Живой Журнал. Публикации 2012 - Владимир Сергеевич Березин
Советские интеллигенты создали особый культ книги, ни на что не похожий — в нём было что-то особо-социальное. Всё сошлось вместе — дефицит на хорошие книги, статусный их характер, когда серванты набивались "под цвет" собраниями сочинений. Собственно, чтение было священным институтом, институтом времяпровождения — ну и комплекс мифов вокруг книги был особым.
Но при этоми во времена Бабеля и во все последующие массы книг уничтожались безо всяких эмоций. Одна библиотекарша жаловалась, что самое утомительное в этом процессе — отрывание корешков. Иначе утилизаторы не принимали книгу в макулатуру, а у пожилых библиотекарш ручки были то-о-оненькие, и не всякий переплёт сходу отрывался.
Говорят, книги превращаются в упаковочный картон. Была, впрочем, версия, что в туалетную бумагу (но это версия слишком поэтическая, чтобы быть правдой).
Да и высказывал её человек, изменявший жене.
Какая ему вера?
Потом, благодаря книге Брэдбери, многие не только выучили новую (для себя) температурную шкалу, но и ещё более возлюбили бумажные книги накануне лавинного падения спроса на них.
Ещё роман "451 градус по Фаренгейту" предсказал бум аудиокниг, которые легко потребляются в дороге и у костра…
Не говоря уж о том, что есть ещё один забавный акцент: ритуал уничтожения. То есть, в тот момент, когда бумажных книг станет мало, а изданные во время издательского бума восьмидесятых-девяностых съест кислота, заключённая в бумаге, ритуал сожжения будет более значим. Интересно так же, как обставить ритуал стирания файлов.
И, чтобы два раза не вставать, я это вот к чему написал — к истории с колонной, обвешанной книгами на ярмарке Non/fiction. Это то, что называется "событие, вызывающее смешанные чувства". Как кто-то остроумно выразился "будто на выставке кошек перед входом поставили живодёров с чучелами этих самых кошек".
Кристобаль Хозеевич, так сказать, был известный таксидермист. Я, честно говоря, питаю мало пиетета к бумажным книгам, хоть они у меня во всех комнатах вместо обоев.
Хотя вот на дачах нашего времени часто обнаруживаются книги восьмидесятых — залежи детективных романов с ломкими коричневыми страницами, похожими на жухлую листву.
Да и вокруг жухлая листва — в комнатах, где я сделал это наблюдение, стоял запах земли и грибов. Запах сырости и осени. То и дело за окном начинался моросящий дождь. И вот все эти книги "Привет, малышка, — сказал я, незаметно нащупывая в кармане револьвер" — канут в эту землю, растворятся в ней.
Даже если они побудут некоторое время чучелом, пусть растворятся.
Поэтому я — не за, но и не против колонн, обвешанных книжными трупами.
Это как с бездомными собаками: "можешь взять домой, кормить-поить-лечит", так бери. Не можешь, а только хочешь, чтобы мир был прекрасненьким, а если собака напугает не твоего ребёнка, так дело житейское, она не лает, а хочет познакомиться, так ау, фургон.
Как-то в Живом Журнале постили разорённую сельскую библиотеку и люди возвышенные охали: "Ну как так можно?!".
Ну, че, так езжай, возьми себе пять экземпляров инструкции по ремонту трактора ДТ-75. — Волгоград 1969. Тебе не надо? А кому надо?
Но, судя по рассказам, именно эти бездомные бумажные книги разбирают вполне с охотой. Несмотря на то, что мяты, порваны и с дыркой в голове.
Я-то легко представляю модификацию этой колонны: ну там не пробивай книги промышленным степплером, а укрепи на каких-нибудь зажимах с возможностью раздать желающим — было бы разлитое сусальное блаженство.
А потом, когда залы закрыты, из подсобки выходят живодёры с чорными мусорными мешками — добирать оставшихся.
Извините, если кого обидел.
04 декабря 2012
История про то, что два раза не вставать (2012-12-05)
А вот, стесняюсь спросить, когда у нас перестали продавать яйца дюжинами?
Как я понимаю, у англосаксов всегда продавали, а у нас — только в моём детстве. И, кажется, была пару лет назад какая-то история с тем, что британцам хотели запретить продавать яйца дюжинами и полудюжинами. Не помню уж, чем там дело кончилось.
Но вот у нас только десятками. А я ведь помню ещё старый холодильник "ЗиЛ" с автомобильной ручкой, в дверце которого было двенадцать вмятин для хранения. Мне, впрочем, подсказывают, что были и по девять.
У меня была красивая теория, что замена 12 на 10 случилась во время хрущёвского кризиса с сельским хозяйством, но, похоже, она подтверждений не находит.
Заслуживающие доверие люди говорят, что в Питере до сих пор дюжинами продают. Но питерским — что, разве им слово поперёк скажешь? (Что, впрочем, не исключает того, что в Московском совнархозе пошли тогда одним путём, а в Северо-западном — другим.
И, чтобы два раза не вставать, что у нас с перепелиными яйцами? Есть такая народная мифология, что сопровождает всякую дорогую пищу маленького размера, что они жуть как целебные. Говорится так же, что в них нет сальмонеллы. С этой сальмонеллой удивительная история: мне впаривали, что нормальная температура у перепёлок 42 градуса, и типа, сальмонелла не выживает, и что сальмонелла не пролезает в дырки в скорлупе. Но вот погуглив, я обнаруживаю, что эти сведения живут на сайтах производителей. Сторонние люди говорят, что, вероятность есть всё же, а перепёлкам трудно жить при температуре свёртывания белка. Картина сальмонеллы, похожей на червяка, которая наполовину пролезла в перепелиное яйцо, но застряла в скорлупе как Винни-Пух, стоит у меня перед глазами.
При этом холестерина в них, как говорят, даже больше, чем в куриных, просто он чуть-чуть по-другому распределён.
Тут, мне кажется, много шаманизма, то есть, при неполном знании мы начинаем достраивать как бы научную картину мира подручными средствами.
Но мне-то что, я мизантроп и жадина. Голосую рублём. С меня какой спрос?
А вот что говорят образованные люди?
Извините, если кого обидел.
05 декабря 2012
История про то, что два раза не вставать (2012-12-06)
Гори, гори моё паникадило,
А то они склюют меня совсем.
Это история про паникадило. Слово это красивое, да и предмет тоже ничего себе.
Понятно, в общем, что паникадило — это люстра в церкви, или, как пишет старинный словарь "висячий подсвечник для большого количества свечей".
C этим паникадилом в русской литературе сущая беда.
Непонятно, с кого это началось — обычно пеняют на Тургенева, у
