Александр Филиппов - Порывая с прошлым
Писать Джасимуддин начал еще в студенческие годы. С первого же написанного им стихотворения темой творчества стала жизнь многострадальной бенгальской деревни. Писатель хорошо знает свою страну, труд и обычаи крестьян, их горести и чаяния. Герои его произведений — простые люди, трудом которых создается богатство страны. Уже первые стихи, проникнутые социально-политическими мотивами, полные жизненных наблюдений, обратили на себя внимание прогрессивной общественности. В дальнейшем поэт приходит к пониманию, что путь к новой жизни немыслим без революционной борьбы, без свержения деспотизма и насилия.
Глубоко символично звучат строки из стихотворения «Родина», которое читается на студенческих и рабочих собраниях. Оно призывает всех патриотов сплотиться в борьбе за новую жизнь:
Свои натруженные плечиПовсюду человек расправит,Увидит солнце над собоюИ жизнь свободную восславит!
Перу Ахмада Джасимуддина принадлежат такие шедевры, как поэмы «Поле — расшитое покрывало», «Плач земли» (переведенная на русский язык), драма «На берегах Падмы», пьесы «Нежная гирлянда» и «Красавица». Они принесли ему международную известность. В его произведениях звучит протест против бесправной доли женщины в Восточном Пакистане, вся жизнь которой опутана цепями старинных обычаев и религиозных предрассудков. В поэмах «Назир», «Покинутое село» осуждается межнациональная и религиозная рознь, содержится призыв к дружбе, прекращению братоубийственных распрей.
Нелегко застать дома Джасимуддина и когда он в Дакке. Встречи с писателями, консультации для начинающих литераторов отнимают у него все свободное время. Его часто можно встретить на собраниях сторонников мира, на митингах трудящихся в защиту социальных и экономических прав.
Если Джасимуддина спрашивают, как он успевает и писать (а пишет он очень много), и заниматься общественной работой, он обычно отвечает: «Без нее я вообще не мог бы писать».
Но в этот приезд в Дакку мне повезло. Я позвонил ему по телефону прямо домой.
— Приезжайте, — раздался в трубке чуть с хрипотцой голос писателя. — Буду рад видеть.
Я вышел на улицу и остановил такси-мотоколяску.
— Куда вам? — спросил шофер.
Сунул руку в карман пиджака, где лежал записанный на бумаге адрес, но листка не оказалось. Забыл, видимо, на столе в номере.
— К писателю Джасимуддину, — сказал я, — но вот беда, потерял адрес.
— Садитесь, пожалуйста. Кто же в Дакке не знает Джасимуддина!
Ехал я к поэту в его домик, приютившийся на окраине города, возле пруда с лотосами, ожидая увидеть утомленного, старого человека. Годы есть годы. Ему около шестидесяти шести лет. Каково же было мое удивление, когда навстречу из дома вышел крепкий, бодрый, по виду значительно моложе своих лет человек. Он энергично пожал мне руку. Я сказал, что представлял его более пожилым.
Джасимуддин улыбнулся.
— Это все оттого, что я недавно побывал в вашей стране, стране молодости. Я действительно помолодел, сбросил лет двадцать и чувствую необычайный прилив сил.
Через террасу, отделанную планками из тика, он провел меня в свой кабинет, небольшую комнатку, сплошь уставленную книжными стеллажами. На одной полке я увидел несколько томов произведений В. И. Ленина, романы Горького «Мать» и Шолохова «Тихий Дон» на английском языке, свежую подшивку журнала «Новое время». На стене в простых рамках — портреты Рабиндраната Тагора и Назрул Ислама, репродукции картин китайского художника Ци Бай-ши. Немного в стороне — большое цветное фото первомайской демонстрации на Красной площади.
Возле окна, выходящего в сад, где белые гроздья акации сплелись с ярко-розовыми цветами олеандра, стояли низкий инкрустированный столик и два плетеных кресла. В комнату вошла средних лет женщина, одетая в темно-синее сари. Это жена писателя. Она принесла поднос с большим чайником, засахаренными орешками, апельсинами, пирожками. Следом за ней появился юноша лет семнадцати.
— Это наш младший сын, — заметила женщина. — Есть еще старший, но он, к сожалению, в тюрьме.
Голос у нее дрожал. На глаза навернулись слезы.
— Успокойся, дорогая, — сказал Джасимуддин. — Все будет хорошо.
Он говорит, что их старший сын — активист «Авами лиг». Его схватили весной 1968 г. на митинге памяти студентов, расстрелянных полицией в 1952 г. во время демонстрации, проходившей под лозунгом уравнения в правах языков урду и бенгали.
