Итоги Итоги - Итоги № 17 (2012)
В этом контексте сетецентрическая война — это не столько техническая, сколько философско-ментальная концепция. Готовность к такой войне определяется не одними материальными факторами, а состоянием умов военных руководителей, командиров и военачальников, их способностью переиграть противника или, как говорится в американских документах, повернуть процесс принятия решения противником в выгодном для себя направлении. В основу этой идеи была положена концепция, разработанная отставным полковником ВВС США Джоном Бойдом. Он предложил универсальную формулу успеха в воздушном бою, которая сегодня в военной литературе именуется «петлей OODA»: Observe — Orient — Decide — Act. То есть «Наблюдать — Ориентироваться — Решать — Действовать». Со временем Бойд пришел к осознанию, что эта формула хорошо работает не только в воздушном бою, но и в военной сфере в целом: если мы вторгаемся в процесс организации боевых действий противника, нарушаем их, то он оказывается полностью дезориентированным. Следующая операция ввергнет противника в еще больший хаос. Это новый взгляд на реальность войны современной и будущей эпохи.
— Разве война не остается войной, как ее ни назови?
— Вот говорят: молочная война, газовая война, война компроматов. Какие же это войны, если военного насилия нет? Ведь не стреляют! Пули-то не летают! С другой стороны, «цветные революции» сопровождаются внутренними беспорядками, разбоями, применением силы со стороны армии и полиции. Все это признаки классических гражданских войн. Значит, все эти «цветные революции» — все-таки войны?
Ответ прост — войны видоизменяются с течением веков: вначале за мамонта, чтобы его съесть, затем за золото и рабов, за территорию, за ресурсы. Теперь же за сознание людей, за полное ментальное и психологическое подчинение людей. Для того чтобы отобрать чужие земли или богатства, военное насилие обязательно. А вот для того, чтобы изменить сознание людей, вовсе не обязательно их бить и тем более нет смысла убивать. Когда мы осознаем это, становится понятно, что война далеко не всегда может восприниматься как военные действия. И само понятие войны сильно изменяется. Продолжение политики? Да. Насильственными средствами? Не факт. О каком насилии может идти речь, если народ и правительство страны-жертвы сами добровольно будут делать все так, как нужно инициатору военных действий? Информационные технологии, приемы и методы ведения информационных войн позволяют оператору управлять огромными массами людей, чтобы они, скажем, добровольно отдали свои ресурсы. Для этого помимо информационных технологий есть множество абсолютно мирных политических, психологических, финансовых и экономических рычагов, например, валютные фонды и банки, займы и кредиты, экономические блокады, дефолты и т. д. и т. п. Действуя по сетецентрическим принципам, все эти невоенные рычаги являются, тем не менее, серьезным оружием в войне новой эпохи. Как это вместить в сознание военного человека, которого учили и продолжают учить, что война — это построились в боевой порядок, с криком «ура» перешли в атаку и овладели траншеей противника? Как теперь сказать: нет, ребята, война — это совсем другое, явного противника уже нет? По классике у солдата, так называемого комбатанта, обязательно должна быть военная форма, знаки различия, оружие в руках. Тогда его можно взять в плен, и его права будут защищены соответствующими международными конвенциями. А как назвать женщину-террористку с поясом шахида под платьем? А мирного крестьянина или торговца, под покровом ночи устанавливающего фугасы на оживленной трассе? Где вообще пролегает граница между войной и миром? Нет ее. Мы думаем, что сейчас в состоянии мира живем. Но, может, мы заблуждаемся? В США достаточно гибко относятся к понятию «война» и, не зацикливаясь на терминологических тонкостях, активно разрабатывают новые подходы и в военной теории, и реальной практике военных действий на Ближнем и Среднем Востоке.
— Сложно ли научиться думать так же гибко?
