Итоги Итоги - Итоги № 27 (2012)
Повязки слетают, на голове оказывается картонная золоченая корона, сам он закутывается в шкуру леопарда и уже готов к прыжку в спектакль. Все это очень быстро. Осталось только сделать макет, даже не макет — модель.
Никогда Кама не разочаровывался, когда готовая декорация оказывалась на сцене, никогда не возмущался тем, что это все не то. В крайнем случае пытался подправить что-то простейшим способом. Он принимал ее уже как свою квартиру, жену, судьбу.
Всякая работа художника в театре для него трудна прежде всего тем, что он должен делать это по заданию. Но для архитектора, а я архитектор, это положение естественно и привычно.
Совместная работа с режиссером, дирижером, балетмейстером, композитором и прочими тоже для истинного живописца, создателя картин, очень непривычна и психологически трудна, так как эго художника должно и уступать, и понимать, и сопротивляться другим эго. Режиссеры Кама Гинкас и Генриетта Яновская — муж и жена — оказались в моей жизни единственными, кто выбрал меня в свои партнеры надолго, и вот уже двадцать семь лет работают со мной, несмотря на мой вздорный характер, и прощают мне все капризы измученного советской, российской и капиталистической жизнью художника.
Моя благодарность им, возможно, похожа на благодарность проститутки, которую уже в возрасте взяли в семью и не прислугой, а то ли женой, то ли любовницей. И вот после множества попыток любить и быть любимым я попадаю в дом — Театр юного зрителя, где меня действительно любят. И даже дети этой семьи — актеры — тоже относятся ко мне хорошо.
Работая с Камой и Гетой, я вспоминаю слова якобы из письма Гогена с острова Таити. Он писал: «ВЫ ТАМ, В ЕВРОПЕ, ЖИВЕТЕ (Гоген применил более грубое слово) С ТЕМИ, КОГО ЛЮБИТЕ (кого полюбили), А МЫ ЗДЕСЬ (на Таити) ЛЮБИМ ТОГО, С КЕМ ЖИВЕМ». И в театре любовь и смирение приходят медленно.
Гета во время работы никогда не подхваливает меня, но я чувствую ее внутреннюю поддержку. Восхищается она только работами прошлого. Но я непрерывно (ах, сколько раз я ее подводил!) чувствую ее уверенность в успехе моей части дела.
Я вхожу в комнату, сплошь заставленную кубками, фотографиями, картинками, фигурками, куколками — как у Фрейда в его лондонском доме.
Как и Мейерхольд на портрете Кончаловского, как и Гинкас, она возлежит на восточных диванах среди подушек, мобильников, приглашений и павлиньих перьев из «Черного монаха».
Она более строго и внимательно смотрит на мои мятые бумажки-эскизики и потом уходит на месяцы ежедневных репетиций, держа мои наметки в голове.
Я с самого начала бесед внимательно вслушиваюсь в ее предложения, отдельные тончайшие желания, хотя знаю, что она может «вышить» свой спектакль в любой декорации или даже без всякой. Но мне все же хочется сделать что-то на сцене, чтобы она чувствовала, что это лично ее и ей очень нравится.
Позже, ближе к премьере, Генриетта украшает себя все большим количеством драгоценностей. Комната наполняется цветами, бутылками, подарками, сушками, коронами, проспектами. Она похожа на Наполеона во время битвы.
И вот уже премьера Камы. Он — в золотых мантиях, в парадной короне, борода подстрижена и аккуратна, как у Франциска I, президентский черный фрак, белые перчатки, через плечо розовая лента какого-то екатерининского ордена, окружен журналистами. Скромная выпивка, чай, и все. Завтра следующая работа.
Главная награда от моих режиссеров — это следующее предложение, к которому я совершенно не готов, и не знаю, что делать дальше.
Я благодарен Гете и Каме за то, что мы любим друг друга, верим, надеемся на успех и гармонию, за то, что они подвели меня к знанию того, что быть вместе только любя и прощая друг другу все.
