Борис Вишневский - Аркадий и Борис Стругацкие: двойная звезда
На самом деле ответ на вопрос «что делать» вовсе не прост. То, что «саркофаг» – творение чужой цивилизации, – очевидно. То, что эта чужая цивилизация программировала создание простых наблюдателей в будущем Земли, – крайне маловероятно. Значит, программировались разведчики. Квартирьеры. Специалисты по активному воздействию. Какое именно воздействие программировалось – можно гадать, но нужно ли? Ведь логика конструкторов «саркофага» в любом случае иная, чем у землян. Значит, единственный выход – не допустить развития чужого Эксперимента до, возможно, необратимой стадии. Когда не поможет даже промышленное производство святой воды…
Есть, однако, и противоположные соображения – вытекающие из того же исходного посыла о чужих «прогрессорах». Ну, уничтожим «саркофаг», а что дальше? С одной стороны, если Странники хотят вреда землянам (или хотят «творить добро как они его понимают», что еще хуже) и при этом они не полные идиоты – вряд ли они не предусмотрели бы такой вариант. И не позаботились бы о «подстраховке». С другой стороны, что это за «прогрессоры» и чуть ли будущие диверсанты, судьба которых их создателями изначально поставлена в полную зависимость от землян – без их помощи они даже на свет появиться не могут. Так ли «программируют» тех, кто должен работать против Земли?
Знаменитый финал ЖВМ, кажется, свидетельствует в пользу первой системы аргументов. Но, может быть, это только кажется? Тем более что в «Волны гасят ветер» Леонид Горбовский (в знаменитой беседе в Краславе, лакуны в записи которой впоследствии должен заполнить Тойво Глумов) высказывается однозначно: если Странники – сверхцивилизация, то неужели они не могли бы провести любую «спецоперацию» против Земли так, чтобы земляне этого даже не заметили?
Комментарий БНС:
Черновик мы закончили 7 марта 1979 года, решительно преодолев два возникших к концу этой работы препятствия. Во-первых, мы довольно долго не могли выбрать финал. Вариант гибели Льва Абалкина был трагичен, эффектен, но достаточно очевиден и даже банален. Вариант, когда Максиму удается-таки спасти Абалкина от смерти, имел свои достоинства, но и свои недостатки тоже, и мы колебались, не в силах сделать окончательный выбор, все время, по ходу работы, перестраивая сюжет таким образом, чтобы можно было в любой момент использовать ту или иную концовку. Когда все возможности маневрирования оказались исчерпаны, мы вспомнили Ильфа и Петрова. Были заготовлены два клочка бумаги, на одном написано было, как сейчас помню, «живой», на другом – «нет». Клочки брошены были в шапку АН, и мама наша твердой рукою извлекла «нет». Судьба концовки и Льва Абалкина оказалась решена.
(Дьявольские, однако, шутки играет с нами наша память. Предыдущий абзац я написал, будучи АБСОЛЮТНО уверен, что так оно все и было. И вот месяц спустя, просматривая рабочий дневник, я обнаружил вдруг запись, датированную 29.10.1975, из коей следует, что жребий – да, имел место, но решал он отнюдь не вопрос, будет ли концовка трагической – «со стрельбой» – или мирной. Совсем другую он проблему разрешал: как скоро Лев Абалкин узнает всю правду о себе. Рассматривалось три варианта:
«1. Лев ничего не знает и ничего не узнает.
2. Лев ничего не знает, затем постепенно узнает.
3. Лев знает с самого начала.
Мама выбрала (3) со стрельбой».
Вот тебе и на! Но ведь на самом-то деле АБС фактически писали вариант (2)! Правда, «со стрельбой». И на том спасибо. Ведь даже и месяц спустя в дневнике мы пишем: «М.б., кончить не смертью, а подготовкой к ней? Странник провожает его взглядом». Не-ет, всегда, с незапамятных времен, сомневался я как в достоверности истории вообще, так любых мемуаров в частности – и правильно, надо думать, сомневался… Оставляю, впрочем, предыдущий абзац без каких-либо изменений. Пусть вдумчивый читатель получит в свое распоряжение образец мемуарного «прокола», характерного именно для данных комментариев. Может быть, это поможет ему оценить меру достоверности всего текста в целом.)