— Вот пример из собственного опыта. На учебных занятиях вместе с американскими коллегами мы всесторонне анализировали различные военно-политические ситуации. Например, говорим о Карибском кризисе, по которому наши мнения диаметрально противоположны. Я привожу свои доводы, они свои. Я вижу, что они явно не правы, потому что просто жонглируют словами. И радостно думаю: «Ну вот сейчас я их прищучу, все поставим на свои места!» «Что вы понимаете под понятием военная операция?» — спрашиваю я. А в ответ слышу что-то совсем из другой области. «Подождите, — прерываю я, — ведь есть же четкое определение!» А один из американцев мне на это отвечает: «Это вы так думаете, а я сейчас в это понятие вкладываю вот такой конкретный смысл, а через минуту он может быть другим». Я опешил. «Как же, — говорю, — мы с вами будем говорить?» Они на это улыбаются. «Очень, — говорят, — у тебя, Игорь, косное мышление, а у нас гибкое: можем и такой смысл вложить, и эдакий, зачем спорить о терминах? Давайте решать проблему, а не расставлять точки над «i» в словесных дуэлях». Кстати, у них даже военные уставы и наставления обязательно содержат глоссарий. И в этом глоссарии каждому термину дается определенное толкование. Возьмете другой документ, а там может быть иное толкование того же термина. Что хотите, то и делайте. Но если мы намерены выступать с американскими коллегами на равных на международной арене, нам нужно учиться быть более гибкими и в этом смысле. Для американцев терминологический смысл данного слова несущественен — раз стреляли, значит, война. Как ни назови, суть случившегося не изменится. Зато появляется больше возможностей для маневра, в том числе политического.
— Насколько гибкость вообще характерна для военной сферы современных США?
— Вы наверняка слышали о DARPA (Defense Advanced Research Projects Agency) — Агентстве передовых оборонных исследовательских проектов, отвечающем за разработку новых технологий для использования в вооруженных силах. Американцы создали его в ответ на запуск в 1957 году нашего спутника. Советский прорыв в космос поверг их тогда в состояние шока. Однако они мгновенно осознали: надо что-то делать, чтобы не допустить превосходства СССР в космосе, — и оперативно создали соответствующую структуру. Кстати, мы до сих пор хотим организовать что-то подобное, и наш президент ставил такую задачу министру обороны еще в 2010 году. В начале этого года вице-премьер Дмитрий Рогозин объявил о том, что идея создания отечественной структуры, подобной DARPA, уже начала практически реализовываться. Будет ли она создана? Безусловно — да. Но будет ли эта идея реализована так, как надо? Скорее всего, нет. Объясню почему. DARPA — открытая организация, привлекающая идеи со всех сторон. А у нас все засекречено и закрыто, и везде чиновник решает, что правильно, а что неправильно, что и как нужно делать. Похоже, будет создана какая-то очередная структура, которая будет лишь имитировать деятельность и осваивать бюджетные деньги. Гриф «секретно» — идеальная форма сокрытия профессиональной некомпетентности, а иногда и прямой глупости начальников и чиновников. Американское DARPA — это такая структура, где собраны нетрадиционно мыслящие люди, способные заглянуть за горизонт — в день завтрашний или даже послезавтрашний. Конечно, там есть секретные разработки. Это нормально. Однако поиск новых идей невозможно вести «под одеялом». Он идет везде, где только можно. Представляете, DARPA даже среди школьников проводит конкурсы на создание боевых машин будущего! Потому что решение сложных задач часто основывается на достаточно простых, «детских» идеях. Например, американцы столкнулись с тем, что на дорогах в Афганистане и Ираке случалось очень много подрывов. Военный вариант Hummer — машина вроде надежная, с хорошим бронированием. Но фугас или мина, заложенная на дороге, выводит ее из строя. Как защитить экипаж? Те, кто смотрел старый французский фильм «Фантомас», помнят, что автомобиль злодея-героя при необходимости резко взмывал в небо, а комиссар Жюв вечно оставался с носом. Вот в DARPA и заказали такую машину вместимостью четыре человека, которая движется по дороге как нормальный автомобиль, а там, где начинается миноопасное место, взлетает как вертолет с помощью роторной установки.
— Могут ли наши военные НИИ работать в стиле DARPA?
— Проблем здесь масса. Очень большая связана с планированием развития всего нашего оборонно-промышленного комплекса и реальными потребностями войск. Вопрос: нужен ли нашим Вооруженным силам один суперсовременный корабль или самолет, у которого нет в мире аналогов? Или пять таких самолетов? Что мы с ними будем делать? Кто вообще сказал, что мы будем воевать с суперсовременными армиями мира? А если с менее современными, у которых не пять, а сто обычных самолетов, но объединенных в сеть? Они все равно расправятся с нашей пятеркой. И если против нас те самые «боевые стаи» не то наемников, не то террористов? На каком суперсамолете за ними гоняться?
