Андрей Ашкеров - Экспертократия. Управление знаниями: производство и обращение информации в эпоху ультракапитализма
Легко заметить, что эти две модели (греческая и римская) до сих пор соперничают в педагогике. Так или иначе, везде господствует требуемый «образ» образованного. Просто исторически он менялся. Христианская культура требовала соответствия человека «образу и подобию Бога» (характерен трактат Ф. Кемпийского «О подражании Христу»), когда арабы принесли в Европу греческую ученость, то сформировался новый образец ученого, которого ковали схоластические университеты с их дрессировкой и зубрежкой. В эпоху Возрождения были открыты другие античные источники, и «образец» образованного человека опять претерпел изменения. Теперь кроме Библии и Аристотеля всякий «культурный человек обязан был знать» античных поэтов. Власть каждый раз давала «социальный заказ» на нужный ей образ. Причем светская власть. Если религия настаивала на сохранении разницы между образованным клиром и простолюдинами, то светские власти, напротив, предпринимали попытки обучить народ грамоте. Леви-Строс говорит об этой стратегии светских монархов: «Все должны уметь читать, чтобы никто не мог сказать, что он не знает закон». Политическое господство тут – главное. Просвещение – сопутствующая, вспомогательная стратегия. Лютер перевел Библию на немецкий язык, Гус – на чешский. Это дало взрыв протестантизма. Вряд ли без такой просветительской программы протестантизм получил бы господство. Эпоха Просвещения (недаром она так названа) была важнейшим историческим этапом в формировании современной системы тотального господства. Просвещение – как всегда – сопутствующая стратегия. На самом деле тогда формировалась концепция свободы как псевдовыборов, тогда родились тюрьмы, родились клиники, родилась система физической и интеллектуальной эксплуатации. Тогда родился «образ» современного человека. В гуманитарной области он должен быть либералом (та самая свобода), в технической области – прогрессистом, трудоголиком, технарем и т. п. Само различие «гуманитарного» и «технического» (и единство, конечно, тоже) укоренено в этой эпохе. Поначалу, на заре капитализма, все это имело еще грубые формы. А. Смит рассматривал образование, переквалификацию и т. п. в терминах стоимости, как реинвестицию капитала: «Человек, обученный ценой больших затрат труда и времени, подобен дорогостоящей машине». Но это иллюзия. Как пишет Бодрийяр: «Образование, обучение, школа – это не особые, косвенные формы капиталовложений. Они непосредственно представляют собой общественные отношения порабощения и контроля. Капитал в них не стремится к сложному труду, а несет абсолютные убытки, жертвуя огромной частью „прибавочной стоимости“ ради воспроизводства своей гегемонии». В самом деле, образованные люди становятся основой истеблишмента. Тогда как нищие невежественные массы несут угрозу (в отличие от феодальной системы, где все наоборот). Что представляет собой современное образование? Все тот же причудливый набор рудиментов и атавизмов просвещенческих доктрин, о чем свидетельствует сам набор школьных и вузовских дисциплин. Свой отпечаток накладывает национальное государство (язык, история, политическая география и т. п.) и современные космополитические дисциплины, готовящие людей к способности встроиться в техническую и гуманитарную реальность. Власть задает «образы» и нужные «модели», парадигмы, «национальные концепции» и т. д. Существует огромное количество псевдовыборов, каждый из которых соблазняет, заманивает, провоцирует субъекта, а точнее заложенные в субъекте способности. Как можно видеть, со времен античности ничего не изменилось.
То, что сегодня уже никто не требует строгого соответствия определенному «образу» (мы живем в эпоху конца классического образования), а напротив, требуют культивировать индивидуальность, самому выбирать предметы обучения, профессии и т. д., нисколько не ущемляет описанную выше провокационную модель. Просто культура как таковая есть зыбкая взвесь этих образцов и провокаций, где каждый находит свою игрушку (свое призвание) согласно «заложенным природой (или Богом) способностям». Наличие огромного количества псевдовыборов и возможность самому строить себя, «свою индивидуальность» ничего ровным счетом не меняет. Этой глобальной, тотальной системе все равно, кто именно и какое место займет, главное, чтобы места были заняты. Главное, чтобы не осталось неприсоединенных (детей, дикарей, сумасшедших и невежд). Хотя и для них отведены свои резервации, свои места, и в будущем (стараниями правозащитников) их индивидуальность окончательно будет признана. От принуждения к чему-то определенному, к «образу» мы перешли к принуждению к «различию» (оригинальность требуется, она в моде), но это означает не освобождение, а как раз наоборот – установление полного господства. Если раньше любое нестандартное поведение было риском для системы и поэтому подавлялось, если раньше это поведение несло угрозу, то сегодня система настолько окрепла, что уже не чувствует угрозы. Ей уже безразличен каждый различный член. Сегодня от одного ничего не зависит. Не зависит даже от некоторых. Нет ни одного человека, ни одной организации, способной управлять мировыми процессами, способной опрокинуть это бессубъектное господство. Пожалуй, это могли бы сделать некие «многие». Отсюда система еще чувствует угрозу и поэтому требует «различий», «оригинальности». «Разделяй и властвуй» – древнейшая формула, не только руководство для политика. Разделенность сама по себе порождает власть, даже бессубъектную. Властвует сама власть. Не кто-то обладает властью, а власть обладает кем-то.
