Дмитрий Павлов - На пути к Цусиме
Скоро Тржецяк убедился, что наиболее деятельные члены местной японской колонии не имели возможности и, вероятно, намерений нападать на русские военно–транспортные суда и в лучшем случае планировали лишь наблюдать за их проходом через проливы. Об этом свидетельствовали их частные разговоры, подслушанные агентами Тржецяка, а также их корреспонденция, полученная через подкупленных почтовых чиновников, либо выкраденная его сотрудниками у самих получателей. Так была добыта почтовая открытка из Токио на японском языке на имя Ямада, которая пришла 18 июля. В ней некто Такасака, в частности, писал: «Мнения общества и правительства в Вашем месте прошу нам сообщать [...] Мы были бы рады иметь постоянные сведения о планах, происходящих событиях и разных особенностях нашего врага [...] Будьте на страже относительно движений наших врагов в ваших водах и предупреждайте нас о новых опасностях, дабы нас не застали врасплох. Будьте осторожны в Ваших действиях. Не забывайте, что Вы представляете правительство»[303].
Вскоре российскому контрразведчику представилась возможность ознакомиться с содержимым личных вещей «Мацумото» (т. е. Ижима), который перебрался на берег Босфора и поселился в гостинице в Терапии. Агент Тржецяка Г. Мелас, «взяв смежный номер с Матцумото, подставил ему нашу женщину, назначившую Матцумото свидание в саду, а сам, без соблюдения правил Устава уголовного судопроизводства, произвел в вещах Матцумото формальный обыск»[304]. На основании всех полученных данных в августе Тржецяк окончательно пришел к выводу, что диверсии против русских судов в черноморских проливах маловероятны. Несмотря на это, его «агентура» вовсе не была свернута, напротив — сначала Департамент полиции, а затем и Главный морской штаб санкционировали ее расширение на Пирей и Смирну, которые в будущем могли для японцев сыграть роль перевалочных баз на пути из Порт–Саида в Стамбул. В Пирее был завербован местный житель, грек Сократ Арханиотаки, а в Смирне в нужном для контрразведки направлении начал действовать тамошний российский вице–консул Г. Д. Фотиади.
Русской агентуре удавалось оперировать настолько скрытно, что вплоть до октября 1904 г. о ее присутствии в Константинополе японцы не подозревали. Об организации Тржецяка они узнали от турок, которые, в свою очередь, были проинформированы Лондоном. Как сообщил Тржецяку посол И. А. Зиновьев, «турецкое правительство получило телеграмму от английского Министерства иностранных дел, что в Константинополе конспиративно проживает русский полковник, имеющий помощником другого офицера и около 30 человек служащих. Лица эти командированы русским правительством с военно–разведочными целями». В ответ правительство Турции телеграфировало, что «негодует на подобную бесцеремонность России и примет все меры к предупреждению зла»[305]. Как мы уже знаем, в конце октября, опасаясь разоблачения, Ижима покинул турецкую столицу, причем его тайный отъезд для русской контрразведки также не прошел незамеченным.
К середине августа 1904 г. противоборствовавшие стороны «окопались» на своих наблюдательных пунктах и были приведены в боевую готовность. «Весь путь наших добровольцев, — докладывал Тржецяк 13 августа, — уже обставлен японскими соглядатаями: при входе в Босфор в Терапии — Матцумото, за которым и мы, и Шванк зорко смотрим, в Константинополе — Накамура и Ямада, в Смирне — Ито[306] и английская эскадра и, наконец, в Пирее — Хаяши»[307]. Непосредственно перед проходом черноморских военно–транспортных судов российский посол потребовал от султана гарантий их безопасности и заявил, что всю ответственность за исход дела несет турецкое правительство. Решительность Зиновьева возымела действие. Для охраны русских кораблей турки отрядили свои полицейские катера и в виде исключения позволили встречать и провожать их в проливах сотрудникам российского посольства. В итоге русские суда проследовали через Босфор и Дарданеллы без всяких происшествий. Вспомогательные крейсера «Петербург» и «Смоленск» вошли в Средиземное море 21 июня[308], а семь транспортов 2–й эскадры под командой капитана 1–го ранга Радлова — в период с 24 по 29 октября 1904 г. Спустя три дня в критской гавани Суда черноморские транспорты соединились с отрядом контр–адмирала фон Фелькерзама (на Крите за ними наблюдал специально посланный туда Макино англичанин[309]).
