Итоги Итоги - Итоги № 5 (2014)
— Так, может, это все-таки памятник несбывшейся надежде?
— Может быть... Или наоборот — символ будущих свершений. На всякий случай я сделал еще один эскиз, из которого потом и получился памятник в Екатеринбурге. Но семья выбрала именно первый вариант. Мне с ними со всеми было очень комфортно. Пожалуй, таких заказчиков у меня никогда не было. Я ведь понимаю, что идея памятника на Новодевичьем, да и в Екатеринбурге тоже, скажем так, неординарная. Но они мне полностью доверились. В том числе и в выборе материалов. На красную полосу пошел порфир. Этот материал крепче гранита. Обрабатывается сложно, и в мире только саркофаг Наполеона сделан из такого порфира, причем карельского. Но он бурый, а нужен был красный. Пересмотрели, что могли, и нашли такой камень только в Бразилии. У него текстура как у дерева, поэтому он и похож на развевающийся шелк. Для голубой полосы мозаику заказывали в Италии, там вообще девятнадцать оттенков.
— Прежде считалось, что самый оригинальный памятник на Новодевичьем кладбище — надгробие на могиле Никиты Хрущева работы Эрнста Неизвестного.
— Для своего времени это была знаковая работа. Я понимал: надо сделать не менее достойно и не повторяться. Потом в Америке написали, что памятник Борису Ельцину на Новодевичьем уникален, как сама Россия, что это абсолютное произведение современного искусства. У меня и вырезка есть.
— С памятниками ясно. А вот портреты? Наверное, отбоя нет от желающих увековечиться в камне или бронзе?
— Вообще-то портретами я не занимаюсь. Но если надо... Вот сделал памятную доску Роберту Рождественскому.
— Это с сигаретой на Тверской?
— Хулиганство, конечно, если учесть, что памятная доска — жанр почти официальный. Но сколько я ни смотрел фотографий и фильмов, он всегда с сигаретой. Кроме того, там на доме еще сорок досок, и все только в профиль, как на юбилейных медалях, а я сделал фасовый рельеф, что самое сложное. Пространство условное, к тому же сплющенное, а надо, чтобы сходство не терялось, с какой стороны ни посмотришь. В общем, задача непростая. Но самое главное в подписи: «поэт» написано крупно, а «Роберт Рождественский» помельче. Смысл в том, чтобы подчеркнуть: он был поэтом с большой буквы. В свое время я не пропустил ни одного поэтического вечера в Политехническом, когда там гремели Рождественский, Вознесенский, Евтушенко, Окуджава и блистательная Белла Ахмадулина... Потрясающая женщина! В ней был нерв. Она сама была поэзией и, мне кажется, смогла бы, если захотела, полететь...С Беллой Ахатовной мы общались. Ей нравились мои работы. Но тогда мы все были моложе, веселее и, наверное, поэтичнее.
— Говорят, прежде ваша мастерская считалась самой богемной в столице?
— И сейчас у меня бывает немало интересного народа. Да и вообще людей, достойных внимания, меньше не стало. Так что атмосфера мастерской сохраняется. В этом плане я счастливый человек.
— А как вам досталась эта мастерская?
— Сам нашел. Дом был в ужасном состоянии. До революции им владела какая-то дама, которая сдавала комнаты музыкантам и художникам — в общем, интеллигенции. Здесь квартировал Валентин Серов, в соседнем доме он брал уроки у Ильи Ефимовича Репина перед поступлением в Академию художеств. Лев Николаевич Толстой тоже здесь бывал, факт известный.
— Тени великих не тревожат?
— Нет. Здесь ходят только тени женщин, забытых и не очень...
— Судя по обилию обнаженной пластики, в моделях недостатка вы не испытывали.
— Как модели женщины меня не очень интересуют. Если женщина нравится, желание сделать ее портрет возникает у меня далеко не в первую очередь... Возможно, сделаю набросок, а так леплю по памяти. Память у меня профессиональная.
— А Сталина по памяти вылепить можете?
— Сталина никогда не лепил, а вот Ленина — до хрена. В училище стипендия у меня была двадцать восемь рублей, а, например, двухметровый Ленин стоил две тысячи сто. Так по расценкам. И маститые скульпторы нанимали меня за триста рублей, чтобы я за них лепил, при этом сами к материалу даже не прикасались. Но по тем временам мне и этого хватало — мог достойно содержать семью, ездить на своей машине к морю и ходить в рестораны. А поскольку я всегда работал очень быстро — за неделю управлялся с любым памятником, то и жил в студенческие годы припеваючи. Я и сейчас работаю быстро. Вот только ваять политиков не хочу, потому что как автор не хочу испытывать это чувство — когда твою работу скидывают с постамента.