Бэкон на заре Нового времени говорил: «Знание – сила». Означает ли это сегодня, что тот, кто читает множество книг и журналов, рыщет в Интернете и не пропускает ни одной программы по ТВ, является «сильным»? Лозунг Бэкона сегодня перефразирован: «Кто обладает информацией, тот обладает властью». Означает ли это, что тот, кто впитывает в себя всю транслируемую миром информацию, обладает властью? Нет. Сила и власть (в большей мере) состоят в том, чтобы знать, «что», «как», «где» и «когда» подавать. Равно как и свобода состоит не в свободе выбора между различными телеканалами и публикациями любого рода, а в возможности программировать эти каналы и публикации. Впрочем, и те, кто программирует и манипулирует, также несвободны. Они принадлежат системе. Одни не обходятся без других и создают гармоничное целое. Система замкнута сама на себя. Нет никакого прогресса, производства, образования. Есть только воспроизводство. Кручение-верчение в себе самом. Мир напоминает центрифугу, синхрофазотрон, колайдер, разгоняющий и через это разрешающий еще оставшиеся спайки и целостности, превращающий все в элементарные частицы, которые теперь находятся в хаотичном броуновском движении. Любая целостность, поначалу находившаяся в центре, за счет вращения прижимается к краю и рассыпается. Все находится у края, все становится маргинальным. Это давление о край выжимает и отправляет в осадок все «внутреннее», все остатки прошлой культуры. Таким образом, человек остается наедине с собой и противостоящей ему громадиной культуры и информации, этим чудовищным осадком прежних систем и ценностей. Потеряв вес, он вновь обретает способность лететь к центру, впитывать в себя эту культуру исходя из самости и случайных целей. Он манипулирует формами, как чем-то внешним себе, и описывает замысловатые траектории собственного изобретения. Эстетика этих траекторий и перевоплощений может, конечно, завораживать. Особенно умилительны попытки стоять на одном месте в бурном потоке или же, напротив, попытки создать такой поток через объединение частиц, но выйти за границы этого «безумного, безумного, безумного мира» можно только через смерть. Настоящая, высеченная из камня истина сегодняшнего мира знаний гласит: «Можно знать много о части, можно знать часть о многом, но нельзя знать много о многом». Современный мир знания, таким образом, дает нам две фигуры: вопрошающий журналист и отвечающий эксперт. Журналист – это поверхностный всезнайка, «знающий часть о многом», воплощающий публику, эксперт – тот, за кем признается максимальный авторитет в минимальной области, «знающий много о части». Современное общество экспертократично, потому что оно максимально дифференцировано.
«Система от предписания переходит к расписанию» – говорил Бодрийяр. Государство больше не хочет заботиться об образовании, потому что определенный тип не является условием господства. Условие господства – многообразие типов и их различия. Условие – это differance, причем развитый differ-апсе. Государство легитимирует себя как то, что способно обуздать хаос, следовательно, хаос должен исподволь воспроизводиться системой как условие ее легитимации. Должен работать своеобразный «Хаоспром», который тут же обуздывает хаос, новой постоянно меняющейся формой духа, идеологии (кстати, и слово «газ» есть синтез слов «дух» – гейст – и «хаос»). Производство differance требует многообразия вузов, предметов, систем обучения, контекстов, внешних для образования влияний. Отсюда – открытость системы образования всем ветрам: капиталу, политике, искусству, паранауке (вплоть до оккультизма), религии и сектам, болонскому процессу. Отсюда открытость всем методикам: evrything goes! Отсюда постоянные реформы образования и изменения критериев. Реформы порождают различия между учениками и учителями, между поколениями учеников.
