Семен Резник - Вместе или врозь? Судьба евреев в России. Заметки на полях дилогии А. И. Солженицына
В начале 1880-х, когда писались эти строки, мужик, хорошо еще помнивший крепостное право, не смел даже в мыслях своих противостоять этой, по терминологии Г. Успенского, «татарщине». Копившуюся в нем самом жестокость мужик обрушивал на тех, кто был еще слабее и бесправнее. И делал он это тем охотнее, что ему нашептывали (и он простодушно верил), будто есть царский указ, «разрешающий и даже предписывающий истребление еврейского имущества». Мужик знал сермяжную истину: против лома нет приема. Сам изгой, он с тем же ломом шел на еще более беззащитных изгоев. Таковы были немедленно проклюнувшиеся всходы на почве жестокого произвола власти.
Ну а плоды созрели поколением позже, и на смородину они точно не походили. Но мужиков продолжали драть. И когда Государственный совет принял осторожное решение — «обратить внимание государя на своевременность отмены телесных наказаний, Николай II ответил окриком: „Я сам знаю, когда это надо сделать!“»[140]
Все сказанное не значит, что я хочу преуменьшить роль евреев в революционном движении. В том, что она была значительной, сомневаться не приходится. Однако оценить ее статистически невозможно, все цифры и проценты на этот счет беспристрастному исследователю ни о чем не говорят, а пристрастный выведет из них все, что захочет.
В своих воспоминаниях С. Ю. Витте подробно и содержательно пишет о революционности евреев и анализирует ее причины. И фактическая, и аналитическая сторона его рассуждений (которые я приведу ниже) далеко не безупречны. Он субъективен, в чем-то неточен, а порой и не свободен от того, что он называет «историческими предрассудками», на чем придется остановиться отдельно. А пока — вот этот пространный, тяжеловесный по стилю, но чрезвычайно важный для нашей темы отрывок:
«После… Александра II, вместо того, чтобы вести политику относительно евреев в смысле постепенного уничтожения специальных еврейских законов, начали принимать ряд самых резких законодательных стеснений. Так как вся груда еврейских законов представляет смесь неопределенностей с возможностью широкого толкования в ту или другую сторону, то на этой почве создалась целая куча всяких произвольных и противоречивых толкований. В результате явился источник самого разнообразного взяточничества. Ни с кого администрация не берет столько взяток, сколько с евреев. В некоторых местностях прямо создана особая система взяточнического налога на жидов. Само собой разумеется, что при таком положении вещей вся тяжесть антиеврейского режима легла на беднейший класс, ибо чем еврей более богат, тем он легче откупается, а богатые евреи иногда не только не чувствуют тяжести стеснений, а, напротив, в известной мере, главенствуют, они имеют влияние на высших чинов местной администрации. В начале [18]80-х годов сенат боролся с таким положением вещей, стараясь не допускать произвольных толкований законов и стеснений евреев, но затем со стороны министров внутренних дел последовали всякие наветы на некоторых сенаторов как противодействующих администрации. Начали обходить таких сенаторов наградами, переводить их из одних департаментов в другие, даже были случаи увольнения наиболее строптивых,[141] наконец, начали назначать новых, послушных сенаторов. В результате и сенат начал давать по еврейским законам такие толкования, которые по правде никоим образом из законов не следовали.[142]
Все это способствовало крайнему революционированию еврейских масс и в особенности — молодежи. Этому содействовали также и русские школы. Из феноменально трусливых людей, которыми были почти все евреи лет 30 тому назад, явились люди, жертвующие своей жизнью для революции, сделавшиеся бомбистами, убийцами, разбойниками… Конечно, далеко не все евреи сделались революционерами, но несомненно, что ни одна национальность не дала России такого процента революционеров, как еврейская. Громадное количество евреев пристало к самым крайним партиям. Ожидая от освободительного движения облегчения своей участи, почти вся еврейская интеллигенция, кончившая высшие учебные заведения, пристала к „партии народной свободы“, которая сулила им немедленное равноправие.[143] Партия эта в громадной степени обязана своему влиянию еврейству, которое питало ее как своим интеллектуальным трудом, так и материально. Я неоднократно предупреждал глав русского и иностранного еврейства, что они стали на весьма рискованный и некорректный путь, что, следуя этому пути, они еще более обострят еврейский вопрос в России, что они должны добиваться облегчений корректными путями, что они должны явить пример верноподданности, что облегчений они могут добиться только через царя, что их лозунг должен быть не стремление ко всяким свободам, а только „мы просим только одного, чтобы для нас не создавали исключений“. Но в пылу освободительных и революционных стремлений и доверившись вожакам „партии народной свободы“, т. е. кадетов, на мои советы не обращалось никакого внимания!
