Журнал Русская жизнь - Первая мировая война (август 2007)
Лигута пишет историко-патриотические очерки. «Трепетное волнение охватило подпоручика, и он задумался о том, что ему вручена судьба всех этих людей. Кто они, эти люди всевозможных профессий и всех слоев общества? Что заставило их оставить жен, детей, родителей и прийти сюда жертвовать собой? Священный долг перед нашей общей Матерью-Родиной». Это про Николая Первышина, отличившегося при освобождении Сморгони, пехотный Новоржевский полк. Или про газовую атаку: «В 84-й артбригаде дежурный офицер поручик Кованько и артиллерийская прислуга на батарее, для того чтобы лучше стрелять, сняли противогазы. Отбив атаку, они погибли. Геройский подвиг совершил телефонист Райк, снявший противогаз, чтобы лучше передавать приказания. Он был отравлен, эвакуирован, но снова вернулся в строй и был награжден Георгиевским крестом 4-й степени».
Проблема вот какая: русские захоронения здесь, а русские архивы в Москве. Историки-консультанты тоже в Москве. В Белоруссии - абсолютный культ Великой Отечественной, Первая мировая - на периферии сознания, и профессионально ей занимаются очень мало (в России же напротив: интерес к WW1 очевиден, но в значительной мере умозрителен: «данные нам в осязании» свидетельства находятся не у нас). Легко преодолимый информационный барьер, но чтобы свести материальное с документальным, нет ресурсов; все низкие ткани, безденежье - проклятие подвижников. В 2003 году Лигута набрал денег и ездил в Москву, две недели работал, накопал потрясающий материал, купил даже у антиквара раритет - немецкую карту района. А дальше - снова ждать, когда случай выпадет. Близок локоть… Заказывать что-то через архивы - тоже деньги, лично ехать - в архив бесплатно пустят, но вот житейский фактор - поезд, да ночлег, да пропитание. Белорусскому учителю месяц в Москве прожить - все равно что в Париже, нет особой разницы. Возможно, Лигута, как и многие энтузиасты-краеведы, где-то и в чем-то изобретает велосипед - при вынужденной разорванности материального факта и его имени это почти неизбежно; какие-то его открытия с лету прокомментирует профессиональный историк («Да не мучайтесь, - сказал ему московский спец, - в женском батальоне Бочкаревой было всего двое погибших»), но изыскания Лигуты - прежде всего освоение и упорядочение ближайшего исторического пространства, конвертация обыденной памяти в мемориальное сознание.
Впрочем, в Москве он был еще раз, тоже за свой счет. Три года назад услышал: в Российской академии наук намечается конференция, посвященная 90-летию Первой мировой. Лигута прозвонил историков из Белорусской академии наук: едете? Ученые отозвались без энтузиазма: там из бесплатного только обед… Лигута подумал, нашел контактную информацию, послал в РАН тезисы. И получил приглашение. По его словам, на конференции был единственным «недоктором наук»: в зале были сплошь профессура, генералы, «сидят с вот такими звездами», ученые из Европы - и он, школа-интернат из тридцатитысячной Сморгони. Выслушали, впрочем, с интересом, доброжелательно. А совсем недавно, в мае, райцентр Сморгонь принимал международную конференцию - собирались историки из России, Украины, России, Голландии и Германии, обсуждали перспективы сотрудничества. Тут уже, конечно, поучаствовали и местные власти - как съязвил один из коллег Лигуты, скоро появится наука сморгоневедение.
А дальше? Ну, может быть, и дальше повезет. Может быть, союзное государство России и Беларуси (есть такое политическое образование под управлением Павла Бородина) и в самом деле заложит в бюджет 2009 года строительство мемориала под Сморгонью. В Москве ответственные люди сказали Лиготе: «Отчего ж не дать, это не фестиваль «Славянский базар», там пропили-прогуляли и ничего нету - здесь хоть памятник будет». Но в России долго запрягают: начинаются разные бюрократические штуки, бумаги, согласования.
- Прибывают к нам из России политики, известные лица. Возлагают цветы. Хатынь, места боев Великой Отечественной - понятно. По местам 1812 года - понятно. Куда только не едут. А Первая мировая - тишина полная. Ну почему?! Это ж судьба войны, судьба России. Сотни тысяч погибших русских! У нас вот сейчас пятьдесят захоронений в округе, неужели они не заслуживают?
Постучав по дереву: здесь будет комплекс заложен - на линии обороны, недалеко от русских траншей на берегу Вилии, в недостроенном парке Победы. Мемориал «Солдатская слава» - памятник и девять постаментов в форме Георгиевских крестов по обочинам с именами всех воинских частей. Автор проекта - ближайший соратник Лигуты художник Борис Цитович. У него, впрочем, своя история.
У Бориса и Глеба
- Наконец-то, - сказала нам Валентина Петровна Цитович, - к нам приехали из России!