— Вот и памятник Ельцину в Екатеринбурге тоже осквернили...
— Борис Ельцин — фигура непростая. Время не прошло, и у него еще очень много врагов, поэтому я с самого начала говорил, что нужна охрана, нужны камеры наблюдения. Ведь памятник не только облили краской, но и отбили нос. Пришлось исправлять, сейчас повреждения никто не заметит. Кстати, история с микеланджеловской «Пьетой»: у Девы Марии тоже был отбит нос — маньяков хватало в любые времена... И когда меня спрашивают, как памятник Ельцину после реставрации, я отвечаю, что он стал лучше, потому что у него появилась история. Как у хорошего вина. Вот такая аналогия. Может, и нескромная...
— А чего скромничать, если ваша «Ладья Данте» делалась только на время биеннале, а прописалась в Венеции, напротив Сан-Микеле, навсегда? Вот только в отечестве за исключением специалистов об этом мало кто знает.
— Вот и спросите в Минкультуры. Я национальные приоритеты не определяю.
— В списке скульпторов, которые прошли олимпийский отбор, немало новых имен. Но и не так много, как хотелось бы. Кончаются молодые таланты?
— Александр Рукавишников пригласил меня, выпускника Строгановки, между прочим, председателем государственной экзаменационной комиссии в Суриковское училище, которое сейчас стало называться Московским государственным академическим художественным институтом. Это широкий жест. Ценю! И вот я смотрю, что делают студенты. Лепить они умеют, этому их научили. А вот что лепить? Явно не хватает интеллекта, провалы в образовании — огромные. Такое впечатление, будто никогда ничего не читали и музыку никогда не слушали. Поэтому очень мало личностей, недостаток интеллекта, и это сказывается на творчестве.
— И что делать? Может быть, что-нибудь придумать в системе подготовки молодых художников?
— На мой взгляд, у таких больших мастеров, как тот же Александр Рукавишников, как Михаил Переяславец, Дмитрий Тугаринов, по примеру Италии эпохи Возрождения должны быть личные мастерские с учениками. Это нужно сделать, пока не поздно. И больше ничего не надо изобретать.
— А себя что же, в тираж списываете?
— Какой тираж? Для лица кавказской национальности шестьдесят семь лет — это ничто!
— И в физическом плане? Говорят, Сергей Коненков и в восемьдесят легко гнул пальцами пятаки. Руки скульптора, однако...
— Могу, что другие не могут. Например, открывать за столом бутылки любой сложности доверяют мне.
Извините, у нас ремонт / Искусство и культура / Театр
Извините, у нас ремонт
/ Искусство и культура / Театр
Москву захлестнула повальная мода на реконструкции, реставрации и переустройства театров. Ожидает ли нас бум выдающихся спектаклей?
Обновление старых фасадов и возведение новых зданий, ремонты капитальные, текущие или, на худой конец, косметические идут полным ходом чуть ли не в каждом столичном театре. Справедливости ради надо сказать, что, если перелистать газеты времен зарождения российского неокапитализма, не раз наткнешься на заголовки типа «Москва переживает бум театрального строительства». Но нынче размах куда шире...
Итак, театральное здание: не только и не столько храм, сколько на сухом казенном языке «объект недвижимости», к тому же расположенный не абы где, а в самом что ни на есть центре города. А слово «недвижимость» тут же аукается газетными заголовками «Передел собственности» или, того страшнее, «Рейдерский захват». Именно эти формулировки звучали на митингах защитников Театра Гоголя сквозь плач по кончине русского репертуарного театра. Интеллигенция ужаснулась, когда сообщения о нападении на директора Гоголь-центра Алексея Малобродского и об угрозах в адрес режиссера Кирилла Серебренникова начали конкурировать с новостями об убийстве Деда Хасана... Но у общественности плохая память. В 1994 году одной из первых «жертв» борьбы за недвижимость стал Леонид Хейфец, руководивший тогда Театром Российской армии и не согласившийся отдать немереные квадратные метры здания-звезды то ли под варьете, то ли под казино. Его, к счастью, не убили. Правда, судьбу сломали, и не только ему, но и театру... В 2003-м был застрелен Альфред Лернер, директор Центра им. Вс. Мейерхольда. В 2007-м покушались на режиссера Романа Виктюка, наконец-то получившего для своего театра здание ДК им. Русакова, кстати, по сей день все еще не реконструированное. Естественно, ни одно из этих дел не было раскрыто и никто не понес наказания. А уж об угрозах и шантаже приватно рассказывает чуть ли не каждый второй руководитель. Приватно, потому что не чувствует себя защищенным. Скорее напротив — уязвимым.
