Морис Метерлинк - Разум цветов
Но все, что можно сказать, пытаясь нарисовать чей-либо интимный портрет, лишь отдаленным образом похоже на более точный образ, который наша мысль рисует в душе, когда мы говорим о нем. А этот последний образ, в свою очередь, не что иное, как эскиз великого, глубокого, живого, но непередаваемого изображения, которое ее присутствие начертало в нашем сердце, как свет на чувствительной пластинке. Сравните последний снимок с двумя первыми: как бы они ни казались нам точными и отделанными, они показывают нам лишь гирлянды и арабески рамы, более или менее приспособленной к образу, который она будет заключать в себе. Но истинный лик, подлинная цельная личность с единственно реальным добром и злом, которые заключены в его, по-видимому, реальных добродетелях и пороках, — все это возникает из тени лишь при непосредственном соприкосновении двух жизней. Самые прекрасные проявления энергии и самые худшие проявления бессилия почти ничего не прибавляют к таинственному утвердившемуся единству и ничего у него не отнимают. Нам открывается истинная природа его судьбы. Тогда мы познаем, что существование, которое находится перед нами и которого все скрытые возможности лишь проходят через наши глаза, чтобы достигнуть нашей души, на самом деле есть то, чем оно желало бы быть, или же всегда будет лишь тем, чем она искренно пытается не быть.
Если важно для дружбы и для любви, добр ли или зол кто-нибудь, совершает ли он поступки добрые или злые, то для нашей инстинктивной симпатии это совершенно неважно, лишь бы нам приятна была тайная, одушевляющая ею сила. Эта тайная сила часто обнаруживается при первой же встрече, иногда же мы научаемся ее видеть лишь после долгого общения. Она почти ничего общего не имеет с внешними поступками и даже с мыслями реального существа, которое не является точным ее представителем, а как бы лишь случайным толмачом, при помощи которого она проявляется, как умеет. Таким образом, у нас всех среди людей, с которыми нас сталкивает суета жизни, есть друзья и товарищи, которых мы не очень уважаем, которые не раз нам вредили и к которым мы знаем, что нельзя питать доверия. Тем не менее мы не презираем их, как они этого заслуживают, и не устраняем их от своей дороги. Несмотря на все, что нас разделяет и что искажает их образ, какое-то тайное утверждение, к которому мы питаем гораздо более твердое и органическое доверие, чем ко всем опытам и выводам разума, темное, но непобедимое утверждение свидетельствует нам, что такой-то человек, если бы даже и поверг нас в величайшие бедствия, все же не является нашим недругом на общем и вечном плане жизни. Возможно, что эти симпатии или антипатии будут лишены всякой санкции, что ничто не соответствует им среди видимых или невидимых явлений, образующих нашу жизнь, среди известных или неизвестных токов, образующих и поддерживающих наше телесное и духовное здоровье, наши чувства радости и печали и подвижную, чрезвычайно впечатлительную среду, в которой плавает наша судьба. Тем не менее тут скрыта несомненная сила, деятельно участвующая в счастье, которое мы находим в дружбе или любви. Эта третья аффективная сила не имеет ничего общего ни с возрастом, ни с полом, ни с красотой, ни с уродством. Она независима от физического влечения и от сродства духа или характера. Она является как бы благодетельной, плодотворной атмосферой, в которую погружены это влечение и это сродство. От отсутствия в любви этой третьей силы, этой оживляющей атмосферы, происходят все недоразумения, все печали, все разочарования, разъединяющие два существа, которые уважают, понимают и страстно любят друг друга. Так как мы не знаем природы этой силы, то мы даем ей разные темные названия. Мы называем ее душой, инстинктом, бессознательным, подсознательным, даже божественным. Она, вероятно истекает из неведомого органа, который соединяет нас всем тем, что не касается непосредственно нашей индивидуальности, со всем тем, что выходит за ее пределы во времени и в пространстве, в прошлом и в будущем.
МАСЛИЧНАЯ ВЕТВЬ
Не забудем, что мы живем в дни плодотворные и решительные. Возможно, что наши потомки будут с завистью глядеть на зарю, которую мы переживаем, сами того не замечая, как мы завидуем тем, кто участвовал в веке Перикла, в прекрасных временах римской славы и в некоторых днях итальянского Возрождения. Светлея в воспоминаниях, великолепная пыль, окутывающая великие движения людей, ослепляет тех, кто ее поднимает и ею дышит, скрывает от них направление дороги, и в особенности мысль, необходимость и ведущий их инстинкт.
