Итоги Итоги - Итоги № 38 (2013)
— Вы рисуете на бумаге генеалогическое древо для них?
— Обязательно! Я должна четко представлять, кто, где и когда родился. Для меня это абсолютно живые люди, подлинные до малейших деталей. Они ко мне приходят, я с ними разговариваю... Потом, когда книга написана и издана, я отпускаю героев, забываю о них. Никогда не перечитываю свои старые произведения, не возвращаюсь к ним. Если спросите, чем Захар Кордовин из «Белой голубки Кордовы» отличается от кукольника из «Синдрома Петрушки», не отвечу, поскольку не помню. Сейчас я живу другим, пишу историю любви героя «Русской канарейки» к синеглазой кудрявой девочке. Внешне очаровательному созданию и редкой мерзавке. Она поломала жизнь отвергнутому бедолаге. Прекрасный певец, контратенор, оставляет музыку, идет в армию, служит снайпером в самых тяжелых войсках, попадает в группу, сопровождающую гражданские самолеты. (На рейсах EL AL по-прежнему летают люди в штатском, в чью задачу входит выявление и обезвреживание террористов.) Потом бывшего контртенора зовут в контрразведку, он становится оперативником, которому приходится выполнять разные задания, в том числе, за гранью фола… Далее пересказывать сюжет не стану, иначе читать будет скучно.
— Когда рассчитываете закончить «Канарейку»? Планируете с ней тур по городам и весям?
— Я суеверна, как деревенская баба. Помните хорошую поговорку — хочешь насмешить Господа, расскажи ему о своих планах? Роман идет как-то особенно трудно, тащу его, как баржу. Но работаю уже над вторым томом, робко надеюсь к весне закончить и издать книгу целиком. Тогда, конечно, приеду. Думаю, в апреле. Ну и издательство наверняка рассчитывает на мое представительство в книжных магазинах.
— Значит, в Россию все-таки по долгу? По делу. Срочно…
— Вам политкорректно ответить или честно? Была бы моя воля, никуда из дома не выходила бы. Сидела бы тут и работала. Я интроверт по убеждению, хотя в юности производила впечатление яркого экстраверта, отличалась диким темпераментом, напоминала гаубицу, бьющую наповал. В школе, помню, вечно фонтанировала. Притом что в действительности стремилась остаться одна. Я улитка, не желающая вылезать из домика. Но встречи с читателями долгое время, пока книги не стали издаваться большими тиражами, были основным источником моего дохода, способом заработать на жизнь. Поэтому в Россию, где живет большая часть моей аудитории, езжу не для отдыха. По делу, по языку, вот именно — по долгу. Работа, читатели, обязательства, друзья... Для меня Россия — долг в самых разнообразных смыслах этого многоликого слова. Уважаю людей долга и сама всегда стараюсь платить по счетам. Отдыхаю в других местах. Не в России и не в Израиле.
— Логично спросить: где? Или так: а Израиль? Он для вас что?
— Для меня настоящий отдых, такой вздох, «перемена взгляда» — Италия. Практически любое место, город или городок. Там нет культурных провинций. В машине кончается бензин, заезжаешь на заправку, заходишь полюбопытствовать в соседнюю церквушку и обнаруживаешь фреску Джотто или росписи Тинторетто… И так далее. Голландию люблю за другое — за Амстердам, благородство, несуетность… Чехию обожаю, тоже — любую деревню. Германия очень нравится — архитектурно, пейзажно, разумностью быта, порядком. Но я быстро устаю от немецкого языка вокруг и за спиной… Впрочем, это уже мои личные проблемы. Вот Грецию недавно оценила, острова. Мне вообще нравятся старые культуры, старые имена, умудренная часть человечества. Никогда не тянуло ни в какой Таиланд, хотя, говорят, там очень красиво и удобно… А Израиль — это дом, семья, плотное окружение близких, все имеют ко всем какое-то отношение. Очень тонусная, напряженная страна; отношусь к ней ревностно: недостатки раздражают, безобразия бесят, достижения умиляют сверх всякой меры. Как в семье: весь день держишь себя в руках — на работе, в транспорте, на встрече со знакомыми… И вот оказываешься дома, среди своих… Меняешь туфли на тапочки и тут уж спускаешь собак и на мужа, и на дочь, и на сына, и даже на пса. Но когда в семье что-то случается — жизнь не мила. То есть тоже — долг, долг, долг. Вот примерно так.
