История одиночества - Дэвид Винсент
Пособия по карточным играм показывают, что было время не просто поиграть в карты с самим собой, но и бесконечно разучивать или придумывать усложненные варианты основной задачи – собрать масть, часто с использованием двух колод сразу. В современном «Справочнике Penguin по пасьянсу» перечислены двести пятьдесят игр – или вдвое больше, если считать известные варианты[310]. Эти новые версии требовали большого внимания. Игра «Заяц и собаки» в «Играх в пасьянс, проиллюстрированных многочисленными чертежами», начиналась со следующей инструкции: «Раздавать карты слева направо, по одной, лицом вверх, на десять „заячьих depôts“, считая от одного до десяти при раздаче, откладывая в отдельную стопку („собаки“) любую карту кроме десяток, валетов, дам и королей, ценность которой будет соответствовать номеру depôt, на котором она раздается»[311]. После усвоения основных немецких форм были предприняты изобретательные попытки ассоциировать игру с другими популярными увлечениями. Так, в «Книге пасьянса, или Картах для одного игрока» (1887) Уолтера Вуда описано, как играть в «Цветочный сад» с одной колодой карт:
Это симпатичная игра, в которой не так трудно выиграть, если соблюдать осторожность. Раздайте шесть раскладов по шесть карт, лицом вверх, и разложите их, как на иллюстрации. Эти расклады образуют садовые грядки. Останутся шестнадцать карт, которые вы держите раскрытым веером в руке или кладете лицом вверх по рангу под садовые грядки, как на иллюстрации; они называются букетом. Цель игры – дополнить, следуя масти, королей четырьмя тузами из сада и букета[312].
Если в XVIII веке практики общения опирались на общее знание нескольких игр, то теперь каждый игрок мог проявить свои индивидуальные предпочтения и смекалку. Пасьянс был ответом на пустующие в течение дня пространства, для чего требовались только одна или две колоды карт, купить которые можно было за копейки. Не нужно было ни компании, ни контроля со стороны других участников. Каждый одиночный игрок зависел от личной моральной дисциплины, соблюдая или нарушая в погоне за собранной колодой все более сложные правила.
При упоминании пасьянса в литературе с самого начала подчеркивалась важность уединения для игрока. Один из ранних англоязычных рассказов об этой игре встречается в «Больших надеждах» (1860–1861) Диккенса. Пип присматривает за сбежавшим заключенным Мэгвичем, у которого «еще сохранились дикарские привычки одинокой жизни на пастбищах» (в Австралии) и который теперь прятался в лондонской квартире[313]. Уединение было в этом случае подлинным вопросом жизни и смерти. Мэгвич был уверен, что его, как беглого заключенного, повесят, если поймают. «Даже лицом к лицу с призраком мне не было бы страшнее, – вспоминает Пип, – в моей уединенной квартире под самой крышей длинными вечерами и ночами, в непрестанном шуме ветра и дождя». Предоставленный самому себе, Мэгвич развлекал себя тем, что «раскладывал какой-то сложнейший, одному ему известный пасьянс, для чего пользовался собственной, невероятно истрепанной колодой карт, и всякий раз, как пасьянс сходился, делал на столе отметку своим ножом»[314].
Среди не испытывавших подобного стресса домовладельцев из среднего класса ценность карточной игры ближе к концу века заключалась в ее отличии от любых форм труда, – так объясняла в своем руководстве Мэри Уитмор Джонс:
Мы знаем одиноких дам, которые сидят одни целыми вечерами и читают, пишут или работают, пока разум не цепенеет и пальцы не начинают болеть; и тогда они находят величайшее облегчение в том, что откладывают книги и работу в сторону, достают карты и утешают себя перед сном игрой в пасьянс. Мы знаем трудолюбивых работников-мужчин, регулярно играющих в него по вечерам; он дает передышку их мыслям и удерживает от ночного обдумывания дел, занимавших их в течение дня[315].
Игра считалась особенно подходящим развлечением для тех, кому здоровье не позволяло участвовать в жизни семьи: «Мы знаем инвалидов, – писала мисс Уитмор Джонс, – обреченных лежать долгими днями в постели и с нетерпением ждущих вечернего пасьянса – как самого приятного времени в их печальном существовании»[316]. И сама эта карточная игра, и родственная настольная игра также рекомендовались в качестве противоядия в дальних путешествиях, где от пассажира все чаще не ожидалось участия в социальном обмене. В отсутствие разговора с незнакомыми людьми именно в этих играх можно было найти занятие для рук и ума[317]. Благодаря изобретательной мисс Джонс путешественники могли раскладывать карты прямо в вагоне поезда – на «переносной доске для пасьянса „Часлтон“».
Второе новшество в области одиночного времяпрепровождения было неожиданным побочным продуктом революции в сфере коммуникаций. В то время как многие виды викторианского досуга восходили к более ранним эпохам цивилизации, у филателии была конкретная и недавняя дата возникновения. Она зародилась 1 мая 1840 года, когда в продажу поступил первый «черный пенни». Скорость, с которой коллекционирование марок получило распространение и как частное хобби, и как полная жизни коммерческая и организационная практика, отражала энергию спокойного отдыха, характерного для того периода. К середине 1840-х это уже было признанное хобби, а в 1862 году был издан первый иллюстрированный каталог марок на английском языке[318]. К этому времени, как утверждалось, альбомы для хранения и демонстрации коллекций «могли быть приобретены почти у любого торговца канцелярскими принадлежностями»[319]. «Коллекционирование почтовых марок, – заявлял Джон Эдвард Грей в «Иллюстрированном каталоге почтовых марок для использования коллекционерами» (1865), – это мода, которая не ограничена пределами только этой страны или только одного класса, ведь коллекции часто можно увидеть в гостиных состоятельных людей, в кабинетах просвещенных и в шкафчиках