Необходимо отдавать себе в этом отчет. Ткань ежедневной жизни была почти одинакова во все века, когда люди достигли некоторой легкости существования. Эта ткань, или поверхность, занимаемая добром и злом, остается существенно одной и той же, светлеет или омрачается вследствие своей прозрачности, в зависимости от преобладающей идеи того поколения, которое ее развертывает. И какова бы ни была форма и внешний покров этой идеи, она всегда в последнем анализе сводится к известному восприятию вселенной. Личные или общественные бедствия или удачи лишь мимолетно влияют на счастье или несчастье людей, насколько они не меняют освещающих их и питающих общих идей относительно их богов, бесконечности, непознаваемого и экономии мира. На все это больше, чем на войны и гражданские смуты, мы должны смотреть, чтобы узнать, проходило ли поколение через полосу тени или света, через скорбь или радость. Лишь это показывает нам, почему такой-то народ, испытавший много превратностей, оставил нам бесчисленные свидетельства красоты и радости, между тем как другой, естественно богатый и часто одерживавший победы, лишь завещал нам памятники тусклые и скорбные.
Мы оставили за собой (говоря лишь о трех или четырех последних веках современной цивилизации), мы оставили за собою великий религиозный период. В течение этого периода, несмотря на ожидание загробной жизни, человеческая жизнь рисовалась на фоне довольно мрачном и угрожающем. Правда, что, с каждым днем отступая все дальше этот фон давал место тысяче подвижных и различно окрашенных завес искусства и метафизики, которые, свободно повиснув, отделяли человека от его бледнеющих складок. Люди несколько забывали о его существовании. Он появлялся лишь в часы великих катастроф. Тем не менее в скрытом состоянии он существовал всегда, бросая однообразный отблеск на атмосферу и на пейзаж и придавая человеческой жизни смутное значение, вынуждая относиться к некоторым настоятельным вопросам с временным терпением.
Теперь этот фон, изорвавшись в лохмотья, исчезает. Что же осталось на его месте, придавая горизонту видимую форму и новое значение?
Призрачная ось, вокруг которой человечество полагало, что оно развивается, внезапно сломалась, и огромная площадь, несущая людей, слегка покачнувшись несколько минут в нашем встревоженном воображении, спокойно стала опять вращаться на острие, которое ее и прежде поддерживало. Ничто не изменилось, кроме лишь одного из тех необъяснимых слов, которыми мы покрываем вещи, не понятые нами. До сих пор острие вращения мира состояло, как нам казалось, из сил духовных; ныне мы убеждены, что оно состоит из энергий чисто материальных. Мы льстим себя надеждой, что в царстве истины свершился великий переворот. На самом же деле, в республике нашего невежества произошла лишь перемена эпитетов, так сказать, словесная революция, ибо термины «дух» и «материя» — лишь атрибуты того же неизвестного, могущие заменить друг друга.
Но если и верно, что сами по себе эти эпитеты имели значение лишь словесное, ибо тот и другой, по всей вероятности, неточны и так же мало выражают реальное, как эпитет «Атлантический» или «Тихий», применяемый к океану, не представляет его сущности, — тем не менее, смотря по тому, привязываемся ли мы исключительно к первому или ко второму, они имеют огромное влияние на наше будущее, нашу мораль и, следовательно, на наше счастье. Мы блуждаем вокруг истины, имея проводниками лишь гипотезы, которые вместо костров зажигают несколько дымящих, но магических слов. Эти слова вскоре делаются для нас живыми сущностями, которые становятся во главе нашей деятельности телесной, умственной и моральной. Если мы пим что вселенной управляет дух, то все наши изыскания надежды сосредоточиваются на нашем собственном духе, ли вернее, на его словесных и изобразительных свойствах, мы предаемся теологии и метафизике. Если же мы убеждены что последнее слово загадки заключено в материи, мы привязываемся исключительно к ее изучению и все свое доверие уделяем наукам опытным. Мы начинаем тем не менее сознавать, что «материализм» и «спиритуализм» лишь два противоположных, но тождественных наименования нашего грустного бессилия познать истину.[29] Тем не менее каждый из этих двух методов увлекает нас в один из двух миров, принадлежащих как будто к различным планетам.