— Бенгальская провинция бурлит, — рассказывает Джасимуддин. — Каждый день происходят аресты. Тюрьмы переполнены. Суд над Муджибур Рахманом и его сторонниками оборачивается против властей. Из обвиняемых они превратились в обвинителей. Они обвиняют власти в том, что Восточная провинция стала колониальным придатком. Да, это так. С нами, бенгальцами, не считаются. Как писатель, я могу сказать, что правительство всячески тормозит развитие нашей национальной культуры. Произведения Рабиндраната Тагора и Рам Мохан Роя считаются крамольными здесь только потому, что их авторы — индусы. Интеллигенция влачит жалкое существование.
Подумайте только, — восклицает Джасимуддин. — Ни один бенгальский писатель или художник, если у него нет дополнительных заработков, не в состоянии прокормить семью. Издательства находятся под жестким контролем. Журналы еле сводят концы с концами, нас в любой момент могут лишить бумаги и типографской краски. Процветают только те издания, которые во всем следуют правительственному курсу.
Да, — продолжает писатель, — ценой колоссальных усилий удалось в Дакке создать Музыкальную академию имени Булбула, основателя современного направления в бенгальской музыке. Казалось бы, там есть театральная труппа, ставятся драматические и музыкальные спектакли. Но хотя она и субсидируется правительством, возможности очень невелики. Вся ее деятельность подчинена интересам властей. Приедет, скажем, иностранная делегация — ее везут в эту академию на национальные представления. А совсем недавно министерство информации посоветовало поставить такую музыкальную драму, где, используя национальный фольклор, была бы показана судьба бенгальцев… стонущих под игом индийцев. Ведь это все тот же курс на конфронтацию.
Разве не дико, нашего выдающегося художника Зейнул Абедина, зная его тяжелое материальное положение, губернатор хотел заставить рисовать батальные сцены времен пакистано-индийского вооруженного конфликта. Этим предложили заняться ученикам и преподавателям правительственной Академии живописи, в создании которой участвовал сам Зейнул Абедин. Вместо настоящего искусства дешевые пропагандистские изделия на потребу пакистанской военщины.
Ахмад Джасимуддин не сгущал краски. Мне приходилось бывать в Музыкальной академии. В будни она пустовала. В Академии живописи я видел работы некоторых студентов. Это, например, индийский солдат, отрубающий голову бенгальскому крестьянину; пакистанский танк, давящий гусеницами индийских солдат, побросавших оружие и разбегающихся в разные стороны.
— Неужели власти не понимают, что сами рубят сук, на котором сидят? — восклицает писатель. — Я придерживаюсь той точки зрения, что пограничная полоса или различие в вероисповедании не должны быть препятствием для культурного обмена и взаимного духовного обогащения. Напряженность в отношениях с Индией не нужна ни бенгальцам, ни пуштунам — никому из пакистанцев.
Джасимуддин задумывается. Затем, повернувшись к фотографии Красной площади, прикрепленной на стене, переводит разговор:
— Долгое время обстоятельства складывались таким образом, что я, выезжая за рубеж, не мог побывать в СССР. И вот моя мечта исполнилась. В конце тысяча девятьсот шестьдесят седьмого года я посетил Москву. Хоть на старости лет, но мне все же посчастливилось увидеть Красную площадь, Мавзолей Ленина. Я побывал в стране, где творили Пушкин, Толстой, Чехов, где люди строят коммунизм. Меня поразило в вашей стране все: успехи в экономическом развитии, в области культуры и науки. Я своими глазами увидел страну, где полностью решен национальный вопрос. Этому мы можем только позавидовать. И как жаль, что о вашей прекрасной стране так мало знают у нас.
Слушая Джасимуддина, я вспомнил об одном случае, рассказанном мне Шахидуллой Кайсаром. Писателя, вскоре после его возвращения из Москвы, пригласили на вечер, который проводило Общество пакистано-китайской дружбы в Дакке. Там должен был выступить китайский дипломат и рассказать о «великой культурной революции», проводившейся в его стране. Маоисты рассчитывали, что присутствие на вечере знаменитого бенгальского писателя поможет им в дальнейшем разжигании антисоветизма.
Джасимуддин пришел. Китайский дипломат зачитал подготовленный на английском языке текст, в котором восхвалялись «культурная революция» и Мао Цзэ-дун и, конечно, всячески поносились «советские ревизионисты», предавшие угнетенные народы Востока, и т. д. Затем должны были прочитать перевод этого текста на бенгали. Из присутствующих мало кто знал английский язык. Отстранив переводчика, микрофон взял Джасимуддин и рассказал собравшимся о своей поездке в СССР. Устроители вечера не решились прервать писателя. После его выступления в зале разразились овации. Поблагодарив слушателей, Джасимуддин покинул зал.
