Борис Зайцев - Дневник писателя
Кстати: для русских собрания показали и то, что энтузиастов, горячих и страстных людей не так мало и среди французов — особенно молодежи. Споры и прения шли мирно, но были моменты, когда французы так нервно, почти неврастенично и исступленно между собой схватывались, что уж действительно становилось похоже на Россию.
* * *Тургенев вводил русскую литературу на Запад не «миросозерцательно», а чисто литературно. В Толстом ему дорог был изобразитель, а не философ. Достоевского он вообще мало чувствовал и так же, как Толстой, ценил в нем второстепенное («Записки из Мертвого дома»). Теперь все как раз наоборот. И на собеседованиях было заметно, что русского искусства «как искусства» французы почти не знают. Пушкин, Тургенев (не говоря уже о лириках) — в тени, как и поэтическая сторона Толстого.
В этом году франко-русские встречи продолжаются — намечены доклады о советской литературе, Поле Валери, Тургеневе и др. Не им, конечно, переделывать психологии латинские и славянские. Но дело это полезное и культурное — вполне следует пожелать ему успеха: пусть Франция и Россия видят и слышат друг друга чаще, знакомятся и лично, в разговорах по кафе после собраний. Было бы хорошо, если бы во встречах укрепился дух тургеневского представительства — глубоко русский, но без <заискивания>[59], любящий русское, но уважительный к Западу — дух просвещенного и спокойного русского европеизма.
Тургенев — российский посол — традиция перворазрядная.
ВИНОГРАДАРЬ ЖИРОНДЫ{102}
Возраст — лет под сорок. Суховатое, крепко вылепленное моложавое лицо. Большой лоб, короткие усы. Сидит по-домашнему, на турецком диване, без пиджака, держит в руках книгу, острым взором смотрит на зрителя — Мориак{103}, известный писатель, автор «Терезы Декейру», «Пустыни любви», «Того, что было потеряно». Звезда литературы отдыхает в Малагате (Жиронда), в имении, где возделывает виноградники. Это его родина. Его романы полны Ланд, сосновых лесов. Подчиненные ему люди в писании — разные Куррежи, Декейру, Горнаки — пропечены зноем, сушью, пахнут смолою и сосновым лесом. Нет, кажется, его произведения, где бы не описывалась жара (вернее, где бы она не давалась — в слове скупом, но сильном). Он любит идущее из почвы. Его люди наделены страстями и грехами яркими, возросшими на первозданном. Чем-то древним, неким terror antiquus[60] полны и его пейзажи, и чувства. Он знает силу рода. Люди у него не единичны, не оторваны. Не только в землю свою вросли: за каждым и над каждым предки, их власть, те — иногда прекрасные, иногда грозные задания, что даются нам из океана, нам предшествующего (мы же передаем их в потомство, дальше). Кровь, стихия рода, близка этому писателю. В ней нечто жуткое. Всегда она косна, как земля. Безмолвна и безлична.
В самом снимке, в белоснежной рубашке Мориака — уже зной. В деревенском старом доме должны быть закрыты ставни. «Отдыхать» там можно только в зеленоватом полумраке, под серебряный стон цикад. Даже вино (в Малагате чудесное) нельзя пить в такую жару. Мориак должен обходиться водою со льдом.
Таков он — плод южной, французской земли, но не провинциал. Знает Жиронду и Ланды, но и Париж, т. е. мир. Он католик — но не типа захолустного кюре. Никакой благонамеренной агитки нет в нем и не может быть. Жизнь видит широко, в ее противоречиях, мучениях. Человека — глубоко. Душа мужественная, мрака не боящаяся, остро и современность чувствующая. Но не сядет Мориак в эту современность, как в автомобиль (подобно Морану{104}), не поедет куда повезут. Он небезразличен. Но, как люди его земли, замкнут, скрыт, мало себя показывает. В прежних романах даже столь скрыт, что католики простодушные были им недовольны:
— Изображение страстей, пороков… Но где же утешение?
Ни в «Женитрикс», ни в «Судьбах», ни в «Терезе Декейру» (в глуби лесов Жиронды мужа отравляющей) действительно нет утешения — или оно столь под спудом, что до него не доберешься.
* * *Последний роман «То, что было потеряно» более автора открывает.
Действие все в Париже. Сумрачный и порочный Эрве Бленож и жена его Ирэна, надломленная, больная. Медленно она гаснет — не только от болезни — от холода, лжи, нелюбви мужа. Они принадлежат к знати. Ее свекровь, старая католическая графиня с улицы Лас Каз, может быть, и могла бы ее утешить, но нет близости. Для Ирэны она «ханжа», окруженная аббатами. Графиня простодушный человек. Ирэна — «современный». Она сама многим отравлена — книгами, искусством, культурой. Католицизм свекрови для нее пережиток. Ничего она не видит истинного под старомодностью графини. Но как жить? Вокруг пустыня. Эрве вечно исчезает — полон он погонею за наслажденьем, затянут миром жестким, беспощадным. И сам с женой беспощаден.
