Литературка Литературная Газета - Литературная Газета 6513 ( № 24 2015)
В лучах зари сверкают глыбы льда
Сияньем огранённого алмаза.
Где покрывало девственных снегов
Не топтано незваными гостями,
Где даже горы, хороня врагов,
Внезапно разверзались пропастями!
Где встали на пути врагов, как лес,
Герои, что позиций не сдавали
На ледяном Марухском перевале –
России сын, украинец, черкес!
Остановись, мой конь, остановись!
Здесь каждый метр омыт солдатской кровью.
И неба высь, и мысль моя слились,
Покорные священному безмолвью.
...И оторопь безмолвная берёт,
Но страха нет – здесь сердце постигает:
Марухский лёд, холодный вечный лёд
Огнём отваги душу зажигает!
Перевод Е. Савиновой
Теги: современная поэзия
И век – как день
- Нас, сыновей, у отца было трое. Я средний, но единственный, кому удалось прожить дольше века. Самому не верится, что в этом году мне исполняется 105 лет. Из ровесников рядом со мной никого уже не осталось, а я всё живу и живу[?] И прошлое даже во сне не даёт мне покоя: из немецких окопов почти в лицо бьёт пулемёт, я бегу и кричу, бегу и кричу. Приходит разбуженная моими криками дочь: "Папа! Ты опять воюешь?" Я делаю глоток воды, которую она подаёт мне, и постепенно прихожу в себя.
«Шумела степь донская»
Мой собеседник, Пётр Федосеевич Диденко, живёт в городе Шахты Ростовской области, он почётный гражданин этого города, и ему есть что рассказать о пережитом, но его дочь, Людмила Петровна, кстати говоря, тоже давным-давно пенсионерка, просит меня излишне отца не утомлять. Отцу она приготовила глубокое кресло, и он уютно в нём устроился спиной к окну. В комнате светло и тепло, на подоконнике, время от времени потягиваясь, сидит кошка. Иногда посматривает на нас, делая вид, что прислушивается к нашим разговорам. Пётр Федосеевич говорит, что кошка эта принадлежит к какой-то редкостно умной породе, такое впечатление, будто она всё понимает, хотя вида не подаёт, «даже не мяукнет». Во всяком случае, кошка нам не мешала, даже, напротив, создавала уют.
Людмила Петровна принесла семейный фотоальбом – ей не терпится показать, каким отменным красавцем был когда-то её отец. И действительно: тёмный волнистый чуб, нос с горбинкой и пронзительный взгляд, – истинно Григорий Мелехов из кинофильма «Тихий Дон». Пётр Федосеевич снисходительно улыбается, слушая, как мы пытаемся отыскать черкесскую или турецкую кровь в его родословной.
Я по памяти вслух прочитал ему несколько строк из песни времён Гражданской войны, там есть такие слова: «Шумела степь донская от ветра и огня, Маруся Гончаренко садилась на коня…»
– Что это за Маруся? Вам что-либо известно о ней?
– Как же! Как же! В больших командирах ходила у анархистов. Знаменито скандальная была личность. Я видел, её отряд проходил однажды через нашу деревню. Пыль. Топот копыт. Усталые лица. Помню также и батьку Махно. Этот покрупней был деятель. И помню русских солдат царских времён. Но теперь для меня это всё как в тумане... После седьмого класса в Тихорецке я учился в ФЗО, после чего на паровозоремонтном заводе работал молотобойцем. Потом был рабфак, автодорожный институт в Ленинграде. На третьем курсе по разным причинам, в основном из-за проблем с питанием, учёбу пришлось оставить. Некоторое время жил у родной тётушки в посёлке Глубокое. Здесь встретил девушку, которая позднее стала моей женой.
– Мама моя была синеблузницей, – дополняя рассказ отца, включилась в разговор Людмила Петровна. – Активная комсомолка, в составе молодёжной агитбригады она часто выступала по хуторам и станицам с концертами. Папа тоже был в активистах. Так что когда в стране началось так называемое Хетагуровское движение… Знаете, какое то было время? Это было время советского освоения Сибири и Дальнего Востока. Конечно, мама и папа, тогда молодые и полные романтических настроений, в стороне не остались, уехали на восток. Папа считает, что это было лучшее, самое успешное время в его жизни. Он даже успел в Улан-Удэ окончить Лесотехническую академию, и наша семья, возможно, навсегда могла закрепиться в Сибири, но когда мама забеременела, врачи настоятельно порекомендовали сменить климат, и мои родители вернулись в Ростовскую область.
