Женственность. О роли женского начала в нравственной жизни человека - Я. А. Мильнер-Иринин
Женщина попрежь всего стыдится своей наготы. Эту вековечную женскую стыдливость хорошо, как мне представляется, показал Огюст Роден в своей известной, выполненной в мраморе, скульптуре «Ева», хранящейся в Дрезденской галерее (илл. 40). В отличие от традиционного и столь распространенного в мировом искусстве, я бы сказал, чисто формального жеста женской стыдливости, идущего от античности жеста стыдливости кокетливой, о которой еще блистательный Апулей писал, что жест этот скорее призван «искусно оттенить» прикрываемое «женское место», нежели «прикрыть стыдливо», Ева Родена до того просто и естественно и до того глубоко поглощена столь свойственным женщине чувством стыдливости, что даже забывает прикрыть это место. Она озабочена только одним: как можно вернее закрыть свое лицо и отвести свой взор, горящие от стыда. Поэтому в ее лице не заметно даже и намека на то несколько жеманное и исполненное лукавого кокетства смущение, которое можно наблюдать даже у женщины, застигнутой врасплох. Просто поразительно, как мгновенно лицо женщины обретает соответствующее выражение, и это заставляет думать, что оно столько же рассчитанно, сколько и инстинктивно, отрабатывалось в течение веков и, передаваясь из поколения в поколение, стало второй природой женщины. Что здесь имеется элемент рассчитанности, тоже не приходится сомневаться, так как женщина очень хорошо понимает, какой эффект производит на мужчину и то, что он застал ее «в таком виде», и нарочитые ее испуг и смущение, – что и тем и другим она только привлекает его к себе, во всяком случае, не отталкивает. Однако не следует забывать, что Роден изваял Еву, – прародительницу человечества, и впервые познанный стыд был не иначе, как жгучим стыдом. Таковым же бывает стыд каждой женщины, когда она испытывает его впервые, можно думать, в девическом возрасте, когда она еще не научилась красоваться им.
Стыдясь своей наготы, женщина в то же время не может не гордиться ею, не может не знать, что нагота эта – неотъемлемая характеристика женской красоты и предмет вожделения. Ведь она не может не знать, что прекрасная нагота эта, эта вожделенная ее нагота, составляет ее славу. Эта специфическая особенность женской стыдливости – она и стыдится своей наготы, и гордится ею в одно и то же время (и не хочет ее показать, и хочет, чтобы ее видели и оценили, но только невзначай – вопреки ее намерению, она даже изобразит при этом гнев, впрочем, не всегда искренний), особенность эта хорошо схвачена и выражена в мраморной скульптуре сидящей женщины работы Жигмонда Штробля «Лилия» (1922 г.), хранящейся в Ленинградском Эрмитаже (илл. 41). Чтобы почувствовать особенность исходящего от нее очарования и лучше проиллюстрировать нашу мысль, сопоставим ее с другой и тоже замечательной фигурой сидящей женщины, выполненной в бронзе Аристидом Майолем около 1905 г. и хранящейся там же. По всему видно, что эта вторая женщина «вынужденно» (принудительно) позирует перед нами, ужасно тяготится этим, и хотя и являет нам, в отличие от первой женщины, всю свою обнаженную фигуру целиком, но стыдится при этом страшно, закрывает, как и Ева Родена, от жгучего стыда свое лицо, и только и ждет, когда же наконец окончится этот мучительный сеанс, причиняющий ей столько невыносимых страданий. Несомненно, что такая стыдливость присуща девушке, впервые открывшей себя в таком виде, впервые в жизни познавшей такой яростный стыд (илл. 42). Другая же, напротив, гордо демонстрирует свою наготу (это видно по тому, как она закинула свои руки за голову, чтобы открыть не только свою фигуру, но и свое лицо), но в то же время тоже не может скрыть охватившего ее чувства смущения, стыда. Она как бы говорит: смотрите, любуйтесь на меня, наслаждайтесь созерцанием моей красоты, в том числе и моей застенчивостью, моим неподдельным смущением, моей женской стыдливостью. При этом она хорошо знает, что женская стыдливость составляет столь же характерную черту красоты женской, сколь и ее сверкающая нагота. И в этом она, конечно же, не ошибается, так как стыдливость, как и изящество, – черта женственности, а женщина наша знает, что в данный момент она выступает в ответственной роли олицетворенной женственности, что, смотря на нее, люди оценивают не ее самоё, но именно женственность как таковую, которую она, по своему убеждению, воплощает в себе и вот сейчас демонстрирует перед нами. В отличие от своей «бронзовой» подруги, она не закрывает лица рукой, хотя тоже, разумеется, могла бы это сделать, напротив, как уже упоминалось, она откинула обе руки, как и Девушка Коненкова, назад, ибо отлично понимает, что женское лицо в ансамбле женской красоты занимает ведущее место, тем более, что именно на нем в первую очередь и в данном положении изображено стыдливое смущение, и лицо это оказалось таким же прекрасным, как и все тело женщины, столь счастливо (ведь есть и некрасивые лица) венчающим это удивительно женственное тело и в сочетании с ним образующим эту торжественную красу всего ее облика.
Кто в состоянии отрицать, что и стыдливость входит в удивительный ансамбль женской красоты, чем лишний раз подтверждается отстаиваемый нами тезис о красоте женщины как гармоническом единстве красоты физической, телесной, и красоты духовной, нравственной? В животном мире, как уже говорилось, мы не встречаемся со стыдливостью, хотя и встречаемся со многими элементами чисто физической красоты. Следовательно, стыдливость, выражаемая в лице женщины и во всей позе ее обнаженной фигуры (обратите внимание на то – возвращаемся к «Лилии» Штробля, – как крепко и потому неловко прижала она, в отличие от девушки Майоля, бедром к бедру согнутую правую ногу к левой и как эта неловкость, стыдливостью вызванная, сказывается во всей ее фигуре), следовательно, продолжаю, стыдливость составляет важный элемент прославленной женской красоты, чем опять-таки лишний раз подтверждается сказанное ранее о связи всех черт женственности.
Конечно, в том, что женщина стыдится так своей наготы, сыграли свою – и немалую – роль религиозные наслоения в ее сознании. Религия на протяжении многих столетий объявляла плоть греховной, и такое, изуверское в своей основе представление, к несчастью, всасывалось женщиной, что называется, с молоком матери. Но главное, конечно, не в этом: ведь сами религиозные представления, как бы они ни уродовали жизнь человеческую на деле, являются именно наслоениями, лишь отражающими в сознании человека вполне объективные факты и вполне, разумеется, земного происхождения, отражающими их, как
