Юрий Жуков - Сталин: операция «Эрмитаж»
2. Однако и продажа лучших картин Эрмитажа не даст желаемого результата, так как западные антиквары определенно будут выжидать и снижать цены.
3. Факт продажи лучших предметов искусства из нашего мирового хранилища будет служить сильнейшим аргументом в пользу того мнения, что советское государство накануне финансового банкротства…
Раз став на путь распродажи, остановиться нельзя: сегодня продали Рафаэля, завтра продали Корреджио, затем начнем продавать рукописи Толстого и Достоевского.
Раз продавать, так продавать. Разделить рукописи Толстого по клочкам и продавать американцам по частям, а за рукописями Толстого, рисунки Иванова, автографы Достоевского и т. д. Как директор Ленинской библиотеки, человек близко стоящий к науке и искусству и как коммунист, я обращаюсь к Вам, уважаемый Анатолий Васильевич, и прошу Вас войти с ходатайством в ЦК ВКП(б) о приостановке этого губительного разрушения рассадников культуры и просвещения…»[86]
Луначарский не ответил Невскому, не обратился ни в ЦК, ни в Политбюро с протестом от имени многочисленных защитников культуры, своим молчанием, невмешательством потворствуя внешторговцам.
Пророчество Кассандры
Луначарский давно старался ни во что не вмешиваться. Ему было так хорошо, уютно, покойно: огромная «барская» квартира в Плотниковом переулке, у подъезда автомобиль с шофером – неоспоримый признак высочайшего положения. До мелочей изученная за одиннадцать лет служба наркома уже как бы катилась сама по себе. По вечерам – модные среди комсомольцев дискуссии на любую тему: об обновленческой церкви, о театре Мейерхольда, последних романах Гладкова, появившихся молодежных бытовых коммунах. У жены, актрисы, – премьеры и банкеты. Каждый год, ближе к осени, нарком с женою отправлялся для лечения за границу, на воды, за государственный счет.
И тут вдруг музейщики со своими проблемами…
Луначарский как нарком сделал все что мог: высказал свое мнение членам комиссии Томского, в сентябре даже встретился с Микояном и настоял на немедленном совместном утверждении «Списка предметов старины и искусства, не разрешаемых к вывозу за границу».
Документ этот включал тринадцать параграфов – по видам произведений искусства, включая археологические находки, – и мог бы предотвратить экспорт национального наследия. Однозначно, предельно четко и ясно «Список» определял: разрешается вывоз картин, но только работы современных художников, да и то «за исключением отдельных, особо выдающихся произведений»: икон – лишь созданных начиная с XVIII века; фарфора, хрусталя, изделий из серебра, тканей, мебели – со второй половины XIX века; гравюр, ковров, бронзы – только XIX и XX веков.
Все было бы хорошо, если бы не приписка, появившаяся спустя несколько дней на обороте второго листа перечня. Она добавляла еще один, четырнадцатый параграф, утвержденный Микояном, но согласованный с только что назначенным членом коллегии Наркомпроса, начальником Главнауки Лядовым:
«Настоящий список запрещенных к вывозу предметов старины и искусства не распространяется на главную контору Госторга РСФСР по скупке и реализации антиквариата, которой предоставлено монопольное право экспорта предметов старины и искусства. Главная контора совершает весь вывоз предметов старины и искусства по лицензии органов Наркомпроса и удостоверениям Главнауки Наркомпроса»[87].
Но об этом Луначарский старался не вспоминать – как и о том, что не кто иной, а именно он начал, подписывая приказы и распоряжения по наркомату, крушить сложившуюся, отлаженную, великолепно работавшую организацию охраны культурно-исторического наследия, столь мешавшую сотрудникам Наркомторга.
Еще в начале года Луначарский утвердил вместо Седовой-Троцкой руководителем Отдела музеев Л. Я. Вайнера, а теперь, в первых числах октября, подписал приказ о назначении начальником Главнауки М. Н. Лядова, старого большевика, делегата II и III съездов РСДРП, давнего соратника Пятакова по энергетическому ведомству и, кстати, одного из преемников Невского на посту ректора Свердловского (коммунистического) университета.