3 декабря 1904 г. управляющий Морским министерством распорядился отозвать Тржецяка и прекратить «охрану Константинополя и проливов». Его командировка, таким образом, подошла к концу. Как и в случае с Гартингом, деятельность его агентуры получила в Петербурге высокую оценку. «За отличное исполнение подполковником Отдельного корпуса жандармов Тржецяком возложенного на него поручения по организации охраны Черного и Мраморного морей, Архипелага, Балканских государств и Малой Азии, — писал Лопухину Вирениус в начале марта 1905 г., — всеподданнейшим докладом по Главному морскому штабу от 28 минувшего февраля было испрошено высочайшее разрешение на выдачу наград»[310]. Многие его агенты, российские и иностранные подданные, получили денежные премии, а двое были удостоены русских орденов. Самому Тржецяку было выплачено 2 тыс. рублей наградных, а еще через несколько месяцев он был назначен начальником Московского охранного отделения.
Японская агентура в Стамбуле была расформирована также далеко не сразу по проходе российских «добровольцев». В Токио ошибочно полагали, что в дальнейшем на соединение с основными силами 2й эскадры могут пойти и другие военно–транспортные и даже боевые суда Черноморского флота — опасениями именно на это счет Макино поделился со своим британским коллегой в Вене Планкеттом (F. Plankett) в середине ноября 1904 г.[311]. Любопытно, что мысль о необходимости непрерывно наблюдать за проходом через черноморские проливы иностранных и, в первую очередь, российских кораблей настолько утвердилась в сознании государственных деятелей Японии, что когда в 1923 г. ее дипломатические отношения с Турцией были, наконец, установлены, Япония купила для своего представительства здание, из окон которого Босфор хорошо просматривался днем и ночью. Японское посольство размещается там по сей день, хотя, как утверждают местные жители, за вновь построенными небоскребами пролив из этого здания уже не разглядишь.
Глава VI. Охрана эскадры в Суэцком канале, Красном море и Индийском океане. Цусима
23 октября 1904 г. из Танжера четыре новых русских броненосца и несколько крейсеров отправились в долгий путь вокруг Африки. В этих, тогда пустынных, безлюдных и почти не тронутых цивилизацией местах нападение противника было маловероятно, но встречались рыбаки, в том числе английские, которые по–прежнему не всегда вели себя подобающим образом. «Покорно прошу известить английское правительство, — телеграфировал Рожественский Ламздорфу 19 ноября с западного побережья Африки, — чтобы предупредило своих африканских рыбаков не прорезать строя эскадры без огней, иначе будут расстреляны без милосердия». Ламздорф переправил эту депешу Бенкендорфу, а тот, «во избежание повторения недоразумений, подобно произошедшему в Северном море», в тот же день передал ее лорду Лансдоуну[312]. Британский кабинет отреагировал быстро — гулльский опыт и для него не прошел даром. Уже 4(17) декабря Бенкендорф уведомлял Петербург: «Во избежание опасных недоразумений министр колоний [Lyttelton, Colonial Secretary] сообщил циркулярно губернаторам южно- и восточноафриканских колоний об обязательном соблюдении рыбацкими судами правил о вывешивании огней»[313]. В итоге никакими серьезными происшествиями поход русских кораблей вокруг Африки не сопровождался.
Прочие суда 2–й Тихоокеанской эскадры под командой младшего флагмана контр–адмирала Д. Г. Фон Фелькерзама двинулись из Танжера на восток. На Крите к ним присоединились транспорты Радлова, и весь отряд направился вокруг восточного побережья африканского континента с тем, чтобы в дальнейшем соединиться с основными силами на Мадагаскаре. Но прежде Фелькерзаму предстояло пройти через Суэцкий канал и Красное море, которые рассматривались как особо опасные места. Поэтому с конца октября именно здесь оказались сосредоточены основные силы русской контрразведки.
К подготовке этого этапа «охранной» операции в Петербурге приступили ранней весной 1904 г. — министр Ламздорф поручил послу в Париже Нелидову провентилировать вопрос во французском МИДе еще 4(17) марта. Вскоре посол сообщил результаты состоявшейся беседы с министром Делькассе, который выразил готовность «немедленно войти в сношение с товарищем по Морскому ведомству, чтобы узнать, имеются ли в восточной части Средиземного моря суда, которыми можно было бы располагать, чтобы, согласно выраженному нами желанию, отправить их к входу в Канал для наблюдения со стороны за свободою прохода наших военных судов»[314]. Одновременно с этими и другими (уже упомянутыми) подготовительными шагами по линии МИДа в июне 1904 г. в порты Красного моря российским Морским ведомством был командирован надворный советник М. М. Геденштром, бывший российский консул в японском Хакодатэ. Он поехал нелегально, с паспортом на имя француза М. X. Стюарта. Выводы, которые сделал Геденштром, обследовав Суэцкий канал и прилегающие территории, говорили о необходимости наращивать меры по охране: проход эскадры через Канал, писал он в Главный морской штаб 20 июля 1904 г., «во всяком случае может представляться опасным»[315].
