Светлана Алексиевич - Чернобыльская молитва
Вокруг палаток гигантские горы пустых консервных банок. Монбланы. Где-то хранившийся на военных складах неприкосновенный запас. На случай войны. Банки из-под тушенки, перловой каши... Из-под из-под кильки... Стаи кошек... Их, как мух... Деревни выселены... От ветра калитка скрипнет, мгновенно оборачиваешься: ждешь человека. Вместо человека - кошка выходит...
Снимали зараженный верхний слой земли, грузили в автомашины и вывозили в могильники. Я считал, что могильник - какое-то сложное инженерное сооружение, а это обычный курган. Землю мы поднимали и сворачивали большими рулонами... Как ковер... Зеленый дерн с травой, цветами, корнями... С жучками... Пауками, червяками... Работа для сумасшедших. Нельзя же ободрать всю землю, снять с нее все живое. Если бы не пили по-черному, каждую ночь, сомневаюсь, что можно выдержать. Психика не устояла бы. Сотни километров ободранной земли, бесплодной. Дома, сараи, деревья, шоссейные дороги, детские садики, колодцы, оставались, как голые... Утром надо побриться, боишься заглянуть в зеркало, увидеть свое лицо. Потому что мысли появлялись всякие... Трудно представить, чтобы туда вернулись жить люди... Но мы меняли шифер, мыли крыши. То, что делаем бесполезную работу, понимали все. Тысячи людей. Но каждое утро вставали и снова ее делали. Неграмотный дед встретит: "Кидайте, сынки, дурную работу. Садитесь за стол. Пообедайте с нами". Ветер дует. Тучи плывут. Реактор не закрыт... Сняли слой, через неделю вернулись, можно наново начинать. А снимать уже нечего. Песок сыплется... Смысл понял один раз, когда с вертолетов разбрызгивали специальный раствор, чтобы получилась полимерная пленочка, не позволяющая легкоподвижному грунту перемещаться. Это мне было понятно. Но мы копали, копали...
Деревни выселены, но в некоторых оставались старики... Зайти в обычную хату и сесть пообедать... Сам ритуал... Полчаса нормальной человеческой жизни... Хотя есть там ничего нельзя. Запрещалось. Но так хотелось посидеть за столом... В старой хате...
После нас оставались только курганы. Потом вроде бы их должны обкладывать бетонными плитами, огородить колючей проволокой. Там оставляли самосвалы, уазики, краны, на которых работали, так как металл имеет свойство радиацию накапливать, поглощать. Рассказывают, что все это потом куда-то исчезло. Разворовали. Я верю, потому что у нас может быть все. Один раз тревога: дозиметристы проверили и оказалось, что столовая построена на месте, где радиация выше, чем там, куда мы ездили работать. А мы уже жили тут два месяца. Такой у нас народ. Столбы и на них доски набиты на уровне груди. Это называлось столовой... Стоя ели. Мылись из бочки... Туалет - длинная траншея в чистом поле... В руках - лопата... И рядом реактор...
Через два месяца мы уже начали что-то понимать. Давай спрашивать: "Мы же не смертники. Побыли два месяца, хватит. Пора нас поменять". Генерал-майор Антошкин проводил с нами беседу, откровенничал: "Нам невыгодно вас менять. Мы вам дали один комплект одежды. Второй, третий. Вы навыки приобрели. Менять вас - дорогое дело, хлопотное". И упор на то, что мы - герои. Раз в неделю тем, кто хорошо землю копал, перед строем вручали похвальную грамоту. Лучший похоронщик Советского Союза. Какое-то безумие...
Пустые деревни... Живут куры и кошки. Зайдешь в сарай, полно яиц. Жарили. Солдаты - бравые ребята. Курицу словят. Костер. Бутыль самогона. Каждый день в палатке выпивали хором трехлитровую бутыль самогона. Кто-то в шахматы играет, кто-то на гитаре. Человек ко всему привыкает. Один напьется - и в кровать, другому кричать охота. Драться. Двое сели пьяные за руль. Разбились. Автогеном их вырезали, доставали из расплющенного железа. Я спасался тем, что писал домой длинные письма и вел дневник. Засек меня начальник политотдела, стал за мной охотиться: где храню, что пишу? Подговорил соседа шпионить за мной. Тот предупредил: "Что строчишь?" - "Кандидатскую защитил. Докторскую пишу". Смеется: "Я так полковнику и передам. А ты это дело спрячь". Хорошие были ребята. Я уже говорил, ни одного нытика. Труса. Поверьте: нас никто никогда не победит. Никогда! Офицеры не вылазили из палаток. Валялись в домашних тапочках. Пили. Плевать! Мы копали. Пусть получают на погоны новые звездочки. Плевать! Такой у нас народ.
Дозиметристы - боги. Все к ним проталкиваются: "Ну, сынок, какая у меня радиация?" Один предприимчивый солдат сообразил: взял обыкновенную палку, намотал на нее проволоку. Постучался в одну хату и по стене этой палкой водит. Бабка за ним: "Сынок, что там у меня?" - "Военная тайна, бабка". - "А ты мне скажи, сынок. Я тебе стакан самогонки налью". - "Ну, давай!" Выпил. "Все нормально у тебя, бабка". И пошел дальше...