В результате, конечно, явилась сильнейшая реакция, многие сочувствовавшие евреям или индифферентные к ним, стали антисемитами, и весьма резкими. В России никогда не было столько врагов евреев, как ныне, никогда еврейский вопрос не стоял так неблагоприятно для евреев. Такое положение очень тягостно для них и крайне неблагоприятно для России, т. е. для ее успокоения. Я убежден в том, что, покуда еврейский вопрос не получит правильно го, незлобивого, гуманного и государственного течения, Россия окончательно не успокоится; но вместе с тем весьма опасаюсь, чтобы сразу данное равноправие евреям не наделало много новых смут и опять не обострило дела. Подобные, как и всякие политические вопросы, касающиеся масс, затрагивающие, так сказать, исторические предрассудки, в некоторой степени основанные на расовых особенностях, могут решаться только постепенно, исподволь; всякие быстрые, резкие решения расстраивают равновесие, лучше временное равновесие, хотя бы оно было искусственное, кособокое.
Н. П. Игнатьев
Государство есть живой организм, а потому нужно быть очень осторожным в резких операциях. С государственной точки зрения граф Н. П. Игнатьев (официальный автор антиеврейского закона 1882 г.) и П. Н. Дурново наделали много вреда своей глупой политикой в еврейском вопросе. Такой ультраконсерватор, но умный человек, как граф [И. И.] Толстой, бывший министр внутренних дел при Александре III, не допустил бы этих ошибок. Он не успел исправить ошибки Игнатьева,[144] но при нем еврейский вопрос успокоился.[145] После его смерти [И. Н.] Дурново взял прежний курс Игнатьева, хотя лично был в самых дружеских отношениях с некоторыми еврейскими крезами, и не из материальных расчетов, ибо он денежно был человек честный. Он просто был крайне недалек и угодлив. Такой курс был в дворцовой камарилье, и он угодничал. Душою же и сочинителем всех антиеврейских проектов и административных мер был Плеве, как при графе Игнатьеве, так и при Дурново. Лично, как это было ясно из многих разговоров с Плеве по еврейскому вопросу, он против евреев ничего не имел, он был настолько умен, что понимал, что политика эта неправильна, но она нравилась великому князю Сергею Александровичу, по-видимому и его величеству, а потому Плеве старался вовсю».[146]
Этот густо написанный отрывок насыщен бесценной информацией, но она препарирована соответственно общественно-политическим взглядам автора, а потому нуждается в уточнениях. Прежде всего, бросается в глаза недостаточная осведомленность Витте в революционных и оппозиционных российских группировках. Все они для него на одно лицо, он видимо, никогда не слышал об острых разногласиях между народниками и социал-демократами, большевиками и меньшевиками, все революционные группы для него — «анархисты». И где-то рядом, в его представлении, обретаются кадеты. А так как еврейство, за исключением кучки богатых «крезов», тоже представляется ему довольно однородной массой, то и получается что они — «бомбисты, убийцы, разбойники» и они же — интеллектуально и материально питают «партию народной свободы». То и другое просто несовместимо, а не только непомерно преувеличено.
Особенно наивно для такого многоопытного государственного мужа выглядят его советы «главам русского и иностранного еврейства». Выходит, даже Витте не был свободен от того предрассудка, из которого родились «Протоколы сионских мудрецов» (кстати сказать, именно против него и направленные, но это отдельная тема). Он исходит из того, что существуют какие-то «главы еврейства», которым подчиняется еврейская масса. Призывы к «благоразумию», обращенные к «главам», основаны на этой фикции: ведь «главы еврейства» могли повлиять на еврейскую (и нееврейскую) молодежь не в большей мере, чем если бы читали проповедь землетрясению.
