Итоги Итоги - Итоги № 24 (2013)
И пятнадцать лет назад, когда звезда Цискаридзе только взлетала, и десять лет назад, когда его стали звать на выступления в Парижскую оперу (главный балетный театр мира), артист мог уехать из страны, найти первоклассный театр или стать странствующей звездой. Но как заведенный, как проклятый, как сумасшедший он говорил о Русском балете (звучало всегда с большой буквы), о престиже, о качестве именно Большого театра и пахал здесь. Выходил на премьеру с гриппом (иначе бы ее пришлось отменять — другие исполнители роли лежали пластом в эпидемию), с травмами, в любых обстоятельствах. Он не уехал, и нынешние менеджеры, не способные понять почему (тот, кто не слинял вовремя — лох, не правда ли?), считают, что ему просто некуда деваться. Они ошибаются — без работы звезда такого класса не останется. Когда Григорович выжил из театра Максимову и Васильева, Большой опустел и «продавал люстру» провинциалам и интуристам. Когда первая балерина мира Сильви Гиллем поссорилась с Парижской оперой и перешла в английский Королевский балет, знаменитая опера потеряла в качестве, а Национальная ассамблея затребовала на ковер министра культуры... И теперь юные звезды отвергают Большой: ушли Осипова и Васильев, Сергей Полунин — лучший среди молодых — предпочел Большому Музыкальный... Большой нуждается в переменах. Танцевать за Цискаридзе Анатолий Иксанов не сможет.
Командарм / Спорт / Спецпроект
Командарм
/ Спорт / Спецпроект
Евгений Гинер — о том, как пересел с «Запорожца» на «Роллс-Ройс», про первую татуировку и первую кровь, о дружбе с Абрамовичем, джентльменском соглашении с Керимовым и несостоявшейся сделке с Махмудовым, а также о российских корнях Вагнера Лава
Евгений Гинер — президент и единоличный владелец футбольного клуба ЦСКА, который в этом сезоне сделал дубль, выиграв первенство страны и взяв Кубок. Но он командует не только в клубе, его слово звучит очень веско и в Российском футбольном союзе. Исполнительный комитет этой организации пестрит фамилиями известных банкиров и крупных предпринимателей, но и в их компании Гинер не тушуется. В конце концов, размерами личного капитала он может помериться со многими. При всем этом остается непубличной фигурой: на телеэкране старается не светиться, интервью дает крайне редко. Однако для «Итогов» сделал исключение. И неожиданно предстал не столько акулой бизнеса, сколько увлеченным и сентиментальным человеком.
— Евгений Леннорович, существуют два типа спортивных руководителей. Одни увлекаются спортом с детства, сами занимались в секции, ходили болеть на стадион. Другие пристрастились к спорту в солидном возрасте, зачастую став уже высокопоставленными чиновниками или бизнесменами. Вы к какой категории относитесь?
— Думаю, все-таки ко второй. В детстве я увлекался футболом, каждое утро бегал к газетному ларьку за «Советским спортом», прочитывал его от корки до корки. Поигрывал и сам, но на очень средненьком уровне. В родном Харькове я занимался в клубе «Маяк», потом перешел в «Металлист». Но все это было не слишком серьезно: сейчас понимаю, что лучше бы я подавал мячи (смеется). К тому же в то время местная плеяда игроков была очень сильной: Бессонов, Балтача, Каплун... Эти ребята старше меня всего на год-два, но играли совсем на другом уровне. Так что в футбол я все-таки пришел уже в зрелом, осознанном возрасте. В начале 90-х меня пригласили в Российский футбольный союз, где я начал курировать молодежную сборную: в 1993 году она вышла в финальную часть чемпионата мира в Австралии. Так я в футболе уже и остался.
— Президентом ЦСКА как стали?
— В 2001 году в клуб пришли новые акционеры. Когда они обратились за консультацией в Российский футбольный союз, тогдашние руководители этой организации Вячеслав Колосков и Александр Тукманов предложили им несколько кандидатур на пост президента. В том числе и мою. После обсуждения владельцы решили, что я им подхожу, и доверили мне клуб. Сначала на год, потом еще на несколько лет. А потом я выкупил акции ЦСКА и сам стал его хозяином.
— Ваше детство было небогатым. Мальчишкой мечтали разбогатеть?