Заветы Ильича / Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
Заветы Ильича
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Опера
Премьера оперы «Чародейка» в Большом театре
Начав сезон буйной оперой «Руслан и Людмила», Большой театр решил завершить его заведомо благопристойно — оперой Чайковского в постановке давно известной команды, чьи идеи, лишенные даже намека на новизну и скандал, можно было просчитать задолго до поднятия занавеса. Собственно, почерк дирижера Александра Лазарева и художника Валерия Левенталя еще не забылся, они работали в Большом в безвременье девяностых и уже тогда смотрелись не милым и не ностальгическим пережитком. Сейчас разочарование настигло сразу, при первом же взгляде на сцену: художник увидел историю из русской жизни XV века в обрамлении литографских кулис с иллюстрациями к «Временам года», переливающейся компьютерным блеском Оки и княжьим теремом, нестерпимо похожим на дощатый дачный сортир. И камерные любовные, и эпические народные сцены проходят на разноуровневых подмостках, а ладейка княжича проплывает по заднику как чахлый отсыл к былинному «Садко». Режиссер Александр Титель не придумал новых смыслов в кровавой русской мелодраме: князь любит бедовую Куму, его сын и Кума любят друг друга, а жена князя собственноручно травит эту «поганую чародейку-разлучницу», заодно лишая мужа рассудка и сына жизни. Что поделать с народом, который, как всегда, не к месту, режиссер не решил — мужички в лаптях и онучах то претендуют на характерность, то превращаются в «невидимок», пресловутых «слуг сцены» с обмотанными мешковиной лицами.
Персональное открытие в премьере только одно — исполнительница заглавной партии молодая Анна Нечаева. В целом же певцы восполняют отсутствие постановочных идей на свой лад, соревнуясь в пылкости страстей через децибелы и порой срываясь в вульгарность. По-настоящему цельным выглядит только Дьяк Мамыров — Владимир Маторин, настоящий, не знающий удержу русский типаж, выносящий на своих широких плечах провальную сцену со скоморохами.
Дирекцию Большого трудно заподозрить в простодушии. Трудно поверить, что она пыталась этой, не сулящей ни открытий, ни радостей премьерой воскресить знаменитый большой стиль Большого и потрафить вкусам «рассерженных» репертуарной политикой последних лет. По лукавству моему кажется, что этой постановкой театр хотел дискредитировать попытки восстановить большой стиль и, соответственно, легализировать как единственно возможный выбор общеупотребительных спектаклей вроде «Кавалера розы» или весело-трагичных скандалов вроде «Руслана...». Если это действительно так, то все удалось. Но миф об обаянии большой русской оперы, традиционной, качественной, всамделишной, все еще не развеян. И, значит, эта попытка не последняя.
Старик валяет дурака / Искусство и культура / Художественный дневник / Кино
Старик валяет дурака
/ Искусство и культура / Художественный дневник / Кино
В прокате «Римские приключения» Вуди Аллена
«Римские приключения» — еще один красочный буклет из неоконченного сериала Вуди Аллена, ставшего после долгих лет манхэттенского затворничества завзятым путешественником. Он шлет нам открытки с достопримечательностями, совсем как садовый гном из «Амели», отправленный в кругосветку, чтобы расшевелить пригорюнившегося хозяина. Лондон, Барселона, Париж, Рим, следующей остановкой, по слухам, должен был стать Копенгаген, а не Мюнхен. Я бы предпочла все-таки Мюнхен, потому что город сказок Андерсена так же предсказуем с точки зрения сюжетосложения, как и все упомянутые. Впрочем, чем-чем, а сюжетами и историями Вуди Аллен еще полон.
В лучшей новелле фильма герой Алека Болдуина, богатый архитектор Джон, проектирующий торговые центры, приезжает в Рим вспомнить места, где когда-то гулял молодым. И встречает как бы себя молодого — архитектора Джека (Джесси Айзенберг), влюбившегося в подружку (Эллен Пейдж) своей же девушки (Грета Гервиг). Здесь использован прием путешествия во времени из предыдущей алленовской «Полночи в Париже». Но разыгран он изящно, такая виньетка на тему: если бы молодость знала, если бы старость могла… Недурна и комедия ошибок с участием итальянских актеров, где двое помолвленных, заплутавшись в городе, узнают, что в жизни всегда есть второй шанс. К жениху приходит шикарная проститутка (Пенелопа Крус), а невеста знакомится с кинозвездой. Но все равно пара будущих новобрачных не меняет сюжет своей жизни. Новеллу о том, как скучный чувак (Роберто Бениньи) ни с того ни с сего просыпается звездой телешоу, непредсказуемой не назовешь — много уже было в кино таких сюжетов. Однако клоунада Бениньи заслуживает похвалы, если не ждать от нее психологических открытий. Сам Вуди Аллен сыграл героя истории о театральном продюсере, которому взбрело в голову сделать звезду оперы из директора погребальной конторы. Правда, гробовщик поет только под душем. Экстравагантно, но новелла безбожно затянута. Да и Аллен на автомате включает свой коронный образ эксцентричного интеллектуала.
