Дэниэл Коуэн - Я выжил в Холокосте
Рубин не успел сказать и слова, а Пейтон уже бросился извиняться перед командиром за то, что ему докучают.
– Наверное, шок от контузии, – говорил он.
Тибор бросился рассказывать о том, как заполнил окопы гранатами, и как враг атаковал холм, и как ему каким-то непонятным образом удалось сдержать его – офицер заинтересовался. Он повернулся к Пейтону: «Раз уж нам все равно надо вернуться на холм, чтобы забрать оружие и амуницию, можем заодно и посмотреть».
Командующий, Пейтон и еще несколько заинтересовавшихся историей Рубина уселись в три джипа. Припарковав авто, они всадили ботинки в гравий и поперли на холм. Бриер держался Рубина, который все еще шатался как лунатик, не понимая будто, где находится. Вот они добрались до вершины, и рядовой схватился за живот, начал трястись, словно у него начался сердечный приступ.
Ошибки быть не могло. Дальняя сторона холма была сплошь укрыта мертвыми и умирающими корейцами. Одни валялись прямо в рваных останках других, как будто они поскользнулись и застряли в собственной плоти. Руки и ноги были разбросаны словно ненужное оружие, которое оставили на поле боя.
Пирамида тел сложилась прямо под выступом, в трех-четырех метрах от передней линии окопов. Каждый труп застыл в попытке перешагнуть через предыдущий. Дальше вниз по склону пестрая смесь смертельно раненных молодых парней ловила воздух ртами, звала о помощи или пыталась удержать собственные кишки.
Тибор заплакал. Он и представить не мог, что поле боя выглядит вот так, что смерть может принимать такие отвратительные формы. Вплоть до этой секунды все казалось таким неопределенным и далеким, и вот теперь перед ним лежали десятки трупов, некоторые в форме знака вопроса, и мертвые глаза их спрашивали одно: зачем он их убил? Пыточные голоса раненых просили воды или звали матерей – ровно так же, как делали американские солдаты, когда ранили их.
Мысли Тибора сошлись к одной из центральных идей его веры. Давным-давно его учили, что нет хуже греха, чем гнусности, которые ты делаешь под давлением врага твоего. Низшей точки достиг ты, если ударил того, кто ударил тебя. Пока Тибор наблюдал за гибелью, которую в одиночку принес всем этим молодым парням, таким же как он, он чувствовал глубокую боль неудачи, уже даже не личную, но нарушавшую самые святые законы Бога. Он начал рыдать, рыдать так, как никогда раньше, как не рыдал, когда Имре рассказал ему про смерть родителей и Илонки.
Командующий положил ему руку на плечо. «У тебя не было выбора, Рубин. Если бы ты не убил их, они бы убили тебя». Еще сказал, что Тибор получит за свою храбрость медаль и на время покинет поле боя, чтобы отдохнуть и восстановиться.
Затем обратился к Пейтону:
– Тибор Рубин рекомендуется к награждению Медалью Почета за выдающиеся храбрость и отвагу, проявленные с риском для жизни и превышающие долг службы, за уничтожение сотен вражеских солдат, за то, что остановил их продвижение и обеспечил безопасность единственной дороги от Тэгу до Пусана, и тем самым спас жизни бесчисленного количества американских солдат и солдат наших союзников, и сохранил открытой нашу единственную дорогу на как минимум ближайшие двадцать четыре часа.
Тибор и не знал, что, пока он лихорадочно отбивался от невидимого врага, дорога за ним использовалась для перевода людей и машин на более безопасные позиции. Кто-нибудь вообще понимал, что всего один человек, оставленный Пейтоном на том холме, был единственным препятствием между северокорейцами и поспешным отступлением сил ООН? И что не будь его там, враг мог хлынуть с того самого холма и перерезать отход?
Командующий приказал штаб-сержанту подготовить бумаги для Медали Почета и доставить ему для подписи. После проверки он отправит документы в соответствующие инстанции.
Тибор никак не мог уяснить, что его только что представили к высшей военной награде его новой родины. У него не было даже контекста, в рамках которого он мог бы это понять, он был слишком сбит с толку и расстроен, чтобы понять, что это все вообще значит. Медаль? Да с медалью он станет легкой мишенью для снайперов.
Командующий еще раз предложил отправить его в тыл, отдохнуть. Он даже предложил ему отправиться в Японию.
Тибор вновь помотал головой. Не надо ему этого. Ему надо остаться с ротой.
