Птицы, искусство, жизнь: год наблюдений - Кио Маклир

женщина в раскладном кресле. Женщина существует в изоляции от фона – вращающегося пейзажа с узором из сияющих огненных шаров. Это не сон кого-то, дремлющего на солнышке. Это Сон Забвения. Мне известно, что на фото изображена мать моей подруги. А еще мне известно, что в период, когда был сделан изначальный снимок, у матери было трое маленьких детей и она училась в магистратуре на эрготерапевта, так что сутки у нее были расписаны по минутам.

В этой картине есть что-то подрывающее основы: женщина, которая всегда к чужим услугам, всегда в состоянии обостренной бдительности и наблюдательности, берет минутный отгул – выключается, чтобы включиться в свою внутреннюю бесконечность.

Сколько же всего, мягко говоря, небесконечного, в жизни моих знакомых творческих людей с детьми – матерей (и отцов)! Как же часто мы что-то подсчитываем и отсчитываем (деньги, время, сделанные и не сделанные дела, выпитые чашки кофе, скоро ли надо будет уложить ребенка спать). Со своими детьми слишком часто бываем вспыльчивы и нетерпеливы, и от этого нам становится не по себе, а иногда даже стыдно.

Я хочу, чтобы все чересчур занятые люди, которых я знаю, получили в свое распоряжение промежутки ничем не занятого времени и уединения, не подвластные тирании циферблатов, – этакие просторы для того, чтобы соскучиться и опешить, этакие грезы наяву, уводящие нас с расчетливой поверхности бытия на глубину.

⁂

Про затишье – на то оно и затишье – никогда не знаешь, пока оно не закончится, интересное оно или скучное, плодотворное или неплодотворное. И всё же… трудно не загружать затишье надеждами и мечтами. В голливудском сюжете про гениального художника лучезарное затишье детства (отбрасывающее тени – одиночество и скука) становится стимулом творческих поисков. Из затишья рождается триумф.

Но меня занимают не триумфальные затишья. А те затишья, когда скорость на нуле, затишья, не успокаивающие упорядоченностью, затишья, расцветающие без приглашения на ровном месте – когда работа сделана, когда дети выпархивают из гнезда, когда настигает болезнь, когда ум пробуксовывает. У затишья не спрашиваешь: «Что ты можешь для меня сделать?» Эти затишья не похожи на идиллический дрейф по течению, который ассоциируется у нас с творческим сачкованием, отпуском или досугом. (Иначе мы не так охотно бы с ними боролись и меньше бы из-за них расстраивались.) Эти затишья навевают беспокойство, в них пульсирует ощущение чрезмерной переполненности и чрезмерной опустошенности сразу. Заставляют ощутить то, что Жан Кокто когда-то назвал «неуютом бесконечности».

А если бы мы могли вообразить, что затишье не смертельно-опасно и не триумфально? Что, если затишье – это просто затишье?

⁂

После медитационного ретрита я вышла с ощущением, что мое сознание ненадолго очистилось. Я обнаружила, что снаружи нашей тихой комнаты дожидалась шумная улица. Шла усталая, но умиротворенная. Живые изгороди чирикали голосами невидимых воробьев. Мостовую запрудили велосипедистки в веселеньких летних платьях и солнечных очках. Зелень деревьев ослепительно блестела в предвечернем свете. Пока я шла домой по боковым улицам, с задних дворов валил дым – там жарили барбекю.

Регулярные медитации – это не про меня, но мне понравилось, что медитация указала мне путь к «под-истории» тишины, существующей где-то в недрах моей занятости и всех моих социальных ролей. Медитирующие часто называют это «тон тихого чувства» в теле. «Под-история» – то самое гнездо красношейных поганок, которое выдерживает натиск непогоды и современного мира. Возможно, она скрыта от глаз или теряется в треске помех, но стоит на нее настроиться, нам удается хоть мельком увидеть свои «я» в состоянии недеяния и, возможно, более светлый вариант нашей частной жизни.

Теперь, услышав птичье пение птиц, я чую, что передо мной есть вход в эту «под-историю». Когда мне кажется, что на земле я слишком задавлена делами, изнурена всем, что вверено моим заботам, я ищу глазами лоскуток неба. Всегда есть птицы, летающие туда-сюда: городские птицы, порхающие у каймы нашего людского житья-бытья, поющие свои песни. Если ветер дует куда надо, некоторые птицы рады расправить крылья и зависнуть в воздухе: кажется, они замирают неподвижно. Тонкое искусство – оставаться непоколебимым среди сил воздушных течений и земного притяжения, не воспаряя и не падая.

Август

Блуждания

хохлатая желна

о том, как менять свой курс, переключаться с одного предмета исследований на другой и оставлять дверь открытой для того, чего пока не знаешь

Сколько себя помню, меня всегда притягивали те, у кого есть какие-то увлечения. Мне никогда не подходила ни одна отдельно взятая работа, я никогда не вписывалась ни в одну отдельную категорию людей – вот, наверно, отчего мне особенно интересны творческие люди, находящие вдохновение в чем-то помимо творчества. У них может быть тяга к автомеханике или сварочным работам (Боб Дилан) или к пчеловодству (Сильвия Плат). Мне нравится идея, что нечто совершенно неожиданное может быть для человека животворящим источником или внутренней темной пещерой, что наша творческая деятельность столь подвластна влиянию того, чем мы заняты в так называемое свободное время, – влиянию и активному перекрестному опылению.

Я сказала музыканту: если бы я могла путешествовать во времени, моя мечта – выбраться на денек на ловлю бабочек с Владимиром Набоковым или сходить по грибы с Джоном Кейджем. Я возделывала бы сад с Эмили Дикинсон и отправилась бы в рейс на самолете Антуана де Сент-Экзюпери (только, наверно, не над Сахарой). Я готова прослезиться от тоски, завидуя страстным увлечениям других.

– K вам я потянулась, – сказала я музыканту, – не потому, что вы талантливый музыкант, великолепный фотограф и производите впечатление очень доброжелательного человека. Больше всего меня привлекла в вас эта способность намеренно блуждать между разными сферами.

Я сказала:

– И ваши разносторонние познания – вы не ограничиваетесь узкой специализацией. Я знаю, что вы не специалист по птицам, но о птицах вы знаете больше, чем я – о любом живом существе. О птицах вы знаете больше, чем я – о грудных детях, хоть и сама родила двоих!

Когда я произнесла эту речь, музыкант слегка опешил и застеснялся. Но я подметила, что сравнение с Набоковым ему польстило.

⁂

Первую искру интереса к науке о чешуекрылых разожгли во Владимире Набокове книги Марии Сибиллы Мериан, найденные им на чердаке родительской усадьбы в Выре. Он так и не научился водить машину, и на ловлю бабочек его возила в качестве шофера жена Вера. Хотя на фотографиях он выглядит беззаботным дилетантом: обвисший сачок, шорты с завышенной талией, в действительности он был серьезным специалистом по таксономии. K примеру, в 40-е годы заведовал упорядочиванием коллекции бабочек в Музее сравнительной зоологии Гарвардского университета и посылал научные статьи в энтомологические журналы. В 1967 году Набоков заметил в интервью Paris Review: «Удовольствие от литературного вдохновения и вознаграждение за него – ничто по сравнению с восторгом открытия нового органа под микроскопом или еще неизвестного вида в