История вермахта. Итоги - Кнопп Гвидо
Все преступления над немецкими военнопленными признавались главным образом результатом действий комиссаров. Оценка их как подлых извергов, негодяев, дикарей и преступников, конечно, действовала как воплощающееся в жизнь пророчество. Немецкий приказ на уничтожение стал очень быстро известен на советской стороне и привел к тому, что комиссары оказывали отчаянное сопротивление и предпочитали покончить жизнь самоубийством, чем попасть в руки врага. По этой причине «приказ о комиссарах» в мае 1942 года после соответствующего вмешательства армейского командования был упразднен. В какой степени советские политработники действительно способствовали обострению военной обстановки, до сих пор доподлинно не известно. Исследования не могут быть продолжены, потому что доступ в русские архивы до сих пор закрыт.
В коллективной памяти свидетелей тех событий «приказ о комиссарах» играет второстепенную роль. Причина этого вполне убедительна. На Восточном фронте в течение первых месяцев проведения операции «Барбаросса» в день погибало в среднем 1500 немецких солдат, а в конце 1941-го эта цифра составила более 300 000. Поэтому смерть одного советского политработника на фоне массовых смертей, разрушения и горя, пожалуй, только в исключительных случаях воспринималась как кое-что особенное. От этого в конечном счете отмахнулись как от незначительного побочного эффекта войны и потому больше не вспоминали. Кроме того, нужно помнить, что только очень небольшая часть воевавших на Востоке солдат вермахта принимала непосредственное участие в убийствах комиссаров. Командование армии совершенно осознанно следило за тем, чтобы как можно более «незаметно» «устранить» их рядом с командным пунктом подразделения. Заявление, подобное тому, которое сделал в интервью ZDF один из свидетелей тех событий Эвальд Генрих фон Клейст — Шменцин, хотя и не может быть проверено спустя 60 лет, заслуживает абсолютного доверия. Он заявлял: «Я никогда не был свидетелем расстрелов комиссаров, я никогда этого не видел». Свидетель Хорст Кюне вспоминает о ночи 22 июня 1941 года, когда «приказ о комиссарах» был озвучен солдатам: «Наш командир роты зачитывал его и говорил: „Я читаю вам это, потому что я должен так поступить. Каждый будет делать то, что позволит ему его совесть“. Мы восприняли это как великолепную, совершенно открытую отрицательную оценку приказа и стали больше уважать нашего командира роты за то, что он так сказал».
Существует много подобных свидетельских рассказов. Письменные источники об оглашении приказа не сохранились. Но доклады об исполнении между тем однозначно доказывают то, что имелось достаточное количество солдат, которые охотно совершали убийства комиссаров.
Многие советские политработники избавлялись от своей предательской формы, прежде чем сложить оружие. Таким образом они могли затеряться в многомиллионной толпе советских военнопленных. Но в лагерях на них велась целенаправленная охота. Даже если их не распознавали, никто не мог гарантировать, что они выйдут оттуда живыми. В немецком заключении красноармейцев ожидала печальная судьба. Национал-социалистическое руководство и руководство вермахта перед началом операции «Барбаросса» были едины во мнении, что оккупированная советская территория должна беспощадно эксплуатироваться на нужды воюющей армии и родины. При этом все, кто принимал участие в разработке операции, осознавали, что вследствие этого миллионы людей могут умереть с голоду. Для обеспечения пропитания военнопленных ни верховное главнокомандование вермахта, ни главное командование сухопутных войск осознанно не предприняли никаких мер. Из 5,7 миллиона красноармейцев в немецком заключении, по разным оценкам, погибло от 2,5 до 3,3 миллиона человек, что составляет от 45 до 57 % общей массы. Они умирали в лагерях вермахта. 845 000 — в военных административных районах недалеко от линии фронта, 1,2 миллиона — в лагерях гражданских административных районов в тылу, 500 000 — в так называемых генерал-губернаторствах и от 360 000 до 400 000 — в лагерях немецкого рейха. Массовые смерти начались по причине недостаточного продовольственного снабжения уже поздним летом 1941 года и достигли своего апогея зимой, временно прекратившись только к весне 1942 года. До тех пор примерно 2 миллиона плененных красноармейцев были казнены.
Определенный поворот в политике обращения с военнопленными наступил только осенью 1941 года, когда немецкая военная экономика стала испытывать все большую нехватку рабочей силы. Теперь стала оцениваться стоимость жизни человека, которого заставляли умирать с голоду. Но командование вермахта так и не могло решиться на коренное изменение политики, даже при том, что существовали люди, отчаянно боровшиеся за жизнь военнопленных и, правда, безуспешно протестовавшие против ужасного с ними обращения.