В середине срока нам наконец выдали всем дозиметры, такие маленькие коробочки, внутри кристалл. Некоторые стали соображать: надо его утром отвезти к могильнику и оставить, а к концу дня забрать. Чем больше радиации, тем скорее отпуск дадут. Либо больше заплатят. Кто на сапог, там лямочка есть, повесил, чтобы ближе к земле. Театр абсурда. Эти датчики были не заряжены, для того, чтобы они начали отсчет, их надо было зарядить первичной дозой радиации. То есть эти финтифлюшки, цацки эти дали для отвода глаз. Психотерапия. На самом деле оказалось кремниевое устройство, на складах лет пятьдесят валялось. В военный билет в конце каждому вписали одинаковую цифру: среднюю дозу радиации умножили на число дней пребывания. Замерили среднюю дозу в палатках, где мы жили.
То ли анекдот, то ли быль. Звонит солдат любимой девушке. Она волнуется: "Что ты там делаешь?" Он решил прихвастнуть: "Только что из-под реактора вылез, помыл руки". И тут - гудки. Разговор оборвался. Кэгэбэ слушает...
Два часа - на отдых. Ляжешь под кустик, а созрела уже вишня, такая крупная, сладкая, оботрешь и в рот. Шелковица, я первый раз видел шелковицу...
Когда работы не было, водили маршировать. Фильмы смотрели. Индийские. Про любовь. До трех-четырех часов утра. Кашевар проспит, каша сырая. Привозили газеты. Там писали, что мы - герои! Добровольцы. Печатались фотографии. Встретить бы нам того фотографа...
Неподалеку стояли интернациональные части. Татары из Казани. Видел их самосуд. Гонят перед строем солдата, остановится или отбежит в сторону, бьют. Ногами. Лазил по хатам, чистил. Сумку барахла у него нашли. Были литовцы. Через месяц взбунтовались и потребовали, отправки домой.
Был однажды спецзаказ: срочно помыть дом в пустой деревне. Фантастика! "Зачем?" - "Завтра там будут играть свадьбу". Облили из шлангов крышу, деревья, соскребли землю. Скосили картофельную ботву, весь огород, траву во дворе. Пустырь вокруг. Назавтра привезли жениха и невесту. Приехал автобус с гостями. Музыкой... Настоящие, а не киношные жених и невеста. Они уже жили в другом месте, переселились, но их уговорили приехать сюда, чтобы заснять для истории. Работала пропаганда. Фабрика грез... Даже тут, защищала наши мифы: мы везде выживем, даже на мертвой земле...
Перед самым отъездом меня вызвал командир: "Что ты писал?" - "Письма молодой жене", - ответил я. - "Ты там смотри..." - последовал приказ.
Что осталось в памяти о тех днях? Тень безумия... Как мы копали... Копали... Где-то в дневнике записано, что я там понял. В первые же дни... Я понял, как легко стать землей..."
Иван Жмыхов, инженер-химик
Монолог о символах великой страны
"Уже к концу мая, где-то через месяц после аварии, к нам начали поступать на проверку продукты из тридцатикилометровой зоны. Институт работал круглосуточно. Как военный. В республике только у нас на тот момент имелись профессионалы и специальная аппаратура. Привозили внутренности домашних и диких животных. Проверяли молоко. После первых проб стало ясно, что к нам поступает не мясо, а радиоактивные отходы. Вахтовым методом в зоне пасли стада. Пастухи приезжали и уезжали, доярок привозили только на дойку. Выполняли планы молокозаводы. Проверили. Не молоко, а радиоактивные отходы. Сухой молочный порошок и банки сгущенного и концентрированного молока Рогачевского молокозавода мы долго использовали на лекциях, как эталонный источник. А в это время их продавали в магазинах... Когда люди читали на этикетках, что молоко из Рогачева и не брали его, оно затоваривалось, вдруг появились банки без этикеток. Думаю, причина не в том, что не хватало бумаги людей обманывали. Обманывало государство.
Первая поездка в зону: в лесу фон в пять-шеть раз выше, чем в поле, на дороге. Везде высокие дозы. Работают трактора... Крестьяне копают свои огороды... В нескольких деревнях измерили щитовидку взрослым и детям: в сто, в двести-триста раз выше допустимой дозы. Была у нас в группе женщина. Радиолог. С ней случилась истерика, когда увидела, что дети сидят в песке, играют. Проверили грудное молоко - радиоактивное... Работают магазины и, как обычно, у нас в деревнях, мануфактура и продукты по соседству: костюмы, платья, а рядом колбаса, маргарин. Лежат открыто, даже не накрытые целлофаном. Берем колбасу, яйцо... Делаем рентгеновский снимок: не продукты, а радиоактивные отходы... Сидит молодая женщина на скамейке у дома, кормит ребенка грудью... Молоко с цезием... Чернобыльская мадонна...