Отец молча слушал дочернин рассказ и в знак согласия изредка кивал головой. Кошка на подоконнике тоже не возражала…
В плену ты не человек
В 1941-м Петра Диденко призвали на курсы военной переподготовки. Их воинская часть стояла под Киевом, в Черкасах. Назначенный дежурным по части, он далеко за полночь, 22 июня, возвращался с наряда в палатку. Уже загорался рассвет и просыпались первые птицы, Пётр Федосеевич остановился на минуту послушать тишину и вдруг уловил отдалённый тревожный гул. Оглянулся вокруг – небо было безоблачным, луна над спящей землёй светилась как детская игрушка над колыбелью, и он, успокоенный, пошёл отдыхать. А утром его разбудил политрук...
Вот так лунной ночью фактически началась для него война.
– Под Киевом наша дивизия попала в окружение. Командир дивизии по фамилии Будыко, в недавнем прошлом преподаватель военной академии, не нашёл ничего лучшего, как застрелиться…
– Вы это видели собственными глазами?
– Собственными глазами не видел. Только это было известно каждому бойцу. А в окружении, как и многие мои однополчане, я попал в плен.
…Мина разорвалась совсем близко. Когда он очнулся, не сразу припомнил, где он. Слышался немецкий говор. Попытался встать на ноги и тут же без сил упал в траву. Это была контузия. А вскоре немцы погрузили его на подводу – собирали раненых в маршевую колонну военнопленных.
– В плену ты не человек. Тебя могут убить в любую минуту. Чуть споткнулся в дороге, особо когда идёшь с краю колонны, или, хуже того, если упал, конвой сразу стреляет. Никому ты не нужен, идёшь и не знаешь, что будет с тобой через мгновение. Только и слышно: «Шнель! Шнель!» А слева и справа скалятся конвойные собаки. Колонну, в которой я оказался, привели в Шепетовку, там у немцев был лесопильный завод. В тамошнем лагере, вплоть до побега, меня и держали. Правда, в лагере, должен отметить, было уже не так строго, как в походной колонне. Но ухо всё равно держи востро. Когда нам первый раз раздавали горячую баланду – только у нас ведь ни ложки, ни миски, – я снял с головы пилотку и подставил её под черпак, как кастрюльку, несу, стараясь не расплескать, выбираю место, чтобы приземлиться, а навстречу такой же пленный и такой же голодный, как и я, но у него в руках жестяная банка. Я и подумать ни о чём не успел, а эта сволочь хвать меня за рукав – и одним махом банкой своей нырнул в мою пилотку. Такого нахальства я не ожидал, а тот гад даже не взглянул на меня, тут же, в три глотка, выхлебал мою порцию, да ещё по-наглому стоит и лыбится…
– Свой своего обокрал!
– Так получается. Но и я был не прост... Вообще-то меня нередко спасала физическая закалка. Я в ФЗО когда учился, занимался спортом, у меня был даже разряд по боксу. А ещё в первые дни лагерной жизни меня выручал табак. Табак у пленных ценился превыше всего. Нам на военных курсах по переподготовке до окружения выдавали папиросы марки «Казбек». Я был некурящий и чаще всего кому-нибудь их отдавал, а иногда складывал в нагрудный карман гимнастёрки. Папиросы там мялись, табак высыпался, и карман превратился как бы в небольшой кисет. И в лагере меня это выручало. Щепоть табака можно было выменять даже на порцию хлеба.
– А как удалось бежать из лагеря?
– Бежать несложно. Сложнее оформить какую-нибудь справку типа того, что ты проверенный человек. Но меня научили, как из сырой картофелины вырезать круглую печать, к тому же со школьной скамьи я неплохо умел рисовать, и в итоге сам себе «выдал» нужный документ. Качество печати было что надо, даже полицаи не смогли ничего заподозрить, и я достаточно свободно устроился пастухом в одном из украинских сёл. Правда, сказалось лагерное истощение, и какая-то хворь скрутила так, что целый месяц, теряя сознание, провалялся на соломе в сарае рядом с телятами и коровами. Мой напарник, с которым мы ушли в побег, не мог поверить, что я очухаюсь, и был готов закопать меня где-нибудь под тополями. Однако Бог милостив…
– Тем не менее, когда пришла Красная Армия, на допросах в СМЕРШе вам пришлось держать ответ, почему да как оказались в плену и что там делали. Тут на поддельных справках далеко не уехать.
– Я сразу понял: с серьёзными людьми и самому нужно быть серьёзным. Если не хочешь угодить под расстрел – не финти, ничего не выдумывай в своё оправдание, всё равно выведут на чистую воду – говори только правду, и тогда, может быть, спасёшься. Кто-то сразу после проверки был опять зачислен в боевые воинские подразделения, а кого-то без лишних слов приговаривали к расстрелу. Со мной особисты по неизвесным причинам долго не могли определиться, допрашивали и допрашивали, а я терялся в догадках и готовился уже к самому худшему.