Бриер внимательно приглядывал за рядовым Рубиным следующие несколько дней. Сержант посчитал мрачность Тибора дурным знаком – на него это было совсем непохоже. Его обычные живость и открытость сменились апатией и бездеятельностью, и он перестал разговаривать. Когда Бриер спросил Тибора, все ли с ним в порядке, тот кивнул, но говорить отказался. По мнению Бриера, события на холме сделали рядового отстраненным и замкнутым, что представляло опасность как для него самого, так и для окружающих.
Бриер и Гарольд Спикмэн доставали Рубина до тех пор, пока им не удалось вытащить из него несколько слов. Наконец он признался, что стыдится того, что случилось на холме. Объяснил, что его семья и его религия считали убийство скорбным и отвратительным, и что его действия там навсегда его изменили. Бриер, который не раз видел, как ребята впадали в шок после боя, посоветовал ему принять предложение командующего или по крайней мере провести неделю в Пусане, отдохнуть и восстановиться. Тибор ответил, что не может: это его долг оставаться с ротой до тех пор, пока война не закончится. Он даже думать отказался о том, чтобы уехать.
Про медаль больше не говорили. Пейтон так и не заполнил бумаги и вообще вел себя так, будто подвига Тибора на холме никогда не было. Когда Бриер позже уточнил про медаль Рубина, старшина ответил: «Не при мне». Прошло три дня после доблестной обороны рядовым Рубиным холма в Чире, и командующего его роты убили в бою. Если и был какой-то шанс на официальное признание героизма Тибора, то он умер вместе с тем офицером.
Гарольд Спикмэн, как и многие другие в роте, понимал, что Пейтон повел себя, как сволочь, с рядовым Рубиным. Спикмэн видел старшину в действии и понимал, что тот скорее собственной жизнью пожертвует, чем подпишет бумаги, которые обеспечат Тибору заслуженную медаль. Понимал он и то, что все это только лишь потому, что Рубин – еврей.
Спикмэн знал, что Пейтон не имел никакого права оставлять Рубина на том холме, и что старшина постоянно, раз за разом отправлял его на самые опасные задания. По мнению Спикмэна, больше всего сержанта бесило то, что Рубин все их принимал без единой жалобы. Пейтон видел в рвении Рубина приглашение и возможность усугубить свою ненависть. Другие ребята в роте, полагавшиеся на военное мастерство Пейтона, называли его «Господь Бог», но Спикмэн не принимал это прозвище: что это за бог такой, который так обращается с солдатами вроде Рубина?
Гарольда Спикмэна ранили на Пусанском периметре, достаточно тяжело для того, чтобы он отправился обратно в Штаты. Позже он скажет, что для него было честью служить бок о бок с солдатом, которого он прозвал «еврейским джентльменом». Но тогда, после ранения, Спикмэн потерял связь с Рубиным на тридцать лет. Он был не один такой в роте: у каждого были свои собственные раны и потери, и капрал не был исключением. Уметь выживать – значит уметь оставлять прошлое позади, и Тибор Рубин вскоре стал для Спикмэна прошлым.
8
Рота понесла серьезные потери во время обороны Пусанского периметра: за один только день восемнадцать человек погибло или было тяжело ранено. Обещанное подкрепление так и не прибыло, – а численность отряда сокращалась. Как-то сентябрьским утром солдаты столкнулись с массированной атакой вдвое превосходящего их по числу противника. Пока парни держали оборону за мешками с песком и в траншеях, к ним в гости прилетела мина. Тибор оказался совсем рядом и потерял сознание.
Придя в себя, он обнаружил кружащего над ним офицера. Капитан говорил низким голосом, цитировал какую-то поэму. Тибор не слышал слов; рев мины все еще отдавался в ушах, но голос был тихий и успокаивающий. Чувства постепенно возвращались к нему, и он вспомнил, что раньше уже видел офицера, когда тот обхаживал раненых под огнем противника. Мужчина запомнился ему, потому что в уголке его кривой ухмылки, отражающей одновременно уверенность и самоиздевку, всегда торчала трубка. Спустя несколько секунд после того, как Тибор вышел из состояния оцепенения, он узнал в нем дивизионного капеллана, католического священника по имени Эмиль Капаун.
Отец Эмиль Капаун. Министерство обороны
Эмиль Капаун хотел стать военным капелланом с того самого дня, как его посвятили в духовный сан в 1940-м. Он пытался попасть в армию в самом начале Второй мировой, но не мог получить разрешение от епископа следующие три года. В самом конце войны его отправили в Бирму, затем в Индию, в запас уволили в 1948-м. Два года спустя он вернулся и оказался вместе с «Первым отрядом» в Японии. В Пхохане он высаживался вместе с 3-м батальоном.
