это позволило ей восстановиться до такой степени, утверждает весь персонал. Пока она первые несколько месяцев лежала без сознания, подключенная к аппарату искусственного дыхания, врачи считали, что восстановление невозможно, хотя вслух этого не говорили. О том, что она сможет говорить, даже не мечтали.
— Что вы хотите сделать, когда поправитесь?
— Уееий.
Этого мне не понять.
— Путешествовать… да? — подумав, спрашивает брат.
— Да, — отвечает она и кивает.
— А куда хочешь поехать?
— И-нии-ан.
Это было сверх понимания. Но, попробовав несколько неудачных вариантов, пришли к выводу, что речь идет о Диснейлэнде.
— В смысле — Диснейлэнд? — задает вопрос брат.
— Да, — отвечает она и уверенно кивает.
Если честно, связать между собой «путешествие» и «Диснейлэнд» непросто. Мы — живущие на территории Большого Токио мы — поездку в Диснейлэнд путешествием не считаем. Но если предположить, что у нее в голове отсутствует осознание расстояния между «здесь» и «Диснейлэнд» (причем так оно, по-видимому, и есть), то «поездка в Диснейлэнд» представляется «путешествием в неизвестность». Соберись мы сейчас в Гренландию — что мы, в принципе, о ней знаем? Но если по существу, ей добраться до Диснейлэнда труднее, чем нам поехать в самую дальнюю точку мира.
Дети Тацуо (восемь лет и четыре года) прекрасно помнили прежние поездки в Диснейлэнд с Сидзуко, и каждый раз, приходя в больницу, рассказывали ей о тех поездках: как им был весело. Так Диснейлэнд стал для нее символом «свободы и выздоровления». Но помнит ли она сама о тех поездках, не знает никто. Это может быть воспоминание, уже внесенное извне. Ведь она не помнит даже свою комнату в доме родителей.
Однако пусть это реальность или фантазия, в ее сознании существует однозначный образ Диснейлэнда. Я могу ощутить его совсем рядом, но что конкретно представляет собой этот образ, неизвестно. Моя бы воля — хотел бы я его увидеть ее глазами. Но это, естественно, невозможно. Увидеть его может лишь одна Сидзуко.
— Хотите съездить в Диснейлэнд всей семьей? — спрашиваю я.
— Да, — ясно отвечает она.
— С братом, его женой и детьми? Она кивает.
Тацуо говорит, обращаясь ко мне:
— Только нужно прежде хоть немного научиться кушать и пить ртом, чтобы удалить из носа трубку. Тогда и съездим всей семьей на машине.
Затем берет Сидзуко за руку.
— Хорошо бы поскорее, — говорю я Сидзуко.
Она опять отчетливо кивает. Ее глаза обращены ко мне, но видят «того другого», что на той стороне.
— На чем ты хочешь покататься в Диснейлэнде? — спрашивает Тацуо.
— Оуэ-оуэ.
— Роллер-костер? — перевожу я.
— «Космическая гора»! — восклицает Тацуо. — Точно! Ты у нас такие аттракционы любишь.
Напоследок я еще раз пожал Сидзуко руку.
— Можно еще раз пожать вам руку? — спрашиваю я.
— Да, — четко отвечает она.
Подойдя к креслу-каталке, протягиваю руку, которую она жмет сильнее, чем в первый раз. Долгое рукопожатие — будто она пытается передать мне что-то еще более важное. Мне давно не жали руку с такой силой.
Еще долго оставалось у меня ощущение этого рукопожатия: и по дороге из больницы домой, и уже дома. Словно память о тепле на солнцепеке в зимний полдень. Если честно, оно со мной и по сей день. Может, сохранится и дольше. Сидя сейчас за письменным столом, я чувствую, как это тепло помогает мне. И кажется, будто все, что я должен написать, собрано в этом тепле. «Того другого», на которого смотрела она, я воспринимаю как своего. Я машинально слежу за ее взглядом. Но вижу лишь голые стены.
В тот вечер, перед посещением больницы, я думал, что должен ее воодушевить. Затем размышлял над тем, как я смогу это сделать. Считал, что просто обязан. Но это оказалось лишним. Даже не стоило задумываться. В конечном итоге наоборот — воодушевила меня она.
Работая над черновиком, я серьезно задумываюсь: что же это такое — «жить»? Спустя время и передо мной встал этот «фундаментальный вопрос». Если бы я оказался на месте Сидзуко, смог бы сохранить так же крепко, как и она, волю к жизни? Есть ли у меня соответствующее мужество? Есть ли у меня терпение? Смогу ли я так же крепко и пылко пожимать чью-либо руку? Спасет ли меня любовь людей? Не знаю. Нет, честно — уверенности у меня нет.
Многие люди в мире ищут спасения в религии. Однако если религия доставит им боль и лишения, куда тогда обращаться за помощью? Беседуя с Сидзуко, я несколько раз пристально всматривался ей в глаза. Что сейчас видят ее зрачки? Что сейчас освещает их луч? Когда она поправится и сможет говорить, я хочу непременно спросить ее об этом: «Что вы тогда видели? »