Теперь о другом препятствии, гораздо более серьезном. Мы прекрасно понимали, что у нас получается нечто вроде детектива – история расследования, поиска и поимки. Однако детектив обладает своими законами существования, в частности, в детективе не должны оставаться какие-либо необьясненности, и никакие сюжетные нити не имеют права провисать или быть оборваны. У нас же таких оборванных нитей оказалось полным-полно, их надобно было специальным образом связывать, а нам этого не хотелось делать самым решительным образом. Застарелая нелюбовь АБС к каким-либо объяснениям и растолкованиям текста вспыхнула по окончании повести с особенной силой.
1. Что произошло между Тристаном и Абалкиным там, на Саракше?
2. Как (и зачем) Абалкин оказался в Осинушке?
3. Зачем ему понадобилось общаться с доктором Гоаннеком ?
4. Зачем ему понадобилось общаться с Майкой?
5. Что ему нужно было от Учителя?
6. Зачем звонил он журналисту Каммереру?
7. Зачем ему понадобился Щекн?
8. Как удалось ему выйти на доктора Бромберга?
9. Зачем в конце повести он идет в Музей Внеземных культур?
10. Что, собственно, произошло там, в Музее?
11. И наконец, самый фундаментальный вопрос: почему он, Абалкин (если он, конечно, не есть в самом деле автомат Странников, а по замыслу авторов он, конечно, никакой не автомат, а несчастный человек с изуродованной судьбой), почему не пошел он с самого начала к своим начальникам и не выяснил по-доброму, по-хорошему всех обстоятельств своего дела? Зачем понадобилось ему метаться по планете, выскакивать из-за угла, снова исчезать и снова внезапно появляться в самых неожиданных местах и перед самыми неожиданными людьми?
Во всяком добропорядочном детективе все эти вопросы, разумеется, должно было бы подробно и тщательно разложить по полочкам и полностью разъяснить. Но мы-то писали не детектив. Мы писали трагическую историю о том, что даже в самом светлом, самом добром и самом справедливом мире появление тайной полиции (любого вида, типа, жанра) неизбежно приводит к тому, что страдают и умирают ни в чем не повинные люди, – какими благородными ни были бы цели этой тайной полиции и какими бы честными, порядочнейшими и благородными сотрудниками ни была эта полиция укомплектована. И в рамках таким вот образом поставленной литературной задачи заниматься объяснениями необъясненных сюжетных второстепенностей авторам было и тошно, и нудно.
Сначала мы планировали написать специальный эпилог, где и будут поставлены все точки над нужными буквами, все будет объяснено, растолковано, разжевано и в рот читателю положено. Сохранился листочек с одиннадцатью сакраментальными вопросами и с припиской внизу: «30 апреля 1979 г. Вопрос об эпилоге – посмотрим, что скажут квалифицированные люди». На самом деле, я полагаю, вопрос об эпилоге был нами решен уже тогда, вне всякой зависимости от мнения «квалифицированных людей». Мы уже понимали, что написана повесть правильно: все события даны с точки зрения героя – Максима Каммерера – так, что в каждый момент времени читателю известно ровно столько же, сколько и герою, и все решения он, читатель, должен принимать вместе с героем и на основании доступной ему (отнюдь не полной) информации. Эпилог при такой постановке литературной задачи становился абсолютно не нужен. Тем более что, как показал опыт, «квалифицированные люди» оборванных нитей либо не замечали вовсе, либо, заметив, каждый по-своему, но отнюдь не без успеха связывали их сами.
На самом деле ответы на большинство из вопросов рассыпаны в неявном виде по всему тексту повествования, и внимательный читатель без особенного труда способен получить их вполне самостоятельно. Например, любому читателю вполне доступно догадаться, что в Осинушке Абалкин оказался совершенно случайно (уходя от слежки, которая чудилась ему в каждом встречном и поперечном), а к доктору Гоаннеку он обратился в надежде, что опытный врач-профессионал без труда отличит человека от робота-андроида.
Использовать эти мои комментарии для объяснений необъясненного означало бы фактически дописать тот самый эпилог повести, от которого авторы в свое время отказались. Потому я и не стану ничего здесь объяснять, оставив повесть в первозданном ее виде в полном соответствии с исходным замыслом авторов.
Ответы на все указанные вопросы (в трактовке группы «Людены») вряд ли надо приводить в этой книге – скорее всего, они интересуют лишь о-очень узкий круг фанатичных поклонников, и не просто поклонников, но и исследователей творчества АБС. Но один ответ все же приведем – хотя и он предназначен для тех читателей, которые достаточно плотно «включены» в Миры Братьев Стругацких и которым не надо напоминать суть дела и объяснять, скажем, кто такой Тристан…
Итак, что на самом деле произошло с Тристаном? БНС по поводу этого вопроса замечает:
