Итоги Итоги - Итоги № 38 (2012)
— Иосифа Александровича упомянули не случайно?
— Это один из любимых мною могучих авторитетов. Он об ученичестве все прекрасно понимал и ко многим великим поэтам давнего и недавнего прошлого относился именно так, замечательно их знал. В отличие от многих новых, которые считают, что все началось с них, в крайнем случае со старших приятелей.
— Вы с Бродским встречались?
— Познакомились в Америке. В Питере дороги не пересекались. Правда, недавно вспоминали с Сережей Соловьевым: недалеко от нашей школы находилась столовая, которую потом превратили в кафе. Еда в нем была ужасная, но место стало модным, по пятницам и субботам там проводили поэтические вечера. Приходило много желающих послушать стихи в исполнении авторов. Мы с Сережей тоже регулярно заглядывали на огонек. Дважды нам рассказывали, что был какой-то потрясающий рыжий, прекрасно читал. Оба раза мы пропустили выступления и лишь задним числом поняли, что речь шла о молодом Бродском… В Америке я неоднократно общался с Иосифом Александровичем. Он пришел на Gaudeamus, когда мы играли спектакль в Нью-Йорке, после заглянул за кулисы. Тут же сбежались наши ребята, Бродский немножко оторопел от количества людей, поскольку предполагал поговорить со мной наедине. Его спросили: «Как вам спектакль?» Обычный вопрос, дежурный. А Иосиф Александрович глубоко задумался и надолго замолчал. Мне показалось, минут на десять. Даже мелькнула мысль: «Неужели настолько не понравилось? Подбирает слова, чтобы не обидеть?» Потом Бродский стал подробно объяснять, раскладывая достоинства и недостатки. Я понял: та длинная пауза — не только зажим от напряжения, но и ответственность за каждое слово. Он должен был все по пунктам сформулировать внутри себя, поскольку не мог отделаться общими банальностями, видя, как на него смотрят молодые актеры. Я навсегда запомнил мертвую тишину, предшествовавшую ответу Бродского. Мне даже стало неловко, захотелось разрядить атмосферу шуткой, но я смолчал. И правильно сделал... Да, Иосиф Александрович был нелегким человеком, в свой круг пускал весьма осторожно, что тоже, наверное, правильно. У нас оказались общие друзья, прекрасные издатели Майкл и Корнелия Бесси. Я познакомился с ними в Питере, они приходили на спектакль «Братья и сестры». В Нью-Йорке мы снова встретились и дружим до сих пор. Майкл, к сожалению, недавно умер, а Корнелия продолжает трудиться. Потрясающей работоспособности и энергии человек! Именно Бесси, кстати, заставили Питера Брука написать первую книгу. Буквально терроризировали несколько лет. Когда он приболел и слег в госпиталь, Корнелия его навещала в палате и приветствовала словами: «Питер, говори, что хочешь, я буду записывать». Так сложилось «Пустое пространство» — мощная, интеллектуальная, великая профессиональная книга. В последний раз мы были у Бесси в Коннектикуте уже после смерти Майкла. Корнелия рассказала: прикованный к постели муж попросил перенести себя в библиотеку, где находилось более десяти тысяч книг, чтобы умереть среди них…
— Барышникова вы впервые увидели тоже в Америке?
— Нет, в Ленинграде. Мой однокурсник женился на студентке хореографического училища, и так мы соединились с Вагановским, где я познакомился с совсем еще юным Мишей. Тогда никто и предположить не мог, в какую масштабную фигуру он вырастет. Был я на первом и последнем творческом вечере Барышникова в Мариинском театре, в ту пору еще Кировском. В Америке мы возобновили контакты, по его приглашению я проводил вместе со своими ребятами открытые уроки. Михаил тоже предельно разборчив в контактах с внешним миром, но друзьям бесконечно верен. Сейчас он увлечен своим Центром искусств, буквально днюет в нем и ночует. Каждый раз, когда приезжаем в Нью-Йорк, Барышников ведет туда, показывает, что пристроил, переоборудовал, отремонтировал. Это его гордость. Энтузиазм фантастический! В девять утра он уже стоит у балетного станка. Однажды мы приехали со студентами, у Барышникова не было занятий, и я уговаривал его сделать хотя бы два простеньких па, чтобы ребята посмотрели на пластику движений: «Миша, ну пожалуйста!» Нет, категорически отказался. Для него все слишком серьезно, без предварительной подготовки не стал показывать что-либо. Это пример великого отношения к себе и делу, которому служишь. К сожалению, пленка передает лишь сотую часть Мишиного дара. Его танец, любое его движение — волшебство.
