Газета Завтра Газета - Газета Завтра 319 (2 2000)
........................................................
Вдруг пошли горькие, трагичные стихи. Ольга Фокина поняла, каким чудом сама жива, каким чудом страна жива. Сразу — и радость, и трагедия поколения безотцовщины.
Спи, мой отец. Темна твоя могила,
Но вся в цвету черёмуха над ней.
И пока сама жива, все её походы в лес, все встречи с куропатками и тетеревами вызывают новые мистические видения:
Мой отец... он давно не с нами,
Но когда поют петухи,
Под босыми его ногами,
Тихо-тихо вздыхают мхи.
...........................................
Не в охотничьей лихорадке
Он приходит к вам зоревать:
Он встаёт из своей могилы
Не затем, чтобы убивать.
Так от своей собственной судьбы Ольга Фокина приходит к судьбе всего поколения, к судьбе таких, как она горемык 1937 года рождения. Её герой — это такой же, как Николай Рубцов или Валентин Устинов, или Игорь Шкляревский — сиротные, барачные, детдомовские дети, последнее поколение, знающее тайну той Великой войны.
Рос мальчишка далеко не неженкой,
Матери, отца почти не помнил.
Помнил он пожары, толпы беженцев,
Мертвецов, которых не хоронят.
Как мечтали эти сироты о руках папы, губах мамы, им не хватало нежности в детстве. Поколение, которому недодано любви.
Всё понимание прожитой эпохи пришло к Ольге Фокиной в городе, в Москве, в студенческие годы. И ещё — острое чувство одиночества. Она не стала бороться за выживание в городе, не стала примерять на себя городской быт. И этим сохранилась. Даже сильные деревенские парни падали один за другим, а она жила — оставленным традиционным бытом.
Я отчётливо помню те времена пренебрежения деревней. Их прекрасно описал Василий Шукшин. И понимаю силу Фокинского вызова. Все эти приезды и переезды в города скоро перестали её волновать. Она ценила свой уникальный мир северной деревни.
Ты меня приглашаешь в Москву,
Мол, довольно гостить у природы:
Вон уж ветер сгребает листву
Вон и тучи грозят непогодой.
Мир ещё живой народной поэзии манил Ольгу Фокину своими созвучиями, отвращал от городской культуры. Может, Ольга Фокина принесла себя в жертву уходящей России? А может, сохранила красоту, которой ещё долго будут подпитываться люди.
Я из дому ушла, чтобы "стать человеком",
Почему ж так домой "в человеки" влечёт?
Сделан выбор, и уже навсегда — в пользу той первичной народной культуры. Она знала о существовании другого, шумного мира, но те — другие, неспособны были понять её мир гораздо более, чем она — их кумиров. "Дуньку-то можно было послать в Европу", да ещё и поразить Европу, как бывало не раз, от Плевицкой и Шаляпина до простого крестьянского парня Гагарина. А вот верхушечно-западной нашей интеллигенции уже навсегда недоступен был мир русской народной культуры. Скорее, её могли бы оценить английские эстеты.
У Ольги Фокиной всегда в наличии и стойкость, и самоуважение, и гордость за знание того сокровенного, чего лишены многие. Ключ народной поэзии откроет ей и Пушкина, и Лермонтова, и Некрасова, и Блока.
Одуванчики облетают,
Колокольчики зацветают,
Скоро на колос рожь пойдёт
Молодаюшка — молодая,
Что-то нежное напевая,
Горсть за горстью травинки жнёт
Да в плетёный пестерь кладёт.
Может быть, ещё лет семьдесят назад быть бы Ольге Фокиной дивной народной сказительницей, ворожеей или плакальщицей. Что не пустое это дело — говорит весь крестьянский вековой опыт. Кому рыбу ловить. А кому и славным бахарем быть. И даже в лагерных зонах славным завиральщикам-рассказчикам почётные места выделяли и по-своему берегли. В любой среде, любому народу — нужно и золотое слово.
А сколько из народной поэзии некогда сочинённых такими же Фокиными и Беловыми настоящих жемчужин вышло?
И сколько в нашем веке первостатейных талантов от Николая Клюева до Михаила Шолохова из народных низов вышло?
Всегда есть утешение в русской культуре, которая готова отдать народу то самое сокровенное, что сама столетиями брала у него. Русская культура стала последним прибежищем народного русского духа, угасающего в деревнях и предместьях.
Давно уже себе в духовные наставники Ольга Фокина выбрала не Пушкина и Лермонтова, высоко больно, не дотянуться, не стать вровень, на них она лишь молилась, а равнялась на Александра Блока и Николая Некрасова. Они как бы свои в народном ладу.
Ничего из себя мы не строим,
В нашем теле обычная кровь.
Мы пришли из некрасовских "Троек",
Из некошенных блоковских рвов.
Мы из тех, кто и предан, и продан,
И схоронен был тысячи раз!
Но и всё-таки мати-природа
Отстояла и выбрала нас...
...................................................
Нам во все терпеливые годы,
Хоть какой из веков оживи,
Снилась Синяя Птица Свободы,
Золотая Жар-Птица Любви.
МНОГО ЛИ ПОТЕРЯЛА поэтесса Ольга Фокина, оставаясь посланницей народного слова в мир русской поэзии конца ХХ века? Сузился ли её поэтический мир, помещённый в достаточной степени вне мировой книжной культуры, в ещё живое фольклорное богатство?
Недавно в беседе со мной Татьяна Глушкова заметила: "Малая родина" характерна для крестьянского элемента, ограничивающего свой взор, дух родной околицей, а подчас и эдаким горделивым хуторянством... Те, кого прежде назвали бы "крестьянскими поэтами", неслучайно получили почти такое же имя — "деревенские", "деревенщики"...Чутко "поновленное" имя не указывает ли заведомо на замкнутость и тематики и географии? Безбрежное "крестьянское море", плескавшееся по всей России и бившее в границы её, раздробилось как будто на "отдельные", разрозненные деревни, обмелело, вмещаясь в стенах сиротливой избы..."
Может быть, Татьяна Глушкова и была бы права, говоря о сужении имперской горизонтали певцов деревенского лада. Но не учитывается при этом глубинная историческая вертикаль. И то, что эта "сиротливая изба" — может быть, последняя в мире. Отсюда и её всемирность. Плач по уходящему, память исчезающего своей уникальностью обретают всечеловеческую значимость. А не было бы интуитивного чувства близкой потери, так и Ольга Фокина, может быть, не взяла бы на себя роль хранительницы родного очага. Роль, на которую и многие мужики не решились.
О любви в поэзии. Ольга Фокина поразила нас своим златоустьем, спела свои сокровенные песни, но неуходящая боль какой-то одной огромной любви то тайком, то скороговоркой, а то и во весь голос прошла через всю её поэзию. То исчезая на какой-то длительный период, то заявляя о себе вновь. Я бы даже составил один небольшой сокровенный интимный сборник её стихов о любви. Об одной любви... Это тоже сюжет для литературного критика. Ты пишешь о хранительнице традиций, о поэте народного природного лада, а рядом мысль, не забудь соединить сквозь время её "Алую любовь".
Ещё в 1956 году появились совсем необычные для неё и проникновенно личные строчки.
Лес да лес...А за лесом что?
Море ли? Горы ли?
Грусть да грусть... А за грустью что?
Радость ли? Горе ли?
Верно, радость — ведь ты придёшь,
Пусть мы с тобой и спорили.
Дум беспокойных уймёшь галдёж...
Скоро ли? Скоро ли?
..........................................................
Снова стихи о тебе пишу —