Уже 10 октября, через неделю после перехода в Наркомпрос, Лядов ознакомил своих новых подчиненных с оперативно разработанным планом полной реорганизации главка. Суть плана сводилась всего к четырем пунктам:
«1. Освобождение Главнауки от мелких функций, которые можно передать на места – учреждениям и органам народного образования. 2. Пересмотр сети учреждений, непосредственно подведомственных Главнауке в смысле максимального сокращения этой сети и передачи учреждений в ведение местных органов народного образования. 3. Пересмотр списка охраняемых памятников в смысле освобождения его от объектов, не подлежащих охране. 4. Освобождение руководства Главнауки от выполнения ряда функций чисто технического характера для предоставления ему возможности уделять достаточно времени и сил на разрешение основных проблем руководства, на связь с ведомствами и на представительство».
Вторая часть плана предусматривала ликвидацию большинства структур Главнауки, и прежде всего Музейного отдела. Лядов объяснял: «Нет возможности организовать достаточный учет и сохранение ценностей в наших многочисленных музеях». Свою мысль он развил и дополнил три месяца спустя, когда докладывал на коллегии Наркомпроса: «Ввиду резко обострившейся классовой борьбы, между прочим выразившейся в рецидиве религиозности известных слоев населения, особое внимание должно быть уделено так называемым историко-бытовым музеям (монастырям, церквям и т. д.). Там, где не хватает сил, умения и средств превратить их в антирелигиозные, они должны быть закрыты, а помещения должны быть использованы под культурные нужды»[88].
Разумеется, реорганизация Наркомпроса, сложившегося в своем виде в 1922 году, безусловно назрела. Ведь наркомату вскоре предстояло обеспечить переход ко всеобщему обязательному и бесплатному начальному образованию, перестроить систему подготовки инженеров и техников, в которых столь нуждались строившиеся и запланированные заводы и фабрики, железные дороги и комбинаты, электростанции. Но какое отношение к индустриализации имела скромная, незаметная деятельность картинных галерей и археологических отделов музеев, реставрационных мастерских, Лядов не объяснил. И все же реорганизацию он начал именно с Музейного отдела, который оказался основной помехой при выполнении решения Политбюро об экспорте художественных ценностей на 30 миллионов рублей!
Музейный отдел перестал существовать к началу 1929 года, превратившись в некий «музейный раздел» Главнауки, в свою очередь низведенной с уровня главка до отдела. Штаты «раздела», уже не имевшего персонального руководителя, были сокращены с восемнадцати до семи человек. Из них некий Объедков в одиночку представлял Комиссию по контролю за вывозом, Левинсон отвечал за охрану и реставрацию лучших образцов зодчества… Остальные курировали музеи по профилям, вернее, следили за политической правильностью их экспозиций. Художественными музеями занимался Вайнер, историко-культурными и историко-бытовыми – Григорьев. Всю же оперативную работу, связанную с сохранением произведений искусства, реликвий старины, подготовкой государственных списков памятников, передали Центральным государственным реставрационным мастерским, возглавляемым И. Э. Грабарем.
Таким образом, «музейный раздел» оказался полностью отстранен от работы по сбережению и использованию шедевров живописи, графики, скульптуры, прикладного искусства. Новые его задачи подчеркивал и вскоре утвержденный производственный план на 1929/30 год, который определял, что перед «разделом» отныне стоят задачи, связанные исключительно с недвижимыми памятниками:
«а) Проработка учетных сведений об архитектурных памятниках; установление твердого списка тех, которые имеют первоклассное значение, и сокращение списка с исключением из охраны менее ценных объектов… в) Разработка общих планов реставрационных работ и наблюдение за проведением реставрационных работ, г) Наблюдение за поддержанием и использованием памятников, д) Проведение ликвидации церковных памятников с возможным использованием их по другому назначению»[89].
Тогда же завершилась и ликвидация немногих оставшихся местных органов Музейного отдела. Она совершалась постепенно, как бы сама по себе в ходе реформы административно-территориального деления страны. Существовавшие прежде в Российской Федерации 49 губерний (без Казахстана и Киргизии, тогда автономных республик в составе РСФСР) укрупнили, преобразовали в 13 краев и областей. Разумеется, реорганизовали одновременно и прежние исполкомы, получившие иные структуры, отражавшие новые цели, поставленные перед ними на период индустриализации.