— А что скажете о Бруке?
— Питер пришел в Париже на Gaudeamus, очень нежно к нему отнесся. Я боготворил Брука, был на его ранних спектаклях, мальчишкой видел в Москве «Гамлета», а потом «Короля Лира» в Ленинграде. Вот так совпало, повезло. Когда мы познакомились, для меня стало потрясением, что могу разговаривать, обедать, ужинать с великим человеком. Мы много раз встречались в Париже, Иерусалиме, Амстердаме, бывали на одних и тех же фестивалях. В последние годы, правда, Брук реже выезжает, все-таки возраст сказывается… Замечательной прозрачности человек! Еще хочу назвать Ростроповича и Стрелера, людей старше меня, к которым всегда тянулся душой, чрезвычайно ценя возможность с ними сойтись, подружиться, почувствовать их тепло и поддержку. Это щедрый подарок жизни, которым я, конечно, обязан театру. Ведь и с Ростроповичем знакомство случилось благодаря МДТ. Мы гастролировали в Японии. Мстислав Леопольдович сначала посмотрел «Звезды на утреннем небе», потом привел на «Братьев и сестер» Мишу Барышникова, которого я не видел со времен Ленинграда. Они оба тогда были изгнанниками, почти врагами народа. После спектакля Ростропович позвал труппу в ресторан и упоил так, что я с болью смотрел на своих артистов.
— Саке?
— Что вы! Мстислав Леопольдович заказал даже не водку, а спирт. Это и подкосило всех окончательно, люди не рассчитали силы… Ростропович обладал феноменальной способностью пить, не пьянея. Получился прекрасный вечер. Мстислав Леопольдович произносил какие-то тосты, рассказывал веселые истории, шутил… Потом уже мы общались в Париже, вместе работали в «Ла Скала», где ставили «Мазепу» Чайковского. Мне до сих пор горько вспоминать, как Ростроповича травили в новой России. Из-за этого в последние годы он не играл здесь, не дирижировал. Обидно! Не устаю удивляться нашей феноменальной способности не любить тех, кто этого заслуживает, и параллельно создавать себе дутых кумиров! Я ведь видел, как Мстислава Леопольдовича боготворили в мире. В Японии он пригласил меня на прием в американское посольство, устроенный в его честь. Это была фантастика! Главы крупнейших японских корпораций пришли, чтобы поклониться Славе. На следующий день он играл в императорской семье, и после концерта его просили не уходить, посидеть с ними… Ростроповича порой упрекали, что он умышленно льнет к сильным мира сего, но это те искали его общества, почитая за честь оказаться рядом и искренне обожая Мстислава Леопольдовича. А он вел себя одинаково что с королем, что с президентом, что с рядовым зрителем с галерки. Такой человек!
Помню, в какой праздник вылилось семидесятилетие Ростроповича. В первый и последний раз я был на концерте, в котором по очереди принимали участие сразу несколько ведущих оркестров Европы. Президент Франции устроил прием в Елисейском дворце. Жак Ширак с женой часа два лично встречали гостей, каждому жали руку. Был я и на торжествах в Кремле по случаю восьмидесятилетия Мстислава Леопольдовича. Народу съехалось больше, чем в Елисейский дворец. Правда, на этот раз никто не стоял на лестнице, кроме охраны, трижды проверявшей билеты и паспорта у приглашенных. Но это так, к слову…
— Вы не опасались в 80-е, что настучат в КГБ за контакты с Ростроповичем, Барышниковым и прочими неугодными режиму личностями?
— Государство уже ослабило хватку, да и факт общения для меня значил больше, чем угроза доноса. Хотя одно время на гастролях нас сопровождали представители, как тогда говорили, компетентных органов. В Германии даже случился скандал с импресарио, который вычислил осведомителя и заявил, что не станет платить за него в отеле, выдавать суточные. Мне пришлось вмешаться, поскольку я нес ответственность за всех, кто выехал с театром, и тем самым посильно защитил сотрудника КГБ от голода и холода. Там же, в Германии, был смешной эпизод с другим представителем этой организации. Молодой человек проникся нежными чувствами к нашей актрисе. И вот во время спектакля я сижу в зале и вдруг вижу, как в глубине сцены открывается дверь, и из нее появляется бедолага с огромным букетом цветов. Он думал, что декорации скрывают его от зрителей, а сам шел прямо на них. Все выглядело как эпизод из старой советской комедии, но мне было не до смеха. Чудом помреж утащила погруженного в переживания чекиста за кулисы прежде, чем его заметила актриса, произносившая в тот миг монолог. Мог ведь сорвать спектакль!
