Артём Драбкин - Я дрался на По-2. «Ночные ведьмаки»
— Потери большие были у вас в полку?
— Самолетов пять за полтора года сбили. Потерь было не особенно много, слава богу, обошлось. Меня тоже один раз сбили, пришлось садиться на вынужденную, едва перетянув линию фронта.
— Как относились к войне?
— На аэродром шли, как на работу. Просто работа у нас такая, опасная.
— О существовании женского полка во время войны знали?
— Конечно, знали. Ну к ним другое отношение было…
— Когда нервное напряжение больше всего проявлялось?
— Когда бьют. Когда держат прожектора. Самое сильное напряжение. Когда задание получаем? Нет. Там как бригадир назначает на работу.
— Между вылетами вы сидите в кабине?
— Нет. Обязательно выйдем, покурим. Оружейники ленты пулеметные заправляют, бомбы подвешивает. Каждый занимается своим делом.
— С парашютом летали?
— Нет. Никаких парашютов. Спасайся как можешь.
— Какое было денежное довольствие?
— Оклад был 950 рублей. К ним прибавляли за каждый вылет, подъемные, ночные и т. д. Получали по три с лишним тысячи в месяц. У меня на книжке к концу войны скопилось что-то порядка 50 тысяч. Когда домой после войны приехал, это было большим подспорьем — родня голодала.
Кстати, моего брата, с 1926 года, немцы несколько раз пытались отправить на работы в Германию, но он бежал. После освобождения Одесской области его призвали в армию зенитчиком. Когда война шла к концу, мы с ним списались. Он мне написал, где примерно находится, и я к нему приехал на мотоцикле. Мы там все мотоциклами запаслись.
Вернулся в полк, рассказал, что у меня брат рядом. Командир говорит: «Давай мы его сделаем оружейником или кем-то еще». Написали запрос, и его отпустили. Я его привез в свою часть. Мы после войны тренировались, летали. Предложили ему полетать. Он с неудовольствием пошел. Сделал кружок. «Ну что?» — «Пусть брат летает, я не могу».
— К немцам какое было отношение?
— Военных я их не видел. А с мирными… Когда в Германию прилетели, аэродромы приходилось очень часто менять — наступление шло быстро. Посылали на поиски обычно звено или пару самолетов. Выбирали такое расположение, чтобы был лес, где прятать самолеты, и недалеко деревня, в которой мог расположиться личный состав. С воздуха посмотришь, садишься. Идем осматривать площадку. Вот как-то мы идем, подошли к деревне — не то что наши деревни, где дома с соломенными крышами. Тут все под черепицей. Скот ревет, свиньи визжат, куры кудахчут, никого в деревне нет. В один дом зашли с Пашкой. Женщина и девушка, видимо, дочка, увидели нас, все дрожат. Мы немецкий язык немного изучали. Она говорит: «Меня, только дочку не трогайте». Мы говорим: «Да что вы? Мы же не за этим пришли, мы пришли посмотреть, как вы живете». Она рассказала, что немцы перед отступлением ходили по домам, говорили, чтобы уходили в леса, потому что придут русские, будут грабить, насиловать… Конечно, пехота хулиганила, было дело. Голодные солдаты…
В 1944 году у меня страшно болел желудок. Оказалось, что у меня язва 12-перстной кишки. Меня комиссовали, летать нельзя, но война-то идет, летать надо. Так я до конца войны и летал. Война закончилась 9-го числа. Шел сильный дождь, мы не летали, спали в казарме. Прибегает дежурный: «Ребята, война закончилась! Германия капитулировала!» Выскочили на улицу кто в чем, кто в трусах, кто в штанах — война кончилась! Представляешь, что это такое?! Война кончилась?! Постреляли в воздух и пошли спать. На следующий день собрались ехать в Берлин, а нам задание — помочь Праге. И вот три ночи на 10, 11 и 12 мы работали. Закончили войну 12-го, без потерь.
После войны меня списали с летной работы. Думаю: «Раз не летать — домой!» Командир полка говорит: «Оставайся! Я тебя поставлю комендантом аэродрома. Куда ты поедешь? Ты знаешь, что сейчас твориться на Украине?! Там же страшно!» Но я поехал домой.