— Получается, вы кругом всем должны? Хоть и стараетесь платить по счетам…
— Ну это зависит от того, как к жизни относишься. Если как к положенному тебе празднику типа «папа вывел на карусели покататься», тогда, конечно, париться — зачем? Если понимаешь, что и сама жизнь, и те бонусы, которые к ней приложены: судьба, какой-то там дар (музыкальный, литературный — неважно) выданы тебе не «пройтись-прошвырнуться», а в долг, который отдавать надо с высокими процентами… тогда дело другое. Это, если хотите, вопрос религиозный: есть Бог или его нет. Собственно, это — главный вопрос, который меня в жизни занимает. В литературе тоже. В этом я неоригинальна.
— Кстати, о празднике. Собственный юбилей как отметили?
— Я совершенно равнодушна к датам. К своим — тем более. Никогда ничего не отмечаю, потому что не помню. Живу не датами, а иными зацепками. В семейной истории по этому поводу есть несколько анекдотов (на тему, что я — монстр). Один из них: однажды в Малеевке Борис, мой муж, лежа вечером на диване и задумчиво глядя в потолок, произнес: «Хм… А мне сегодня исполнилось сорок лет…» Я странно веду хронологию жизнеощущения: по книгам. Скажем, у кого-то молодость — самая счастливая пора, а для меня последние лет десять жизни. За этот отрезок времени очень много написала. Когда работаю, родные знают: лучше лишний раз не подходить, не отвлекать. Конечно, любой писатель — человек с определенными психическими отклонениями. Мое настроение вечером зависит от одного: как я потрудилась с утра.
— И 19 сентября писали?
— Конечно. Как можно не работать? Не умею расслабляться и отдыхать. Знаете, я ведь выросла в семье очень деспотичного отца. Когда-нибудь обязательно напишу о нем. Это будет отдельная, болезненная вещь. Мы всегда находились с ним в некой конфронтации, но он приучил меня работать. Это его фраза: «Надо сократить Дине ее арычное время». В жаркие дни в Ташкенте, а таких было большинство, мы заходили по колено в арыки и стояли в прохладной воде, остывали. Отец же требовал, чтобы я не прохлаждалась, а работала. Так было всю жизнь! Отец умер в марте этого года. Каждое утро я звонила, спрашивала о самочувствии, а в ответ слышала: «Работай, негр!» Иногда не выдерживала и возмущалась: «Папа, мне почти шестьдесят, я лауреат литературных премий, мои книги переведены на двадцать девять языков и изданы миллионными тиражами!» Но он и слушать не хотел. Иногда мне кажется, что из-за отца я выросла несвободным человеком, до сих пор оглядываюсь на него, тем не менее он дал мне мощный посыл. Человек всегда должен быть занят делом. Тем, для которого создан. Уже перед смертью отец признался, что у меня были отличные способности в лепке. Но он говорил: «Женщина — скульптор? Через мой труп!»
— А почему вы музыкантом не стали?
— Консерваторию окончила с отличием, но с раннего возраста начала писать, печататься в журнале «Юность», в 24 года вступила в Союз писателей и игру на фортепиано всегда воспринимала как помеху.
— Поэтому и пианино у вас дома нет? Правда, скрипка на стене висит…
— Это виола д’амур. Видите, сколько на ней колков? Сестра подарила, я повесила. Для красоты. Ко мне это не имеет никакого отношения. А за рояль я не садилась лет тридцать. Всегда так ухожу — сразу. С первым мужем рассталась в один момент. И от музыки ушла. Долго не могла посещать концерты, лишь недавно стала появляться. В машине постоянно включаю классику — Моцарт, Бетховен, Шопен… Нередко плачу, когда слушаю. Это несбывшаяся моя жизнь, область, в которой я не удалась. Хотя, конечно, грех жаловаться. У меня нет неопубликованных произведений. Может, только повесть «На Верхней Масловке», по которой потом сняли фильм с блистательной Алисой Фрейндлих, поначалу отвергли. Я даже подумала, что наконец-то написала нечто стоящее. В журнале «Знамя» дама с нетривиальным именем типа Эльвира или Эдгара говорила мне, изящно покачивая ногой в красивой босоножке: «Это же беллетристика». Я пыталась возразить: «Но и Антон Павлович Чехов называл себя беллетристом». Сказанное не произвело эффекта на литературную даму, но через месяц вышла моя книга, у «Масловки» тоже все сложилось хорошо… Нет, я очень удачливый писатель.
— Издатель диктует вам сроки, когда надо сдавать рукопись?
— Я никому ничего не должна. Как та кошка, которая гуляет сама по себе. Заранее не заключаю никаких договоров. Могу неохотно сказать: мол, есть замысел нового романа, наверное, скоро начну писать. И все! Даже из суеверия не говорю о незаконченной вещи. Когда закончу, сообщу. Ждите!
— Ждем.
— Даст Бог, весной увидимся…