Так сложилось, что на территории СНГ нет ни одного музея Первой мировой войны. Есть залы в исторических музеях, есть замечательные экспозиции, но специализированного музея нет, и Борис Цитович тоже не спешит называть музеем свое детище - самодельный мемориал в деревне Забродье, а называет «временной экспозицией». Деревянная часовня на берегу реки Наровчанки, да аллея, высаженная почетными гостями (так называемый палисад), да восстановленное в лесу кладбище лазарета 29-й пехотной дивизии. Тем не менее автобусы со всех семинаров ветеринаров и лесников чуть ли не ежедневно заруливают в Забродье, часто и без предупреждения, и Валентина Петровна Цитович, оторвавшись от дел, проводит экскурсии. Вчера было триста человек, позавчера двести. Денег не берет, хотите помочь - вот ящик для пожертвований. У нее усталый вид, бодрый голос и хорошая, четко простроенная речь.
Цитовичи - из минской художественной интеллигенции. Борис Борисович закончил театрально-художественный институт, был успешным книжным графиком, хорошо зарабатывал, Валентина Петровна работала редактором на телевидении, «впереди их ждала только радость» - и тридцать три года назад, на какой-то волне, они купили УАЗ и полуразвалившийся дом в деревне Забродье Вилейского района, более чем за сто километров от Минска, четырнадцать дворов. Уехали жить. Естественные версии побега из неволи душных городов - эскапизм? «внутренняя эмиграция»? «экологическая эмиграция»? «почвенничество»? - отметаются сразу: «Не бегство!» Уехали, что называется, по любви. Борис иллюстрировал советского белорусского классика Ивана Мележа («Люди на болоте»), часто бывал на его родине в Припяти, ныне мертвой, - и в процессе пришел к твердому убеждению, что художнику свойственно жить в природе, в пейзаже, связи с городом не разрывая. Чтобы получить разрешение на покупку дома, столичная дама Валентина Петровна пошла работать худруком в дом культуры на 75 рублей. Потом родился Данила. Он учился в школе искусств в Бремене и недавно вернулся в Забродье вместе с женой, тоже художницей, немкой. Он, кажется, человек своего времени, во дворе его дома - легкая авангардистская инсталляция, которая, наверное, могла бы заинтересовать и куратора всех современных искусств Марата Гельмана. «А почему вернулся?» - «Хочет жить на родине», - отвечает Валентина Петровна без малейшего пафоса.
По каким- то интонациям можно догадаться, что их жизнь была не самой праздничной, -Цитовичи вовсе не изображают буколическую легкость бытия. Довольно суровый быт, сельские дороги, народный театр в доме культуры, всевозможные подработки, глухие деревенские зимы. Жалобы от них, впрочем, тоже не дождешься. Почти 60-летний Борис Борисович, недавно перенесший глазную операцию, поднимается на леса в Свято-Тихоновской церкви, что на окраине Вилейки, делает роспись. Яркие акриловые краски. Подняться - спуститься, по многу раз в день. Трудно. Церковь очень в контексте того дела, которому служит Цитович: Тихон, последний патриарх, в 1917 году благословил поставить памятник Николаю-чудотворцу на могиле павшим за освобождение Вилейки.
- У нас сохранились солдатские переводы на памятник, по рублю, по два, целая пачка переводов прямо из окопов, из действующей армии. Момент личной жертвенности - он существовал всегда, особенно в армии. Поэтому главная задача сейчас - возвращение традиции поминовения воинов. Под полем, под зерновыми - лежат солдатики, и все, куда это годится.
Кладбище лазарета 29-й пехотной дивизии, восстановленное Цитовичами, - не на холме и не на равнине, но, как положено, в тихом хвойном лесу, у проселочной дороги на Забродье. Шестьдесят ухоженных могил, на каждой свеча в красном стекле. Цветы. Капличка (от польского «капелла» - обелиск, сложенный из камней) с крестом. Высокая стела из черного дерева с колоколом, сделанным из солдатского котелка. За красивой оградой прямоугольные ямы-блиндажи. А были - полустертые, еле видные могилы, в конце 80-х провели торжественное перезахоронение и отпевание в церкви, участвовали военные и местная власть. Фотографии с многих мероприятий можно увидеть в часовне Бориса и Глеба рядом с домом Цитовичей. Этот храм, маленький, сплошь деревянный, из нешлифованных бревен, с ненавязчивым архитектурным изыском, без которого не может обойтись художник, и есть «музей»: в сенях его - небогатая фотоэкспозиция, раритетные и репортажные снимки, во второй комнате - собственно церковь, алтарь, иконы на свежайших белорусских рушниках. Все совмещается - и никаких противоречий, и что может быть логичнее перехода от рассказа о Наровчанской операции (красная земля, «семь-восемь тысяч погибших на каждую версту») к иконе покровителей русского воинства?