Его бывший друг Марсель Рево, исписавшийся писатель с двусмысленным прошлым, темной денежной историей — тоже бесплоден и отравлен. Мучится неразделенною любовью к молодой жене, с которой живет тоже безрадостно — Тоту вывез он из глуши Котерэ, мрачнаго имения Юм, где остался деспот отец да юноша — брат Алэн.
У Эрве к Марселю странное, злобное чувство. Некогда были они так близки, что женитьбы ему он простить не может. Месть придумывает тонкую. Намеками, полусловами, улыбками внушает мысль, что Тота не просто любит брата, а «преступно». Марсель чувствует, что жена не с ним. Ее мысли, душа — на юге. Клевета Эрве ловко попадает… Начинается вторая, как бы удвоенная тоска Марселя.
С какой силою, крепостью написано это начало романа! Трудно дышать воздухом, где живут озлобленные, отравленные пороком люди — праздные и недобрые, несчастные и одинокие, посетители модных подозрительных баров, дансингов, мертвенно разъезжающие в автомобилях по мертвенному Парижу.
Форма романов Мориака всегда близка к драматической: мало описаний, мало слов (язык сух, остр, благороден) — действие не задерживается.
У Ирэны не то рак, не то туберкулез. Она сохнет, слабеет. Вот просит однажды мужа посидеть с нею вечер. У него как раз в эти часы подозрительное свидание. Он сначала отказывается остаться — любой вечер, только не этот — потом остается. Через силу читает ей Ницше. Она засыпает. Спит крепко. Желание — непреодолимое — уводит его, пока она спит. Проснувшись, видит Ирэна, что никого нет. Всего-то и маленького, одного вечера он ей не дал….
В этом усматривает она приговор. Так и загадала: если есть в нем капля милосердия, она живет. Если нет…
У нее под рукой гарденал, против бессонницы. Она принимает таблетку за таблеткою. Удаляется от нее горький мир! Проносятся клочья прежнего — девушка из богатейшей семьи, Эрве за нею охотится, она влюблена и так любви ждет, и материнства. Во всем этом ей отказано. Что же — жизнь не удалась, удастся смерть.
Роман странно поворачивает. Поворот смелый, очень высокий. Ирэна гибнет — но в некоем смысле продолжает жить и на других влиять.
В тот самый вечер, когда чтением своим усыплял Эрве Ирэну, старая графиня приходила к ней. Но Эрве не допустил ее. Знал, что Ирэну она раздражает (и она это знала). Искренно несла утешение и любовь: не донесла.
И вот тело Ирэны недвижно, графиня же исповедуется в сумрачной капелле:
«…Она судила о религии по моему облику. Ни к чему было мне и раскрывать рта: самое приближение мое ее раздражало, самый вид. Ирэна все читала, она знала все, все понимала. Я же не знала даже имен писателей, ее учителей. Помните, она сказала раз: „Католицизм — это моя свекровь“…
….Страшно сказать: одним своим присутствием я приношу вред Тому, кого люблю, делаю Его смешным. Его не любят из-за меня. Я удаляю от Него бедное дитя — без меня, может быть, Он и привлек бы ее».
Она стенает и оттого, что собственными руками, из утробной любви к сыну (genitrix!)[61] состроила этот жалкий брак: хотелось создать ему жизнь богатую, праздную. И вот последствия…
В ужасе и смирении ждет она слов исповедника.
Он отвечает из своего укрытия:
— Возрадуйтесь, дочь моя.
Графиня не поняла.
— Я в трепете могу лишь повторить, что Господь открывает мне для вас: «Она отсутствовала. Но Я был с ней».
Ничего, что графиня не дошла до Ирэны. Я принял ее. «Возрадуйтесь, дочь моя».
* * *Тут удивляется критик Жалу{105}, говорящий о Мориаке: как же это католик может чуть не благословлять самоубийцу?
Пусть удивляется Жалу. Мориак еще раньше оправдал Терезу Декейру, мужа отравившую. Кто имеет силу, тот оправдывает.
Благая весть, переданная матери, идет дальше. В доме, где стоит гроб Ирэны, встречает графиня сына. Эрве ждет упреков. Мать идет к нему навстречу, ясная и светлая.
— Дорогой мой!
Плача на ее груди, как плакал некогда ребенком, растопляется Эрве. Недавно только сам поймал себя на низкой мысли: «Ну, теперь свободен!» — а теперь чувствует в себе убийцу.