Военные действия в России с самого начала были абсолютно бесцеремонны, не только в отношении убийств комиссаров и обращения с военнопленными. На поле боя вермахт должен был действовать крайне жестоко, как указывалось в армейских памятках, распространявшихся перед нападением. Как утверждалось, Красная армия вела боевые действия в противоречии с международным правом, коварно, вероломно и низко, что требовало нанесения ответного удара «с необходимой остротой». Когда 22 июня 1941 года начались бои, очень скоро стато ясно, что призывы руководства были не напрасны. С первого же дня вермахт вел беспощадную борьбу. В некоторых областях «картина бесчисленных [советских] солдатских трупов, лежащих на пути наступления… безоружных и с поднятыми руками, однозначно убитых вблизи выстрелами в голову», превращалась в массовый феномен. Решающим фактором для этих неконтролируемых актов насилия стало то, что описанная в памятках картина жестокой тактики ведения боевых действий Красной армией очень скоро подтвердилась. С первого же дня войны советские вооруженные силы вели борьбу, не вписывавшуюся в рамки международного права и обычаи военного времени.
Карлханс Майер в интервью ZDF вспоминает: «Там было столько жестокости! Мы находились за Западной Двиной, и тогда наш передовой отряд, разведывательная группа была атакована русскими, а потом с ними жестоко расправились. Одному отрубили руки и стали тянуть на веревке по дороге, ведущей через прогалину, а мы тоже должны были идти следом. Других мы нашли убитыми в воде. Ясно, что время не давало нам возможности выжить». На сообщения об истязательствах над немецкими пленниками, ужасные увечия раненых и убийства сдавшихся солдат невозможно было закрыть глаза. По сегодняшним оценкам, от 90 до 95 % немецких солдат, которые попали в 1941 году в руки советских войск, не пережили плен и были убиты большей частью непосредственно на фронте. Сообщения о советских преступлениях по отношению к немецким раненым и военнопленным вызвали в соединениях Восточной армии ответный гнев и усилили и без того уже имевшуюся готовность к беспощадной тактике ведения войны. В начале июля 1941 года генерал Готтхард Хайнрици писал своей семье: «Вообще в некоторых случаях никакого прощения больше не было. Русские вели себя по-скотски по отношению к нашим раненым. Теперь наши люди забивали до смерти и расстреливали всех, кто бегал вокруг в коричневой форме. Таким образом, обе стороны подняли взаимное сопротивление, что привело к массовым человеческим жертвам». Если солдаты узнавали, что плененные немецкие солдаты были убиты Красной армией, русские пленники, в свою очередь, тоже ликвидировались. Подобное зафиксировано в поведении 61-й пехотной дивизии, которая вела бои в северной части Восточного фронта. Когда 7 октября 1941 года были обнаружены трупы трех убитых однополчан, на следующий же день командир дивизии отдал приказ о незамедлительном расстреле 93 русских солдат.
Взаимное убийство пленников было, конечно, решающим фактором для эскалации насилия на Восточном фронте. Этому способствовало, однако, и то, что непосредственные бои имели совершенно иной характер, чем в Польше, Франции или Югославии. Красная армия неожиданно подняла жесткое сопротивление, и многие советские солдаты предпочли оборону до самой смерти, вместо того чтобы сдаться. Ближние бои велись с особым ожесточением, снова и снова приводили к тяжелым потерям, к превышению пределов необходимой обороны. Как грубое нарушение военного права расценивал вермахт, например, симуляцию ранений, непригодности к военной службе и смерти с целью продолжения борьбы из засады. Эта военная хитрость определенно не была запрещена Гаагской конвенцией о законах и обычаях сухопутной войны, однако она представляла собой нарушение неписаных правил открытой борьбы. О таких «коварствах» рассказывалось в памятках командования армии в преддверии похода на Россию, на что немецкие войска отреагировали с большой беспощадностью. Так, в конце июня 1941 года командование 299-й пехотной дивизии сообщило: «Военнопленных армия, озлобленная коварной тактикой ведения боевых действий противником, больше не берет». Обстрелы из засады, ближние бои с противником, внезапный кинжальный огонь, манера пропустить передовые отряды противника, чтобы затем напасть с тыла. — все это называлось азиатским коварством и вменялось в вину красноармейцам, хотя речь при этом шла о нормальных (впрочем, необычных для немцев) методах борьбы.
