Оруэлл. Пророчества, которые сбылись - Джордж Оруэлл

Что же из этого следует? Нужно ли заключить, что обязанность каждого писателя – «держаться подальше от политики»? Конечно нет! Как я уже сказал, ни один разумный человек не может ее сторониться – собственно говоря, и не сторонится в такое время, как наше. Я лишь предлагаю более четко, чем сейчас, разграничить наши политические привязанности и преданность литературе. Кроме того, следует признать, что готовность совершать неприятные, но вместе с тем необходимые поступки вовсе не требует бездумного соглашательства с заблуждениями, которые им обычно сопутствуют.

Когда писатель начинает заниматься политикой, он должен делать это как гражданин, как человек, но не как писатель. Я не считаю, что он имеет право, руководствуясь исключительно своими чувствами, уклоняться от будничной грязной работы в сфере политики. Подобно многим другим, ему, возможно, предстоит выступать в продуваемых сквозняками аудиториях, писать мелом лозунги на тротуарах, агитировать избирателей распространять листовки и даже, если это необходимо, участвовать в гражданских войнах. Но, что бы он ни делал, служа своей партии, он никогда не должен творить в ее интересах. Его задача заключается в том, чтобы четко прояснить: творчество – это нечто особенное, не имеющее к политической деятельности никакого отношения. Действуя в соответствии с поставленными задачами, ему необходимо быть готовым полностью отвергнуть, когда это потребуется, официальную идеологию. Ему нельзя ни при каких условиях отклоняться от логики мысли, даже если она способна привести к еретическим выводам. Он не должен категорически возражать против того, чтобы раскрыли его неортодоксальность, поскольку рано или поздно так и произойдет. Не исключено даже, что для писателя это плохой знак, если его сегодня не подозревают в реакционных тенденциях, точно так же, как 20 лет назад было плохим знаком, если его не считали человеком, симпатизирующим коммунизму.

Но означает ли все это, что писатель должен не только противиться диктату политических боссов, но и воздерживаться от упоминания политики в своих книгах? Еще раз: конечно же нет! Нет причин, по которым он должен избегать этого, если ему так хочется. Но пусть он говорит о ней как частное лицо, как сторонний наблюдатель, как, на крайний случай, партизан, оказавшийся на фланге регулярной армии. Подобная позиция вполне совместима с обычной – и полезной – политической активностью. Если писатель, например, считает, что войну необходимо выиграть, пусть он в ней участвует как солдат, отказавшись при этом прославлять ее в своих книгах. Иногда, если писатель честен, происходит так, что его произведения и политическая деятельность фактически противоречат друг другу. Бывают случаи, когда это нежелательно, но тогда выход заключается не в том, чтобы принудительно искажать свои побуждения, а в том, чтобы промолчать.

Кто-то посчитает пораженческим или двусмысленным мой совет творческой личности, когда назревают конфликты, разделить свою деятельность на две части. Однако я просто не вижу, как практически он может поступить иначе. Замыкаться в башне из слоновой кости бессмысленно и нежелательно. Подчинять свою личность не только партийной машине, но даже партийной идеологии, значит поставить на себе крест как на писателе. Мы весьма болезненно переживаем эту дилемму потому, что осознали необходимость заниматься политикой, но в то же время понимаем, насколько это грязное и унизительное дело. И большинство из нас все еще верит в то, что любой выбор, даже политический, лежит между добром и злом, и, если что-то необходимо, значит, оно правильно. Думаю, нам следует избавиться от этого убеждения, которое уместно лишь в самом юном возрасте. В политике приходится рассчитывать исключительно на выбор между большим и меньшим злом, при этом бывают ситуации, которые возможно преодолеть, лишь уподобившись дьяволу или сумасшедшему. Война, например, может оказаться необходимостью, хотя это, безусловно, ненормально. Даже всеобщие выборы нельзя считать приятным или поучительным зрелищем. И если уж ты вынужден принимать во всем этом участие – а, на мой взгляд, каждому приходится это делать, за исключением тех, кто готов оправдаться старостью, глупостью или лицемерием, – то нужно суметь сберечь свое «я».

Для большинства людей эта проблема не стоит в такой форме, поскольку их жизнь и так разделена. В действительности они живут лишь в часы досуга, и в эмоциональном отношении ничто не связывает их деловую деятельность с политической. По большому счету, от них, как правило, и не ждут, чтобы они ради политической лояльности принижали свою профессию. А вот от художника, в особенности от писателя, именно этого и добиваются – по сути, это единственное, что постоянно требуют от них политики. Если писатель отвергает такие притязания, это не значит, что он обрек себя на бездействие. В любом из двух своих воплощений, каждое из которых в определенном смысле и составляет его целое, он может, если понадобится, действовать не менее решительно и жестко, чем все остальные. Однако его творчество в той мере, в какой оно имеет хоть какую-то ценность, всегда будет результатом усилий более здравомыслящего «я», которое остается в стороне, фиксирует все происходящее и признает его необходимость – но отказывается обманываться относительно истинной природы этих событий.

Politics and Letters, 1948

Литература и тоталитаризм

В начале своего первого радиовыступления[42] я заявил, что наше время вряд ли можно назвать веком беспристрастной критики. Это эпоха причастности, а не отстраненности, и сегодня особенно трудно увидеть литературные достоинства в книге, с выводами которой ты не согласен. Политика – в самом широком смысле этого слова – вторглась в литературу и отныне правит бал. Именно по этой причине мы теперь так остро чувствуем борьбу между личностью и обществом. Когда задумываешься о том, насколько сложно сейчас выдавать честную, непредвзятую критику, становится понятно, какие угрозы подстерегают литературу в ближайшем будущем.

Мы живем в эпоху, когда существование независимой личности находится под угрозой (возможно, следовало бы лучше сказать: в эпоху, когда над человеком нависла угроза утратить иллюзию своей независимости). Ведя речь о литературе и – прежде всего – о критике, мы инстинктивно воспринимаем свободу личности как нечто само собой разумеющееся. Вся современная европейская литература – я веду речь о литературе последних четырехсот лет – построена на концепции интеллектуальной честности или, если вам будет угодно, на максиме Шекспира «Своей природе верен будь!». Первое, чего мы требуем от писателя, – это чтобы он не лгал, говорил то, что на самом деле думает и чувствует. Худшая характеристика для произведения искусства, – это то, что оно неискреннее. И к критике это относится даже в большей степени, чем к литературе, в которой всегда присутствует определенная доля позерства, манерничанья и даже откровенного