Петр Подгородецкий - Русские идут! Заметки путешественника
Увидев такое количество солидных русскоговорящих мужчин, девчонки, которые уже смирились жить вдвоем в пустом отеле, приободрились. Более того, одна из них, которую звали, кажется, Юля, призналась моей супруге в том, что ее вдруг обуяла такая страсть к некому Саше, что они занялись сексом прямо на дорожке, не обращая внимания на то, что мимо ходили люди и иногда просили подвинуться.
Во время «конференции» сильно пострадал лишь закрытый на зиму бар, располагавшийся на пляже. Наши граждане сначала сделали подкоп и вытащили стаканы, поскольку принесенных не хватало, а идти в отель было лень. Затем разломали деревянные ставни, которые закрывали окна, вытащили и выпили все опрометчиво оставленные культурными греками напитки. В довершение, дабы не замерзнуть прохладной ночью, а заодно зажарить шашлык (какая конференция без шашлыка?), ставни и другие деревянные части бара, которые смогли оторвать, пустили на дрова.
Скажу вам, дорогие читатели, по-честному: то, что я описываю прямо и без прикрас, на самом деле – лишь маленькая-маленькая надводная часть айсберга, который представляет из себя «зажигалово» наших соотечественников в зарубежных странах. Если бы сделать подборку полицейских сводок о том, что творили россияне в девяностые годы, – вот был бы бестселлер. А сейчас все уже поспокойнее. И редко когда, находясь на приличном курорте, уже расслабленный и чувствующий себя в полной безопасности, вдруг услышишь лошадиное ржание и матерщину и увидишь пьяных граждан одной шестой части света, пытающихся в очередной раз как-то развлечь себя с помощью хамства, наглости и настоящего беспредела…
У этого парня есть яйца!
Коренное население Северо-Американских Соединенных Штатов воспринимало произведения «Машины времени» более чем спокойно. Лишь наши эмигранты и работавшие в США россияне с первых аккордов начинали подпевать, приплясывать, хлопать, что вызывало у редких аборигенов, почему-то попавших на наш концерт, искреннее удивление. Совершенно непонятные слова (а они с трудом понимали даже то, что Макаревич пел по-английски), скучноватая музыка, написанная «по мотивам песен американских и английских композиторов», скромные аранжировки… А тут вдруг весь зал встает на дыбы и хором поет «Поворот». Непонятненько…
В свое время лет двадцать назад Алексеич до хрипоты спорил с Александром Градским о месте русского рока в мировой музыкальной культуре. Разговор шел на высоких тонах (у Градского тона были выше, поскольку в образности и разнообразии матерщины с ним из музыкантов вообще мало кто сравнится). Алексеич, как истинный патриот, болевший душой «за наших», пытался доказать, что мы сейчас в начале пути, что и в хоккей с шайбой мы научились играть лишь через восемьдесят лет после канадцев… но маэстро Градский остался непреклонен. «Полная х… этот наш рок, только для у… вроде нас с тобой. А в свете мировой музыкальной культуры – ничто. Вот я тут был недавно в Бирме. Есть такая страна в Юго-Восточной Азии. И меня повели на концерт местной „звезды». Стадион, тысяч сто, наверное, горы самой современной аппаратуры. На разогреве какие-то англоязычные рокеры. И вот под бурю оваций выходит на сцену седоватый дедок лет шестидесяти, садится по-турецки (у них это „позой лотоса» называется) и приступает к работе. Берет какую-то фигню с веревками вместо струн и с соответствующим звуком. Как рубанет по ней пальцами, как завоет на одной ноте! Весь зал просто взорвался, все вскочили с мест, заорали как сумасшедшие. И так два с половиной часа… А уйти – нельзя, хозяев обидишь, да и выбраться в такой толпе с трибуны просто невозможно. Вот и наша музыка для всего остального мира, за небольшим исключением, такая же экзотика, типа дрессированных медведей или зайцев, играющих на барабанах…»
В общем, нам в Штатах вежливо, но твердо показывали наше место. А место было не самое крутое. Залы культурных центров, университетов, непонятные для нас зальчики в Нью-Йорке, в которые люди входят с улицы и попадают прямо к рядам кресел… Никаких тебе фойе и гардеробов. Правда, поиграли мы и в больших залах, в том числе и в знаменитом «Линкольн-Центре», но основная публика всегда состояла из соотечественников, бывших или настоящих. Лишь как-то раз ребята с нью-йоркского телеканала, вещающего на русском языке, притащили на концерт своего друга – владельца компании по прокату лимузинов, между прочим, натурального афроамериканца, или, в просторечии, негра. Странное дело, но ему концерт понравился, причем без ложной скромности отмечу, что больше всего он оценил мои скромные способности в игре на клавишных. Ну а поскольку он оказался еще и владельцем нескольких клубов в Гарлеме, то тут же предложил мне совершить вылазку к нему в гости и, может быть, даже «что-нибудь поиграть».
Только человек с моим аферистским складом характера мог согласиться отправиться в галимый негритянский район, чтобы поздним вечером играть там на клавишных всякие блюзы для людей, которые рождаются с этими самыми блюзами в крови. И я дал добро, хотя в душе, честно говоря, несколько побаиваясь возможных последствий. Правда, телевизионщики пытались убедить меня, что за неправильную игру на пианино сейчас в Гарлеме убивают нечасто, но утешало это мало.
На следующий вечер после нашего концерта у служебного выхода стоял огромный белый «кадиллак», за рулем которого сидел сам хозяин фирмы. Мы вместе с телевизионщиками под завистливыми взглядами Макаревича и остальной компании забрались внутрь этого «чума на колесах», в котором на кожаных диванах уже сидели и попивали французское шампанское две глазурного вида тетки с блондинистыми волосами, белозубыми улыбками и в вечерних черных платьях. Выехали из центра и взяли курс на Гарлем.