Максименко Алексей Афанасьевич, летчик 640-го АПНБ
Я родился в конце первой четверти прошлого века, 15 февраля 1923 года. В 1940 году окончил московскую среднюю школу № 612, находившуюся в Потаповском переулке. В то же время я окончил аэроклуб Свердловского района, который находился около Театра Ленинского комсомола. Почему пошел в авиацию? Я еще в школу не ходил, мне лет семь было, когда я увидел над деревней, в которой родился, летит самолет, и вдруг от него оторвался какой-то предмет и падает, а самолет снизился и пошел на посадку. Думаю: «Что-то случилось, надо бежать, посмотреть». Все бегут, и я бегу, а бежать надо было километров шесть. Добежали. У самолета оторвался винт, и он сел на вынужденную. Рядом стоит симпатичный лейтенант с двумя кубарями. Мне так это понравилось! Я говорю: «Дядя лейтенант, можно кабину посмотреть?» — «Кто хочет быть летчиком?» Все молчат. «Я хочу быть летчиком». — «Тогда давай полезай». На крыло посадил, открыл дверку кабины: «Смотри». Я стал его расспрашивать, что там и как. Он мне все рассказал, показал приборы, объяснил, что такое ручка. Я говорю: «Можно посидеть?» — «Ух как много хочешь! Ну посиди, только ничего не трогай». И вот я впервые ощутил себя в кабине самолете. А потом, когда учился в школе, с огромным интересом прочитал книжку об американском летчике-испытателе Джиме Колинзе. Тут уже было спасение «челюскинцев», первые герои, дальние перелеты. В старших классах к нам в школу пришел летчик-истребитель майор Сорокин, который воевал в Испании. Он тоже нам рассказывал о войне. Историчка у нас была Дита Мейровна Лесник, работавшая в Швейцарии секретарем у Ленина. Очень образованная женщина, патриотического склада. Она нам рассказывала так о декабристах, их подвигах. Это так нас тогда волновало! Думаешь: «Бог ты мой! Вот это жизнь, духовная красота. Вот, к чему надо стремиться!» Нам сказали, хочешь быть летчиком, занимайся спортом. У нас преподавателем по физкультуре был Андрей Старостин, знаменитый футболист. Мы все были члены спортивного общества «Спартак», носили значки и спортивный берет. Задача стояла — сдать нормативы на четыре значка. Первый — Ворошиловский стрелок, для этого нужно было выбить 45 очков из 50. Второй — ПВХО (подготовка к противоздушной и химической обороне). Третий — ГСО (готов к санитарной обороне), надо было уметь оказывать первую медицинскую помощь, делать искусственное дыхание. И последний — ГТО, первой или второй ступени. Этот значок на цепочке. Помню, нужно было прыгнуть вверх на 1 метр 40 сантиметров, а мог только на 1 метр 30 сантиметров. Потом мне один друг рассказал, что можно прыгать через голову, и я сдал этот норматив, и Старостин дал мне ГТО второй степени. Четыре значка, как ордена, елки зеленые! Все это вместе формировало стремление к реализации собственных сил. Хотелось быть лидером, впереди, лучше других выглядеть. Поэтому, когда учился в 8-м классе и к нам пришел сотрудник райкома комсомола, призывавший комсомольцев идти в авиацию, я пошел первым. За мной потом еще два парня из моего класса поступили. Они тоже стали летчиками. Оба прошли войну. Однако сначала меня не взяли — мал был ростом и годами не вышел. На следующий год меня приняли, и то условно.
Летали мы в районе современного аэропорта Шереметьево. Там возле деревушек Бурцево и Молжаниновка был наш аэродром. Обычно давали провозных 20–25 вылетов, а я сделал 5 вылетов, и мне инструктор говорит: «Тебя выпускать можно». Через 10 полетов меня выпустили, и я закончил первым аэроклуб. Мне начали давать летать на других самолетах: Р-5, УТ-1, УТ-2. Кроме того, я летал под колпаком, пилотируя по приборам. Кстати, думаю, что эти навыки, приобретенные загодя, спасли меня от гибели на фронте.
— Немного расскажите о предвоенной жизни. Куда ходили, чем увлекались?
— Во-первых, ходил на каток: в Сокольники, «Эрмитаж», ЦДКА, Парк культуры имени Горького. Лучшим считался ЦПКиО им. Горького, конечно. В «Эрмитаже» была более изысканная публика, каток маленький. Туда девчонки ходили на свидание к богатым женихам. Я увлекался лыжами и участвовал в соревнованиях на 15, 25, 50 километров. Летом плавание, бег. Футболом заниматься у меня не получалось. Кроме этого, ходили в Дом пионеров на улице Стопани, занимались в кружках, играли спектакли. В ЦПКиО была парашютная вышка. Но надо сказать, что из класса нас было всего человек пять, отваживавшихся прыгать.
Отец у меня был умный мужик. Он участвовал в Первой мировой, семь лет провел в плену в Германии. Посмотрел западный мир, отлично владел немецким языком. Он меня приобщал к культуре. Помню, повел меня в театр Ермоловой. В нем вся мебель была обшита темно-бордовым бархатом, с золочеными гранями. Я впервые увидел такую роскошь! Помню, играли спектакль «Искусство интриг». Я его до сих пор помню. Такие роскошные одежды, длинные платья. На меня все это произвело неизгладимое впечатление — интерьер, театральная публика того времени, спектакль. На перекрестке Покровки и Чистых прудов был кинотеатр «Аврора», и там перед началом сеанса часто пела Ковалева. Недалеко был «Колизей», где крутили фильмы и часто выступал Утесов со своим оркестром.