— Как и любой человек, я хотел жить нормально, обеспечивать семью всем необходимым. Но навязчивой мечты разбогатеть не было. Да и потом, смотря что считать богатством... В мое время критерием состоятельности являлось наличие «Жигулей» или «Запорожца» и 2—3-комнатная квартира. Зарплаты-то тогда составляли 80—100 рублей в месяц. Моя мама умерла, когда мне было десять лет. А бабушка, меня воспитавшая, получала 45 рублей плюс 15 рублей пенсионных. Всего, значит, 60. Отец был начальником крупного строительного управления, его зарплата составляла рублей двести. Но он развелся с мамой, когда я был совсем маленьким.
Жили мы в коммуналке. Это был дореволюционный особняк, вилла бывшего владельца сахарного завода. На двух его этажах расселили семей тридцать, только в нашем крыле помещалось семь семей. Жили дружно, хотя склоки из-за неправильно поставленных кастрюль в общей кухне случались. В доме было два туалета на всех обитателей, плюс еще одна кабинка во дворе. Когда я пошел в детский сад, мама занимала очередь с раннего утра, чтобы я успел сделать все свои дела. Понятия «помыться» не существовало в принципе, поскольку ванная в доме отсутствовала. Малышей матери купали в тазике, ребят постарше в выходные водили в баню или в соседнюю гостиницу в душ. При этом к детям отношение было особое. Прибежишь из школы, мамы дома нет. Любой из соседей, ухватив тебя за ухо, мог завести на кухню, налить тарелку борща и накормить. Старушки во дворе следили за всеми детьми, не делая различий — свой или чужой. В том доме я жил до 12 лет, потом мы с бабушкой переехали. Нашим новым пристанищем стала трехкомнатная квартира, в которой проживала еще одна семья. У нас была комната, и две — у соседей. Такие условия считались очень комфортными, тем более в квартире имелись ванная и душ.
— Правда, что после смерти мамы вы вытатуировали у себя на руке литеру «М»?
— Это был наивный, детский поступок. Расковырял кожу иголкой, потом вывел букву чернилами. Со временем они оплыли, буква стала больше напоминать китайский иероглиф. Теперь-то я понимаю, что о близких людях нужно сохранять память в душе и сердце, а не делать пометки на руках. Сейчас многие делают наколки на теле в честь жен или подруг, это неправильно. Можно исписать все тело, но если не приходить на могилы близких, чтобы вспомнить их и поговорить, это превращается в показуху.
— Вы часто навещаете могилы родных?
— Часто. Мама была похоронена в Харькове, после смерти отца я перевез их в Москву и перезахоронил здесь. Отец прожил долгую жизнь, но он же ушел из семьи. Естественно, бабушка немного натравливала меня на него. Говорила, что мамы не стало в том числе и из-за этого... Мы с ним не общались очень долго, первый раз встретились, когда я уже оканчивал школу. Отец оказался прекрасным человеком, я его очень люблю. Он был трудоголиком, беспокоился о семье и обо мне. Да и люди его вспоминают очень по-доброму.
Знаете, я был уже солидным человеком, а бабушка мне все повторяла: «Вот я умру, и ты станешь взрослым». Я пожимал плечами, мол, как же, я и так взрослый. Понял эти слова, только когда ее — старейшего члена семьи — действительно не стало. Когда ты становишься самым старшим, главой рода, взрослеешь окончательно. А при живых родителях можно оставаться ребенком и в 70 лет. Какие бы они ни были — старые, больные, — можно приехать к ним и на время опять стать маленьким.
— Вы очень сентиментальны, похоже. Наверное, не раз навещали места, где выросли?
— Я и сына с дочерью возил в Харьков, мы заходили прямо в мою бывшую квартиру. Я даже хотел купить этот дом, сделать там больницу или что-нибудь в этом роде. Но в здании расположилась телефонная компания, пока решить этот вопрос не получается. При всем том я нахожусь в очень теплых отношениях и с мэром Харькова, и с губернатором области... Когда я впервые вернулся к родным пенатам, в душе возникло какое-то странное чувство. Знаете, как в фильме «Когда деревья были большими». Я рассказывал своим детям, какое высокое крыльцо стоит перед домом. Пришли, а там крошечное крылечко, почти приступочка. Ребята так до конца и не поняли, в каких условиях жил их отец. Для этого ведь мало просто увидеть. Нужно пожить хотя бы неделю: постоять в очереди в туалет, помыться в тазике.