Между прочим, все то, что показывают про этот район в американских фильмах, абсолютно соответствует действительности. Полуразвалившиеся дома с выбитыми стеклами, но признаками проживания в них афроамериканцев (никто другой там не живет), обгорелые остовы машин, кучи мусора, слоняющиеся типы бандитского вида – в общем, полный букет. Выяснилось, что сначала мы едем в тот клуб, где самая вкусная еда, а потом – где самая лучшая музыка. Понятное дело, оба клуба принадлежали нашему водителю.
Первое заведение оказалось на диво цивильным. К моему удивлению, публика состояла из негров совершенно разного возраста, наверное, от семи до семидесяти. Все в аккуратных костюмах, женщины в красивых платьях, дети тихие и культурные. Да и на нас троих белых никто пальцем не показывал, хотя косяки кидали достаточно часто. Правда, поняв, что мы никакие там не копы, а гости хозяина заведения, успокоились и стали воспринимать нас просто как какую-то экзотику. Музыка ввиду еще не позднего времени была не живая, но именно та, которая нравилась местным завсегдатаям. Я заметил, как некоторые в такт притопывали-прихлопывали, а потом даже начались легкие танцы. Не такие экспрессивные, как в ночных заведениях, но традиционно чувственные. Больше всего меня поразило то, как танцуют немолодые негритянки весом килограммов по сто, не меньше. Они двигались грациозно и, я бы даже сказал, красиво, совершенно не комплексуя от своих размеров. Наши бабы такого сложения сидят дома, страдая от неполноценности, а те чувствуют себя как рыбы в воде. Вот что значат гены!
Жратва в клубе оказалась действительно отменного качества. Я по достоинству оценил негритянскую народную кухню, отдав должное и бифштексам, и салатам, и даже рыбе. Сдобрив все это хорошей дозой «Джека Дэниэлса», я почувствовал, что готов посоревноваться в игре на пианино хоть с самим Рэем Чарльзом. Но когда мы перебрались в другой клуб, нас ждал легкий облом. Дело в том, что власть хозяина заведения распространяется лишь на финансы, кухню, общую организацию дела, но никак не на музыкантов. А музыкантов в заведении, судя по фотографиям на стенах и соответствующим надписям, перебывало множество. Начиная с Эллы Фитцжеральд и кончая чуть ли не Майклом Джексоном. Команда на сцене оказалась в основном из черных, только двое из трех членов духовой секции были белыми. А возглавлял эту банду седой негр лет ста, игравший на трубе. Когда к нему подошел хозяин и показал на меня, объясняя, что было бы здорово, если они поиграют джэм с известным русским рокером, тот отрицательно покачал головой. Расстроенный хозяин вернулся и в качестве утешения выставил нам бутылку виски, что-то бормоча о «корпоративной солидарности „чертовых ниггеров»«. Мы стали его утешать, и тут мне пришла в голову мысль о том, что ведь и у великих негритянских артистов бывают перерывы. Ну и высказался в том смысле, что если не с ними, то я и один сыграть смогу. Хозяин тут же воодушевился, сказав, что и клуб, и аппаратура принадлежат ему, так что в перерыве он может делать все что хочет и слушать того, кто ему нравится.
Когда музыканты ушли со сцены, народ в заведении повел себя довольно шумно, все болтали, звякали вилками и ножами, чмокали и издавали другие звуки. Максим Капитановский рассказывал, что во время одной из предыдущих поездок в Америку, где «Машину» сопровождал сам Александр Борисович Градский, им пришлось выступать в далласском «Хард-рок кафе», которое было чуть ли не старейшим заведением этого типа. В свое время, насколько мне известно, будущий основатель системы этих клубов вывесил у себя купленную по случаю гитару Джимми Хендрикса. Тут и началось паломничество фанатов, желающих взглянуть на реликвию. Почин получил развитие, и теперь эта фирма известна во всем мире. Правда, везде она функционирует по-разному. В Далласе там проводились концерты звезд рока, в Шарм-Эль-Шейхе, например, несмотря на розовый «Кадиллак», развешанные по стенам электрогитары и фотографии рок-кумиров, это обычная дискотека с современной попсой и продажей алкоголя. В Москве – весьма хилое заведение, основной доход которого определяется месторасположением в середине Старого Арбата. Ходят туда в основном заезжие провинциалы. В каждом филиале есть магазинчик, в котором продаются товары с фирменной символикой: кожаные и джинсовые куртки, майки, бейсболки, значки и пр. Любопытно, что Алексеич как-то привез майку из не существующего в природе кафе с надписью «Hard Rock cafe Saigon». Дело в том, что, когда он ездил во Вьетнам, Сайгон вообще назывался Хо-Ши-Мином, правили там коммунисты, и ни дипломатических, ни экономических отношений с США у этой страны не было вообще. Тем не менее, какие-то ушлые вьетнамчики изготовили огромное количество маек с фирменной символикой и с успехом продавали их на местных рынках. Но вернемся в Даллас. Под шум народа Градский спел одну из своих песен. Люди вяло похлопали и снова начали есть. И тут маэстро, забыв про свои слова о том, что мы для американцев лишь экзотические клоуны, а также презрев все правила дипломатии, призвал на помощь все скудные запасы своего английского и заорал своим оперным голосом: «If you talk, I don't sing!» [21] К закурившим он обратился с заученной аэрофлотовской фразой: «No smoking!» [22] Не в том смысле, чтобы граждане сняли с себя смокинги (их и так почти не было), а чтобы не компрометировали великое искусство российского певца своими сигарами и сигаретами.
